05.12.2017 | Игорь Бунин

Выборы Макрона или Выбор Франции: случайная победа или начало нового пути?

Победа Макрона: чудо или мираж?» - так называется книга известного французского политолога Пьера-Андре Тагиева, который пытается понять механизм победы Макрона. По его словам, «макронисты» строят новый миф о спасителе Франции, провиденциальной личности, об ангеле, спустившемся с небес, чтобы построить «новый мир». Речь идет о чуде, о непредвиденном событии. Незнакомец ворвался в политическое пространство, которое сумел поставить с ног на голову.

Спаситель пришел из народных толщ, чтобы влить новую кровь и вернуть надежду французскому народу. В своей книге «Революция» Макрон утверждал, что его решение о выдвижении было «плодом глубокого, внутреннего убеждения, чувства истории. Те жизни, которые я уже пережил, привели меня к этому решению».

Иной смысл приобретает победа Макрона, если её рассматривать как мираж. Тогда нового президента Франции можно рассматривать как волшебника в сфере политики, ловко использующего идею обновления страны. Однако в реальности он является всего-навсего продолжателем одного из течений соцпартии – от «второй левой» Мишеля Рокара до течения Доминик Стросс-Кана или «прогрессистов» из мозгового центра Тerra Nova. В этом случае Макрон становится наследником либеральной левой, а не основателем нового идеологического течения, ломающего традиционный порядок. Он превращается в Мишеля Рокара, способного реализовать проекты в сфере политического маркетинга. И действительно, первоначально Макрон говорил о том, что он представляет левый лагерь и что он левый реформист. 30 августа он заявил: «Я левый политик, который сталкивается с реальностью, который желает реформировать страну, который верит в свободу прежде всего потому, что она создает подлинное равенство для всех». Однако концепция «случайной победы» не выдерживает критики после парламентских выборов, которые принесли партии Макрона абсолютное большинство в Национальном Собрании.

Но возможна еще одна гипотеза, рассматривающая победу Макрона в первую очередь как симптом кризиса политической системы, как результат постепенного исчезновения классического раскола французского общества на левых и правых. Иначе говоря, Макрон является не разрушителем системы, а своеобразным продуктом её распада. Политическая система была блокирована и пустота, которая возникла в результате, была заполнена Макроном и его сторонниками. Неожиданностью является не сам распад прежней биполярной системы, а личность Макрона, сумевшего на её руинах предложить новый синтез, соединивший культурный либерализм левых и экономический либерализм правых. И этот синтез оказался привлекательным как для левоцентристского электората, так и для правоцентристских избирателей. В результате традиционный раскол на левых и правых в некотором роде был заменен на противостояние открытого общества закрытому, принимающего различные формы – космополиты против националистов (или ксенофобов), или прогрессисты против консерваторов, или реформисты против сторонников статус-кво («застоя»), оптимисты против пессимистов.

«Сумасшедшие выборы»

Президентские выборы 2017 года французские журналисты справедливо называли «сумасшедшими». Академик Ален Дюамель, который с 1965 года комментирует президентские выборы, говорил, что ни разу не видел столь драматической кампании. Он её называет «странной, необычной, нарушающей все правила, иконоборческой». Политические картинки менялись с калейдоскопической скоростью.

В своем исследовании политического характера французов академик Ален Дюамель писал, что «изменчивость» является типичной чертой поведения граждан Франции. Она поставила мировой рекорд по числу конституций: «За два века Франция произвела 15 конституций и, следовательно, 15 политических режимов»[i]. Но в 1958 году Франция достигла стабильности благодаря конституции Пятой республики и её избирательной системе – мажоритарным выборам в два тура, которая фактически навязала стране биполярность, которую не смогли подорвать ни центристские лидеры (например, Раймон Барр в 1988 году или Франсуа Байру в 2007 и 2012 годах), ни экстремистские кандидаты (первоначально от ФКП, а после 1986 года от Национального фронта). В годы Пятой Республики две крупнейшие политические силы – левоцентристская (ФСП) и правоцентристская (от голлистской ЮДР до сегодняшних республиканцев) доминировали на политической арене, набирая на президентских выборах от 44% до 76% голосов. В монографии об избирательной кампании Макрона, подготовленной авторским коллективом во главе с известным французским политологом Оливье Дюамелем, говорилось: «Казалось, ничего не способно взорвать этот бинарный мир, защищенный мажоритарными выборами в два тура, несмотря даже на усиливающееся давление Национального фронта в течение тридцати лет. Две левые и две правые партии действуют в первом туре и объединяются во втором. Немного циничный политический класс, который сумел использовать даже крайне правых для сохранения своей власти, не пытаясь, однако, атаковать реальные причины успеха НФ. Сам политический класс относительно однороден: он состоит прежде всего из мужчин, из государственных служащих, а его члены совмещают разные политические посты и не очень интересуются моралью своего аппарата и этикой поведения своих товарищей»[ii].

