28.02.2017 | Сергей Маркедонов

Нагорный Карабах: военная тревога

В ночь с 24 на 25 февраля в Нагорном Карабахе произошло новое обострение. Как и во время предыдущих инцидентов стороны конфликта дают разные версии и интерпретации событий. Очередной всплеск насилия объясняется с помощью разных символических моментов. Среди них - конституционный референдум в НКР, назначение Мехрибан Алиевой на пост первого-вице-президента Азербайджана, годовщина трагедии в Ходжалы (армянская сторона в этом контексте предпочитает говорить о деблокировании Степанакерта).

Однако какие бы символы ни выдвигались в качестве обоснования нового обострения, и какие бы версии военного противостояния ни предлагались, крайне важно зафиксировать возможные политические последствия февральской военной тревоги. Можно ли рассматривать ее, как пролог к новой эскалации наподобие той, что случилась в прошлом году? Идет ли речь о шаге к «разморозке конфликта» и возобновлению военных действий?

Сегодня, когда эксперты пытаются проанализировать ситуацию в Нагорном Карабахе, они, как правило, обращаются к прошлогодним апрельским событиям. В СМИ и интернет-пространстве они широко освещались под именем «четырехдневной войны» (по аналогии с событиями августа 2008 года в Южной Осетии и в Абхазии и кратковременной кампанией Израиля против арабских государств в июне 1967 года). Однако яркий и метафоричный образ апреля-2016 сделал многих его заложниками. Самое масштабное военное противостояние с момента вступления в силу Соглашения о бессрочном прекращении огня (это произошло 12 мая 1994 года) укрепило представление о конфликте, как некоем «замороженном противостоянии», нарушаемом время от времени инцидентами, в то время, как в действительности картина выглядит иначе. Это из апреля 2016 года «четырехдневная война» выглядела, как нечто уникальное. Между тем, в свое время, наблюдатели не раз фиксировали повышение градуса в противостоянии в условиях формально сохраняющегося перемирия. Так было в марте 2008, летом 2010, в августе и в ноябре 2014, декабре 2015 годов. Например, в ноябре 2014 года было зафиксировано первое уничтожение военно-воздушного судна, начиная с вступления в силу соглашения о бессрочном прекращении огня, а в декабре 2015 года - первое применение танков. Таким образом, если апрельская эскалация 2016 года и была экспромтом, то хорошо заготовленным, логически выросшим из предыдущих инцидентов и неразрешенных проблем политико-правового и дипломатического плана. «Уникальность» 2016 года в действительности совсем не эксклюзивна, предыдущие обострения также имели некоторые особые черты, которые ранее отсутствовали. И наращивание не только количества, но и качества инцидентов при формально существующем режиме прекращения огня (никто не провозглашал его чем-то утратившим актуальность ил политически ничтожным) - это многолетний процесс.

После того, как 5 апреля 2016 года в Москве начальники Генштабов Армении и Азербайджана договорились о деэскалации (но не подписали обязывающих документов!) «четырехдневная война» формально считалась завершенной. Но означало ли это возвращение к перемирию в полном объеме? Никоим образом! И между апрелем прошлого года и февралем года нынешнего инциденты (хотя и меньшего масштаба, чем во время «войны») неоднократно имели место. Пожалуй, наиболее опасным из них стало противостояние на армяно-азербайджанской международно признанной границе за пределами Нагорного Карабаха в канун новогодних праздников. Это направление известно намного меньше (оно также недостаточно охвачено дипломатическим вниманием), чем нагорно-карабахская «линия соприкосновения», хотя оно – часть общего контекста армяно-азербайджанского этнополитического противостояния. Как бы то ни было, а и февральское обострение также невозможно рассматривать, как экспромт. Само по себе оно не означает полной «разморозки» конфликта или его перетекания в войну. Но новый всплеск насилия - тревожный (хотя далеко и не первый) сигнал. Он говорит о том, что возможности для реализации самого негативного сценария сохраняются, прежде всего, потому, что переход к войне может просто «вырасти» из инцидентов, последовательно набирающих обороты и в условиях, когда политической воли для достижения компромиссов нет.

