07.08.2017 | Сергей Маркедонов

«Пятидневная война»: девятая годовщина

8 августа 2017 года исполняется девять лет со дня кратковременного вооруженного конфликта в Закавказье, получившего по аналогии с событиями 1967 года на Ближнем Востоке название «пятидневная война». Известный американский дипломат и эксперт-международник Рональд Асмус назвал свою книгу, посвященную «горячему августу» 2008 года «Маленькая война, которая потрясла мир».

Авторская метафора (для российского читателя явно перекликающаяся с заголовком известного произведения Джона Рида) с позиций сегодняшнего дня кажется красивым публицистическим преувеличением. В самом деле, кратковременный конфликт девятилетней давности не привел к конфронтации с Западом, которая по своим масштабам была бы сравнима с последствиями украинского кризиса. «Пятидневная война» в Закавказье не принесла и принципиальные изменения в системе европейской или глобальной безопасности. Она не стала катализатором для формирования новых военно-политических альянсов или разрушения уже имеющихся, в первую очередь НАТО.

И, тем не менее, «пятидневная война» подобно рентгеновскому снимку обозначила много острых вопросов, к которым политикам и экспертам необходимо обращаться и сегодня.

Новый статус-кво для Закавказья

Во-первых, события «горячего августа» изменили статус-кво в Закавказье. Процесс распада Советского Союза в этом регионе был отнюдь не мирным: четыре вооруженных конфликта и четыре непризнанных образования, не говоря уже о десятках и сотнях тысячах беженцев и многочисленных жертвах. По его итогам этнополитические конфликты были заморожены, но не разрешены, а эксклюзивным медиатором в их урегулировании оказалась Россия, и в этом качестве она была признана и США, и их союзниками.

Но такая ситуация устраивала далеко не всех. Она подталкивала к пересмотру невыгодного статус-кво те государства, которые пострадали от сецессий. Именно здесь стоит искать истоки интернационализации конфликтов Закавказья, которая началась в поисках внешнеполитических альтернатив привилегированному положению Москвы. И именно эти поиски привели впоследствии к размораживанию конфликтов в Южной Осетии и Абхазии в 2004–2008 годах и к рождению второго статус-кво, предполагавшего своеобразный раздел сфер влияния между Россией и Западом. Москва становилась патроном двух частично признанных образований, а США, НАТО и Евросоюз укрепили свои позиции в «ядровой Грузии». Именно так назвала эту страну без учета мятежных автономий федеральный канцлер Германии Ангела Меркель.

Сегодняшние реалии, когда РФ является гарантом социально-экономического восстановления и безопасности Абхазии и Южной Осетии, а Тбилиси является подписантом Ассоциации с Евросоюзом, обладателем безвиза с ЕС, а также частью натовской политики «сдерживания» России и приоритетным партнером США в Кавказском регионе - это прямые последствия итогов «пятидневной войны». Есть ли угроза для изменения этого статус-кво? В контексте нынешней конфронтации России и Запада и особенно после введения американского санкционного пакета она многократного возрастает. Более того, при взаимном обмене ударами не столько собственно кавказская динамика, сколько фоновые факторы (обострение на Украине, в Приднестровье) могут сыграть решающую роль в изменениях в Закавказье. В какой-то момент, отвечая на политику «сдерживания», Москва может пересмотреть свои подходы к нынешнему статусу Южной Осетии, которая в отличие от Абхазии стремится войти в состав России. Не обязательно, что этот шаг будет предпринят или предпринят одномоментно. Но возможностей для этого намного больше.

Впрочем, та же «пятидневная война» (и особенно период, непосредственно ей предшествовавший) показала: статус-ко Москва меняет неохотно. Переход к ревизионизму дается ей с трудом и под давлением внешних обстоятельств. В России, несмотря на риторику для внутреннего пользования, прекрасно понимают разницу между собственными ресурсами и возможностями США (как собственными, так и для поддержки потенциальных «друзей свободы»). Однако, встав на ревизионистский путь, Москва закрывает возможности для возврата к прежним временам. Именно здесь, а не в якобы имманентной российской «имперскости» и «непредсказуемости» следует искать причины ускоренного признания абхазской и югоосетинской независимости в августе 2008 года.