В течение Пятой Республики центристы, недовольные доминированием биполярной системой выборов, пытались найти свой выход из сложившейся политической ситуации. Центрист Жан Леканюэ получил 15,6% голосов в первом туре президентских выборов 1965 года, Ален Поэр набрал 23,3% и вышел во второй тур президентских выборов 1969 года. Начиная с 1972 года министр финансов Валери Жискар д'Эстен уверял, что «Франция желала бы, чтобы ею управляли из центра» и заявил, что необходимо собрать центристское большинство - «двоих из трех французов». В 1974 году он получил 32,6% в первом туре и 50,8% во втором. Но в результате перед лицом единого фронта левых сил ему пришлось стать правым президентом и в 1981 году он проиграл Ф. Миттерану. Центристские кандидаты (Раймон Барр с 16,5% в 1988 году и Эдуар Балладюр с 18,5% в 1995 году) выдвигались справа и поддерживали Ширака во втором туре. После победы Ширака и его нового успеха в 2002 году казалось, что у центризма нет будущего. Продолжателем центристского наследия стал Франсуа Байру, который в 2002 году получил всего-навсего 6,8%, но в 2007 году сумел собрать 18,6% голосов и даже привлечь какую-то часть электората ФСП, разочаровавшуюся в левых партиях. Провал политики Олланда и неспособность правых к перестройке, открыли дорогу политику, который вышел не из правой или центристской партии, а, напротив, был связан ФСП (с 2006 по 2009 год Макрон был членом соцпартии).

Вера французской элиты в политическую биполярность не подорвали ни успех Франсуа Байру, получившего 19% голосов на президентских выборах 2007 года, ни растущий абсентеизм избирателей, ни рост влияния Национального фронта, который в 2015 году на департаментских и региональных выборах стал первой партией Франции, ни даже настроения дегажизма, усилившиеся в последние годы.

В действительности, две легислатуры – Николя Саркози (2007-2012) и Франсуа Олланда (2012-2017) – окончательно разрушили эту биполярную систему. По качественным исследованиям, негативизм французов к Саркози в конце концов перешёл в отвращение. Что касается Олланда, то он быстро превратился в предмет насмешек и явного презрения. И всё это привело к настоящему кризису французской демократии. По данным CEVIPOF, 89% французов думают, что «политические деятели практически не задумываются о проблемах простых людей».

По опросу, проведенному в декабре 2016 года институтом общественного мнения IPSOS для газеты «Монд», 57% французов считали, что демократия во Франция осуществляется плохо, а 32% даже предполагали, что есть другие политические системы, которые функционируют не хуже, чем демократия.ⁱⁱ По другому опросу этого института, 9% французов говорят о том, что политика им «безразлична», 20% - что они испытывают к ней «отвращение». Наконец, в другом исследовании выяснилось, что 27% опрошенных «в прошлом интересовались политикой, но сейчас с этим покончено и отныне она реально их не интересует».

На предыдущих выборах всегда возникала центральная тема, которая доминировала в кампании: в 1995 году ею стала проблема «социального разрыва», которая позволила Ж. Шираку опередить премьер-министра Э. Балладюра, в 2002 году преобладала тематика безопасности, в 2007 году – проблема труда («больше работать и больше зарабатывать», - призывал Саркози), в 2012 году – кризиса и ответственности финансистов. На сей раз сами избиратели фактически диктовали кандидатам осевую тему избирательной кампании: кризис политического представительства. Социолог Брюс Теэнтюрье писал: «Никто из кандидатов не сумел навязать своей темы, но избиратели навязали им свою – разблокировать политическую систему». Ресентимент и гнев стали важными элементами мотивации французских избирателей. Известный французский политолог Ролан Кейроль даже издал книгу с символическим названием «Причины гнева». Французские социологи писали о возможности такого иррационального феномена, как «dégagisme», то есть протест ради протеста, без ясно выраженного стремления завоевать власть. Это понятие впервые появилось во время народного движения в Тунисе в 2011 году, когда демонстранты выдвинули лозунг «dégage» («убирайся») по отношению к президенту Бен Али.