Впрочем, февральское обострение в очередной раз указало на «маятниковый характер» нагорно-карабахского конфликта. Уже не первый год всплески насилия и в Карабахе, и на армяно-азербайджанской границе, зачастую происходят либо после того или иного дипломатического раунда, либо в канун переговоров. Стоит обратить внимание на то, что

16 февраля 2017 года «на полях» Мюнхенской конференции по безопасности дипломаты-сопредседатели Минской группы ОБСЕ (американец Ричард Хогланд, француз Стефан Висконти и россиянин Игорь Попов) провели сначала раздельные, а затем совместную встречу с главами МИД Азербайджана и Армении Эльмаром Мамедьяровым и Эдвардом Налбандяном. Прорывов там достигнуто не было (и они не могли быть достигнуты при том состоянии мирного урегулирования, которое имеется на сегодняшний день). Однако обсуждались проблемы невозобновления вооруженного противостояния, соблюдения комплекса договоренностей от 1994-1995 и 2010-2011 гг. и продолжения диалога конфликтующих сторон. В канун февральских праздничных «каникул» 22 февраля Москву с официальным визитом посетил министр иностранных дел Армении Эдвард Налбандян. Он встретился с Сергеем Лавровым. «Глава МИД Армении пригласил меня посетить Ереван. Я принял приглашение», - заявил российский министр. И пока сроки визита уточняются, руководители дипведомств обсуждали планы по проведению визита Сержа Саргсяна в столицу РФ. Естественно, тема Нагорного Карабаха была среди приоритетных тем встречи Лаврова и Налбандяна, и все необходимые отсылки к мюнхенским переговорам были сделаны. Прежде всего, тезис о невозобновлении военных действий. В ночь с 24 на 25 февраля на «линии соприкосновения» он был, как минимум, поставлен под сомнение. И от повторения подобных событий нет никаких серьезных гарантий.

Особой новизны в этом нет. По-прежнему дипломатические раунды перемежаются «силовым тестированием» в зоне конфликта. Интенсивность того и другого разная, но результат один. Назовем его «динамичный статус-кво», при котором базовые параметры имеющегося баланса сил сохраняются (это и инфраструктура непризнанной НКР, и переговоры под эгидой Минской группы, и «особые позиции» Ирана и Турции, и высокая степень вовлеченности России). Однако весь этот баланс регулярно проверяется на прочность. Тестируются реакции. И как показывает заявление Минской группы, последовавшее после февральского обострения, принцип «равноудаленности» остается, как сохраняется и приверженность стран-сопредседателей к солидарным миротворческим действиям. Но «по умолчанию» принимается отсутствие воли и желания к совместному их политико-дипломатическому давлению для получения некоего зримого результата. «Не было бы хуже» остается ведущим принципом, так как стороны к совместным уступкам и компромиссам не готовы, а посредники не имеют того уровня координации и доверия, чтобы вынудить Баку и Ереван сделать шаги навстречу друг другу. И гипотетическое предоставление статуса сопредседателя Минской группы Турции или кому-то еще лишь усилит неэффективность работы главных посредников, поскольку принесет дополнительные противоречия и споры в их ряды.

В феврале 2017 года вышел в свет доклад профессора Университета Кентукки, авторитетного американского дипломата Кэри Кавано с «говорящим заголовком» «Возобновленный конфликт в Нагорном Карабахе». «Вероятность того, что армяне и азербайджанцы столкнутся из-за Карабаха в следующие двенадцать месяцев, высока», - констатирует эксперт. Кстати сказать, Кавано, получивший утверждение Сената в должности американского сопредседателя Минской группы ОБСЕ (а также одновременно и дипломата, ответственного за урегулирование «конфликтов в Евразии») в 2000 году, был среди главных организаторов переговоров по карабахскому урегулированию под эгидой Госдепа в апреле 2001 года в Ки Уэсте, штат Флорида. Следовательно, проблему он знает досконально, а не из учебников по conflict resolution. В разделе «Рекомендации» американский дипломат размещает специальный подраздел «Сотрудничать с Россией для активизации мирного процесса под эгидой Минской группы». Если суммировать выводы Кавано, то кооперация Москвы и Вашингтона по Карабаху должна осуществляться поверх имеющихся разногласий по Украине, Сирии, вопросов контроля над вооружениями. Это, по его мнению, могло бы стать «основой для более широкого российско-американского сотрудничества». Но возможно ли точечное взаимодействие в условиях такого контекста, как «игра с нулевой суммой»? Риторический вопрос. Но в чем Кавано прав, так это в том, что солидарное дипломатическое давление стран-сопредседателей если не для разрешения конфликта, то для выстраивания жестких рамок для деэскалации крайне важно вне зависимости от того, достижимо оно в обозримой перспективе или нет. В любом случае, рекомендация не предполагает обязательного ее выполнения на практике.

Однако стоит осознать, что имеющийся кооперационный дефицит наряду с неготовностью Баку и Еревана к компромиссу лишь укрепляет «динамичный статус-кво». Но главная опасность состоит в том, что новые динамические импульсы ставят этот статус-кво под удар, а последствия его разрушения трудно предсказуемы.

Сергей Маркедонов - доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Версия для печати