Южная Осетия и Нагорный Карабах в уме

Между тем, последствия «пятидневной войны» для Грузии, Абхазии, Южной Осетии описаны намного лучше, чем ее влияние на положение дел в Нагорном Карабахе. На первый взгляд, связи здесь не очевидны. И Армения, и Азербайджан, будучи вовлеченными в затяжной этнополитический конфликт друг с другом, старались по максимуму дистанцироваться от абхазского и югоосетинского противостояния. Однако стоит иметь в виду, что ломка статус-кво на постсоветском пространстве происходила в середине 2000-х годов повсеместно. В марте 2006 года мы видели ее в лайт-варианте в Приднестровье, а в марте 2008 года в Карабахе имело место самое крупное на тот момент нарушение режима прекращения огня, начиная с 1994 года. «Разморозка» конфликта в Нагорном Карабахе была вполне реальным сценарием, как впрочем, и негативные тренды на Днестре (на фоне полного застоя в переговорном процессе). Интересное совпадение: после «пятидневной войны» азербайджанские руководители в течение трех месяцев не сделали ни одного заявления о возможности силового решения конфликта в Карабахе и «возвращения земель» военным путем. Готовность Москвы к применению силы для защиты своих интересов и неготовность к добровольному уходу из тех форматов присутствия, которые она имела, произвели на всех сильное впечатление.

Да, впоследствии вернулась воинственная риторика, а ситуация в Карабахе и на армяно-азербайджанской границе за ее пределами не стала более стабильной. Скорее наоборот, если мы обратимся к анализу военного противостояния в апреле 2016 года или более мелких инцидентов года нынешнего. Тем не менее, ни Ереван, ни особенно Баку не пытается взять курс на выдавливание Москвы из мирного процесса. Более того, после «пятидневной войны» особая роль РФ наряду с Минской группой ОБСЕ (не вместо нее, а вместе) была де-факто признана как конфликтующими сторонами, так и странами-посредниками. И до последнего момента она поддерживалась даже США и Францией. Не факт, что этот тренд останется неизменным. Но его закрепление - одно из важных последствий «пятидневной войны».

К слову сказать, в августе 2008 года Москва показала, что признание де-факто республик для нее не самоцель. Ни НКР, ни Приднестровье не получили до сих пор признаний, как Абхазия и Южная Осетия. Но смена подходов возможна, пусть не сразу. А поэтапно, если Россию будут загонять в угол и выдавливать из регионов, представляющих для нее интерес. Важный урок, который стоит держать в уме стратегам, играющим с огнем на Днестре и пытающимся повторить грузинские схемы на молдавско-приднестровском материале. Оговорюсь сразу: жесткая реакция Москвы вряд ли принесет процветание и вряд ли поможет уладить конфронтацию с Западом. Однако сценарий «сдачи», особенно в условиях давления - это то, что Кремль считает намного большей опасностью. Нравится это кому-то или нет – другой вопрос, но таковой показатель наличествует в условиях для решения задачи.

Северокавказские последствия

События в Южной Осетии и в Абхазии принято рассматривать по части внешней политики. Однако они сыграли немалую роль и в развитии этнополитической ситуации на Северном Кавказе. Как справедливо отмечает политолог и публицист Константин Казенин, «пятидневная война» «дополнительно повысила политическую роль республик Северного Кавказа, которые вовсе не ограничились в тех событиях функциями тыла. Если чеченский батальон «Восток» в составе регулярных частей Российской армии принял участие в ответной операции против грузинских войск, то другие народы Северного Кавказа были готовы послать в район конфликта своих добровольцев». Сегодня многие эксперты, политики и публицисты воспринимают Чечню под водительством Рамзана Кадырова как своеобразный авангард российской наступательной политики. Но этот образ относительно молод. И совсем еще недавно эта северокавказская республика воспринималась как очаг антироссийского движения и бремя для страны в целом.

Думается, что историкам еще предстоит описать и объяснить объективно, без жесткой привязки к сегодняшней политической конъюнктуре, опыт интеграции Чечни в состав РФ. Как бы то ни было, а до сего дня она остается единственным де-факто государством (с шестилетним опытом бытия вне рамок политико-правового поля «материнского образования»). И участие батальона «Восток» в «пятидневной войне» 2008 года на стороне Москвы стало важным эпизодом сложного, переполненного издержками и личными трагедиями процесса возвращения Чечни под российский контроль.

Впрочем, одним только чеченским кейсом невозможно ограничиться. История грузино-осетинского конфликта была теснейшим образом связана с динамикой осетино-ингушского противостояния. На момент августа 2008 года положение дел в отношениях двух северокавказских республик оставляло желать лучшего. Стороны по-прежнему исходили из максималистских планок, которые во многом и привели к трагическим событиям 1992 года. 16 августа 2008 года известный веб-сайт «Кавказский узел» опубликовал материал с «говорящим» названием «Война в Южной Осетии напомнила жителям Ингушетии о конфликте в Пригородном районе». О чем же шла речь в упомянутом материале? Цитируем: «Жители Ингушетии, с которыми удалось побеседовать корреспонденту «Кавказского узла» по поводу военных событий в Южной Осетии и потока вынужденных переселенцев в южные регионы России, не выражали особого сочувствия жителям Южной Осетии, вспоминая события осетино-ингушского конфликта 1992 года. Отметим, что в Ингушетию, в отличие от целого ряда регионов ЮФО России, беженцы из Южной Осетии не поступали».