В 2010 году Меланшон издал книгу «Qu’ils s’en aillent tous!» («Пусть они все убираются!»), которая стала бестселлером. И действительно, во время избирательной кампании за 6 месяцев французы вышвырнули за борт двух президентов Франции, одного из них действующего, и трех премьер-министров, один из которых только что руководил правительством. Одновременно они «взорвали» две партии, которые правили страной в течение 50 лет. Сейчас кандидаты этих партий вместе не набирают и 30% голосов, тогда как в 2012 году Саркози и Олланд имели вдвоём 56%. Французский политолог Брюно Котре пишет, что эти выборы напоминают «триллер, герои которого устраняются один за другим».

Понимая неизбежность поражения, президент Франции Ф. Олланд отказывается выдвигать свою кандидатуру на второй срок вопреки французской политической традиции, предполагавшей его участие в президентских выборах. На праймериз правоцентристской коалиции в ноябре 2016 г. в первом туре терпит поражение бывший президент Саркози. Во втором туре А. Жюппе, бывший премьер-министр в годы легислатуры президента Ж. Ширака (1995-1997), фаворит всех опросов в течение более чем двух лет, проигрывает Ф. Фийону, бывшему премьер-министру в годы правления Саркози (2007-2012), который воспринимался как аутсайдер выборов, занимавший во время избирательной кампании, по опросам, третье-четвёртое место, но обошедший своих конкурентов в последние три недели. Во втором туре он получил 66,5% голосов. В декабре 2016 года все социологические службы и французская пресса объявляют Фийона новым фаворитом президентской кампании, предсказывая ему выход во второй тур и легкую победу над Марин Ле Пен, кандидатом Национального фронта, крайне правой партии.

В начале января произошло ещё одно неожиданное событие: на праймериз социалистической партии победил не премьер-министр Франции М. Вальс, в успехе которого никто не сомневался, а аутсайдер Б. Амон, который, как и Фийон в ноябре 2016 года, был лишь третьим, согласно всем опросам.

24 января 2017 года новая сенсация, изменившая ход президентской кампании: сатирический еженедельник «Canard enchainé» опубликовал статью, рассказавшую о том, что Пенелопа, супруга Фийона, никогда не занимавшаяся политикой, фиктивно работала помощником депутата Фийона и замещающего его депутата в течение 8 лет, заработав около 900 тыс. евро, и кроме того, не выполняя никакой работы, занимала должность редактора журнала «Revue de deux mondes», принадлежавшего другу премьер-министра. Национальная финансовая прокуратура открыла дело против Фийона, обвинив его «в злоупотреблении общественными благами и в хищении государственных средств». Далее последовал ряд подобных разоблачений, в том числе о незаконном найме детей на юридическое обслуживание дел отца без наличия дипломов. Рейтинг Фийона пошел резко вниз, снизившись до 18-20%, и экс-премьер спустился на третье место, отставая от лидеров гонки на 5-7 пунктов.

В нужный момент в нужном месте

Таким образом, Макрона сопровождает невероятная удача: А. Жюппе, самый опасный для него соперник, способный создать правоцентристскую коалицию, проигрывает праймериз Ф, Фийону, гораздо более правому кандидату. Президент Ф. Олланд отказывается от участия в выборах, и Макрону удаётся избавиться от обвинений в предательстве шефа («комплекс Брута»). Праймериз соцпартии избавляет его от премьер-министра М. Вальса, казавшегося прямым конкурентом в левоцентристском электорате, а победителем тут становится слишком левый Бенуа Амон. «Пенелопагейт» резко ослабляет позиции Фийона, который ещё в январе был фаворитом президентской гонки. Левый электорат был расколот на две части: за него боролись и Б. Амон, и лидер «радикальной левой» Жан-Люк Меланшон, возглавивший движение «Непокоренная Франция!" Наконец, Макрон заключает союз с центристом Франсуа Байру, своим прямым идеологическим конкурентом, совсем недавно обвинявшим его в связях с финансовой олигархией, и электорат которого (около 5%) почти полностью переходит на его сторону.

Все это создает принципиально новую ситуацию в избирательной кампании: у Макрона нет конкурентов ни на левоцентристском поле, ни на правоцентристском фланге. Когда социологи «Фонда Жана Жореса» и политологического центра СЕVIPOF просили избирателей расположить кандидатов по десятибалльной шкале левые-правые, то Меланшона они позиционировали на уровне 1,5, Амон располагался рядом – 2,8, а на другом фланге находились Фийон (8,1) и мадам Ле Пен (9,1). Весь центр был свободен и на нем вольготно «развалился» Макрон с оценкой в 5,2. Макрон не только занимал самую широкую территорию центра, но и был способен заходить далеко за его пределы: он получил 22% голосов левых избирателей и 16% правых избирателей.

Даже международные события помогают Макрону создать это благоприятное «стечение обстоятельств»: после «Брексита» возникает страх перед «Фрекситом», который может привести к полному хаосу в экономике. Появляется возможность открыто проводить проевропейскую политику, к которой французы начинают относиться гораздо лучше, чем раньше. Победа Трампа на президентских выборах усиливает опасения французов, что победа Марин Ле Пен вызовет такую популистскую волну, которая захлестнет всю страну. Популизм Национального фронта вызывает страх, тогда как мягкий «дегажизм» Макрона не пугает, а, наоборот, привлекает.

Хотя множество событий способны были помешать Макрону стать президентом (например, после его отставки с поста заместителя Генерального секретаря Елисейского дворца в августе 2014 года, когда он мечтал лишь создать старт-ап в Калифорнии, Олланд и Вальс могли и не предложить ему пост министра экономики), однако он использовал все возможности, чтобы реализовать свой план.

Макрон был дальновиден: он не стал бороться за выдвижение от соцпартии, понимая, что страна устала от социалистов. Он понял, что нужна новая политическая сила, которая, как и «Подемос» в Испании, была бы внесистемной. Французский историк Франсуа Артог обращает внимание на способность Макрона понять тот решающий момент, когда всё приходит в движение и когда нужно действовать, чтобы добиться успеха. Этой способностью, согласно древнегреческой мифологии, людей способен наградить Кайрос, младший сын Зевса, бог счастливого мгновения. Когда спокойное течение времени прерывается, надо хватать «бога за бороду» (в древнегреческом сценарии - за чуб), проявляя, как Одиссей, максимум интеллекта и хитрости[iii]. Крупный немецкий философ Петер Слотердайк писал, что Макрон фактически работал как «приемо-передающая станция», как «коллектор, собирающий солнечные лучи и ощущающий первые, практически незаметные, подземные толчки»[iv].

Одной удачи недостаточно для успеха, необходима железная воля для реализации своих планов. Биографы Макрона сравнивают его с Франсуа Миттераном, который с детства надеялся «доминировать в жизни»

[v]

. В книге Макрона «Революция» есть характерное признание о его первых эмоциях после переезда в юношеские годы в Париж: «Меня уносила ненасытная амбиция молодых волков Оноре де Бальзака» (с.19) Но если Растиньяк мечтал покорить Париж, то Макрон надеялся завоевать всю Францию.

Преимуществом Макрона являлся и высокий уровень политехнологичности его предвыборной кампании. За спиной у Макрона – три молодых консультанта (1980-1983 годов рождения), которых французская пресса называет «бостонцами» – Гийом Лиежей, Артур Мюллер и Винсент Пон, которые участвовали в избирательной кампании Барака Обамы девятилетней давности, а в 2012 году подключились к работе избирательного штаба Франсуа Оланда, отвечая за «работу в поле». Через некоторое время после выборов Олланда «троица» создаёт собственную консалтинговую компанию «Liegey Muller Pons»[vi].

Первой акцией Макрона стал «Большой марш» для мобилизации неопытных, но полных энтузиазма активистов. Волонтеры Макрона не просто раздавали листовки. Они провели 25 тыс. глубинных интервью с избирателями по всей стране, каждое продолжительностью около 15 минут («гигантская фокус-группа», по словам парижской журналистки Эмили Шултейс). Результаты интервью занесли в базу данных, которая была использована для приоритетов агитационной работы. На основе качественной и количественной социологии Макрон вместе со своим штабом готовили избирательную программу, на митингах по специальной схеме расставляли клакеров, что позволяло ему создать атмосферу грандиозного шоу, добивались широкого присутствия и высоких рейтингов на телевидении[vii].