Сразу оговоримся: для такого негативизма у рядовых ингушей, особенно тех, кто был вынужден покинуть Пригородный район за 16 лет до описываемых событий, имелись определенные основания. Но представим себе ситуацию, что Россия спокойно наблюдала бы за тем, как грузинские войска и специальные формирования навели бы «конституционный порядок» в Южной Осетии. Никакого «непропорционального применения» силы, многократно осуждаемого Западом, не было бы. Каков бы был результат? Примерно таков, каким он был в начале 1990-х годов, когда процент осетинских беженцев из Грузии составлял порядка 16% от общего числа жителей Северной Осетии. Надо ли говорить, что тогда эти процессы в значительной степени радикализировали ситуацию и стали дополнительным фактором обострения осетино-ингушского противостояния? Риторический вопрос. Поэтому стоит связать два момента: поддержка Южной Осетии и определенная позитивная динамика в отношениях между Северной Осетией и Ингушетией впоследствии. Не зря соглашения между руководством двух республик, по которым Владикавказ признавал право вынужденных переселенцев на возвращение, а Магас отказывался от территориальных претензий на Пригородный район, были оформлены в декабре 2009 года. Вряд ли такой компромисс был бы возможен в случае неудачного для Москвы исхода «пятидневной войны».

Постсоветское пространство, Россия, США: торг здесь не уместен?

Конечно же, по своим последствиям кавказская «пятидневная война» в августе 2008 года выходит далеко за пределы российско-грузинских отношений. Именно это событие стало первым прецедентом официального пересмотра государственных границ между постсоветскими республиками. И оно же привело к масштабному кризису в отношениях с Западом, на тот момент самому масштабному после распада СССР. «Команда Джорджа Буша рассматривала использование авиационных ударов, чтобы остановить вторжение (именно так рассматривалась в Белом доме операция российских войск в августе 2008 года — С.М.)», - написал в своей упомянутой выше книге Рональд Асмус. И он прекрасно знал, о чем говорил. Можно только порадоваться, что к «последнему доводу королей» девять лет назад не перешли. Однако стало предельно ясно: США и их союзники не просто не готовы воспринимать пространство бывшего СССР как сферу особых российских интересов, они не хотят вести субстантивный диалог (торг, если угодно) вокруг мотивов Москвы.

В этом плане показательна следующая оценка Асмуса: «Причины этой войны лежат не в деталях локальных этнических конфликтов между грузинами, с одной стороны, абхазами и осетинами - с другой. И даже не в будущем статусе этих провинций». В основе событий 2008 года, по его словам, «стремление Грузии разорвать квазиколониальные отношения с Москвой и ее стремление стать частью демократического Запада». Позиция, которая и сегодня не только в грузинском, но и в украинском или молдавском контексте для Вашингтона живее всех живых.

Мнения миноритариев (автономных образований, де-факто государств) – величина, которой просто стоит пренебречь. Рациональные позиции Москвы (в закавказском контексте это связь проблем безопасности Северного Кавказа с конфликтами по другую сторону Кавказского хребта) не анализируются, а, напротив, идеологически обостряются, упрощаются, описываются в категориях не дипломатического спора, а газетного памфлета. Как писал девять лет назад по горячим следам «пятидневной войны» Строуб Тэлбот (в 1994-2001 гг. занимал пост заместителя госсекретаря, курировавшего постсоветские страны), признание Абхазии и Южной Осетии – это «расширение российской территории» и потому «опасное явление». Почему оно произошло именно в 2008, а не, скажем, в 2004 или в 2006 году, несмотря на многочисленные обращения абхазской и югоосетинской стороны, американским высокопоставленным политикам и «экспертам влияния» было не интересно, поскольку любые изменения границ без согласования с мировым гегемоном для них невозможны. Налицо опасная ситуация, не осознанная до конца тогда и не вполне осознаваемая сейчас. Российский ревизионизм либо его имитация – это реактивное действие для приглашения к торгу, как минимум, к серьезной дискуссии. Но визави Москвы к такому повороту не готовы, ибо рассматривают порядок, установившийся после завершения «холодной войны», как незыблемый и едва ли не как сакральный.

«Грузия слишком близка к России, чтобы делать такие военные намерения реалистическими. И поэтому гегемон был вынужден подчиниться этим геополитическим правилам», - констатировал в своем исследовании по итогам «пятидневной войны» ведущий эксперт Датского института международных исследований Ханс Моуритцен. В то же самое время девять лет назад была обозначена готовность к действительно жесткой реакции в тех сферах, которые представляют для Вашингтона большую значимость, не сопоставимую с Грузией. Уже тогда Украина была обозначена в качестве такого приоритета. Но украинский кризис и его последствия – это история, имеющая свое самостоятельное значение.

Сергей Маркедонов – доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ

Версия для печати