Политическая философия Макрона.

Пока рейтинг Макрона рассматривали как «электоральный пузырь», который вот-вот должен сдуться, большинство комментаторов видели в его успехах «эффект фортуны», счастливое сочетание случайностей. Когда же из НЛО Макрон превратился в реального победителя, возник интерес к источникам формирования его политической философии.

Многие обратили внимание на то, что одну из своих дипломных работ (mémoire de maitrise) Макрон посвятил Николло Макиавелли, которая до сих пор неизвестна широкой публике, хотя в своих выступлениях сам Макрон никогда не упоминал идеологическое наследие великого «флорентинца». Профессор Филипп Рейно писал: «Во Франции существует традиция считать всех политических деятелей, которые с некоторым успехом прибегали к различным уловкам, считать «макиавеллистами», например, «флорентинца» Франсуа Миттерана или в последнее время даже Франсуа Олланда, который во время своей президентской кампании проявлял чудеса манипуляции»[viii].

И в этом смысле Макрон проявил необыкновенное политическое чутье. Во-первых, Макрон, единственный из кандидатов, понял, что праймериз, проведенный республиканцами и социалистами, не спасает политическую систему, а, наоборот, углубляет её кризис. Во-вторых, он сумел создать среди своих конкурентов смешанный образ «интеллектуала» и одновременно патрона start-up, который «случайно забрел в политику». (там же, с.47) В этом смысле он напоминает Фридриха Второго, которого все воспринимали как философа и любителя изящной словесности, тогда как в это же время прусский король создал свою армию и разгромил войска своих противников во время «семилетней войны».

Французские публицисты стали его сравнивать с молодым Бонапартом и Шарлем де Голлем 1958 года, в образе которых был несомненный элемент «макиавеллизма». Эта аналогия оказалась возможной, поскольку все они смогли подняться над партийными страстями и предприняли попытку вывести Францию с помощью личной власти из политического кризиса и предложить стране амбициозный проект «трансформации» системы. Макрон доверяет не столько системе сдержек и противовесов, которые должны обеспечить демократический порядок, сколько воле государства и персонифицирующей его личности.

И в этом смысле всех этих политических деятелей Франции можно сопоставить с «Государем» Макиавелли, который не просто следует за событиями, а предвосхищает их и предлагает государству свой проект системной «трансформации». Филипп Рейно думает, что Макрон и Макиавелли различаются своим подходом к морали, ибо первым законодательным актом новой легислатуры стал закон о «морализации политической жизни». Но в этой оценке, возможно, сказалось не совсем адекватное восприятие Макиавелли. Труд «Государь», безусловно, является политехнологическим трактатом (политика есть «опытная наука», писал он), в котором автор политическую целесообразность ставит выше моральных норм. Но идеальным правителем остаётся для него тот, кто уважает свободы своих подданных и заботится об их благосостоянии.

Другим источником «макронизма» является идея «творческого разрушения» Жозефа Шумпетера, хотя сам Макрон, будучи прагматиком, никогда не связывал себя с какой-либо экономической теорией. Как известно, для Шумпетера главным актором экономических преобразований является предприниматель-новатор, который создаёт новый рыночный продукт или новый способ производства. Обогащение не есть главный мотив предпринимателя, более важными являются эмоциональные потребности в победе в конкурентной борьбе, в утверждении своей самости, в создании новой предпринимательской династии. Две идеи заимствовал Макрон у Шумпетера[ix]. Во-первых, борьбу с рентной экономикой и создание налоговой системы, которая вознаграждала бы предпринимательский риск и инновации. Налог на богатство, введенный Олландом, был заменен налогом на недвижимость, а ценные бумаги (акции, облигации и так далее) были освобождены от налогообложения. Эти идеи впервые выдвигал в соцпартии Доминик Стросс-Кан, ярый поклонник Шумпетера, и значительная часть сотрудников которого сейчас работает на президента Франции. Во-вторых, Макрон полностью воспринял идею Шумпетера о том, что гибель предприятий и даже секторов промышленности не обязательно ведет к безработице, ибо одновременно возникают новые профессии и новые рабочие места. Главное – помочь воспользоваться новыми возможностями. Профессор Филипп Агион, представитель экономической школы Шумпетера, ввел понятие «flexisécurité», соединивший flexibilité (гибкость) и sécurité (безопасность), и которое на практике проверялось в Дании в 90-ые годы. Оно означает относительную легкость использования механизма увольнений с одновременным улучшением системы пособий по безработице и помощь в переподготовке безработных. Реформа трудового кодекса была первым шагом по пути внедрения «flexisécurité».

Все комментаторы упоминают Поля Рикёра, крупнейшего французского философа ХХ века, в качестве важнейшего источника политической философии Макрона. Они заявляли, что президент переложил «идеи Рикёра на музыку»[x]. Они подчеркивали близость философии Рикёра и политической практики нового президента, например, в поиске равновесия между рынком и социальной солидарностью, или в принятии мысли философа о том, что идентичность личности или страны находится в постоянном переформатировании, или о том, что политические решения являются заложниками прошлого опыта нации. Даже любимое выражение Макрона «в тоже время» взято из работ Рикёра. Философ Оливье Абель выявил четыре темы, в которых подходы философа и политика совпадают: отношение к истории, вера в способности индивида, восприятие зла в политике, значимость политической идеологии[xi]. Исторический подход Макрона выразился в его весьма сбалансированной оценке войны в Алжире, которую не следует забывать, но и не надо чрезмерно предаваться воспоминаниям. В речах Макрона много говорилось о способности человека к самореализации. Правда, подход Рикёра более взвешенный: «человек способный» одновременно и «человек виновный» и «человек уязвимый». Рикёр пишет о взаимозависимости людей и общество представляет собой «бесконечную взаимную задолженность». Как и Рикёр, французский президент выступает против технократических подходов и предлагает повысить политической идеологии, которая дала бы возможность действовать.

На наш взгляд, главное, что позаимствовал Макрон у Рикёра, это отношение к власти. По словам философа, «именно отношение власти является в человеческой истории фундаментальным, основополагающим, именно опираясь на власть, человек творит историю»[xii]. И главный конфликт возникает между горизонтальной и оптимистичной политической философией договора между гражданами и пессимистичной политической философией, базирующейся на вертикали, которая признает фактор насилия в обществе. «Власть устанавливает между одним человеком и другим человеком коммуникацию неравную, не-взаимную, иерархическую, далекую от отношений братства»[xiii]. Именно философия Рикёра заставила Макрона задуматься о поиске нового равновесия между демократией, в которой доминируют юридические процедуры и постоянные совещания, и лидерством, способным решать возникающие проблемы. Макрон писал: «Рикёр является одним из философов континентальной Европы, который больше остальных думал, что из себя представляет процесс коллегиального обсуждения проблем. Он размышлял о возможности действовать в горизонтальной системе власти, но действовать так, чтобы избежать постоянного бега по кругу вечных обсуждений»[xiv]. Отсюда появились рассуждения Макрона об образовавшейся пустоте власти из-за отсутствия короля или идея президента-Юпитера. Иначе говоря, вновь Макрона больше всего волнует, как реализовать власть и сделать её максимально эффективной в демократическом обществе.

В целом «центризм» Макрона состоит из самых различных элементов: из философии Рикёра, из идей Эмманюэля Мунье, редактора журнала «Эспри», основателя персоналистского течения и проповедника «третьего пути» между капитализмом и социализмом. Макрон много взял у «второй левой» и лично у Мишеля Рокара. Он впитал «левый реформизм», идеи персонализма, технократическую культуру ЕНА и «больших корпусов». «Экономический либерализм» сторонников Макрона сближает их с правыми, а установки «культурного либерализма « – с левыми. И в этом смысле «центризм» Эмманюэля Макрона является именно «и левым, и правым»: левым в культурном плане, и правым в экономическом плане."[xv]

Программа

Правы те французские политологи, которые подчеркивали, что главное в «макронизме» не идеология, а «динамизм и политическая воля, очень четкая и в тоже время очень пластичная в своей способности соединять несоединимое, смешивать идеи и традиции, имеющие разное происхождение»[xvi]. Его отношение к политике было достаточно циничным. Войдя в правительство по настоянию премьер-министра Вальса, он вскоре лишил его образа главного реформатора в правительстве социалистов. Создав свое движение «В Путь!», он продолжал оставаться в правительстве, создавая у Олланда впечатление, что он его верный союзник. Объявив о своей кандидатуре до решения президента, он цинично сыграл на опережение. Его близкий друг в интервью еженедельнику «Экспресс» утверждал: «Самой главной чертой Эммануэля является его абсолютный цинизм»[xvii].

Макрон выбрал агрессивную маркетинговую политику вторжения на политический рынок, предложив новый продукт движение - «На Марше!» и политический центризм: «ни левые, ни правые»[xviii].

Макрон чередовал лево- и праволиберальную риторику, заручаясь поддержкой как части социалистов, так и центристов. Президент движения «В путь!" не раскрывал полностью свою программу, не детализировал её и не объяснял её финансовую составляющую, придерживая эту информацию до конца кампании. Это позволяло ему гибко реагировать на меняющуюся политическую конъюнктуру и эта пластичность, которую бы в эпоху идеологий назвали бы оппортунизмом, в этот период была его плюсом.

Французская пресса писала, что в своих высказываниях Макрону проходилось всё время выкручиваться, прибегать к акробатическим трюкам, используя приёмы слалома, двигаясь то вправо, то влево[xix]. По поводу закона о «браке для всех», который в левой культуре воспринимается как высшее достижение правительства Олланда, Макрон, с одной стороны, поддержал его, но, с другой, подчеркнул, что этим законом противники однополых браков были унижены, ибо с ними не вступили в диалог. Другой пример: выступая перед предпринимателями в ранге министра, он говорил, что «вряд ли Франция могла бы идти быстрее, работая меньше» (затронув тем самым одну из самых дискуссионных тем – об увеличении рабочей недели), но потом дал задний ход, объясняя, что речь идет не о рабочих часах, а об отношении к труду. В другом своем выступлении он осудил «пожизненный статус» государственных служащих, но вскоре опроверг собственное заявление, говоря, что речь не идет о реформе статута государственной службы.

Пустота программы Макрона, ее амбивалентность была дополнена риторикой, призванной завоевать избирателей. Социологи сформулировали шесть основных правил дискурса Макрона, начиная с банального призыва повысить энергию своих сторонников до более тонких рекомендаций[xx]. Во-первых, внести в свои выступления элемент мессианства, но в относительно мягкой форме, как это делают телевизионные проповедники в США, используя «мягкие эмоции». Сесиль Алдюи, специализирующаяся на политической семиотике, писала: «Проповедник, благожелательный апостол, со скрещенными руками, призывает свою паству подняться над собой и вступить на путь индивидуального и коллективного спасения в соответствии с неясными и одновременно соблазнительными наказами»[xxi]. Макрон говорит, что он «заново рожден» и что он познал «духовное обновление», и предлагает всем «найти веру и надежду»: «В нас самих заложено решение наших проблем». В конкурентные выборы он вносит элемент «доброжелательности» и некого спокойствия (вспомним лозунг Миттерана «Спокойная сила!"). Именно «прогресс» должен обеспечить «светлое будущее», ибо мы живем в эпоху, сопоставимую с «изобретением печатного станка» или «открытием Америки». Во-вторых, риторика Макрона максимально банальна, полна общих мест, сладкоречива, подслащена больше любой нормы (например, «цифровая экономика отличается тем, что она несет в себе и добро, и зло» или «диалог должен быть требовательным»). Специалист по политической риторике К. Дельпорт говорит, что речи Макрона напоминают избирательную кампанию Тони Блэра, которого называли «туманным кандидатом» («Tony Blur»). В-третьих, к банальностям добавляются какие-то острые фразы, за которыми в реальности ничего не стоит («faux cash»). Например, в одном из выступлений Макрон призвал «назвать кошку кошкой» и поговорить о «бедных». Подобного рода заявления порой делались, чтобы лучше «вылепить» образ антисистемного кандидата. Некоторые фразы (например, об «алкоголизме» среди шахтеров) призваны были предъявить избирателям образ нового политика, способного «резать правду-матку». В-четвертых, в своей риторике Макрон всё время делал упор на «прагматизме», конкретных делах, «здравом смысле», «реальных проблемах». Пятым элементом стала идея движения: все должно приходить в движение, меняться, надо стремиться к индивидуальной и коллективной «одиссеи». Прогресс возможен только в меняющемся мире, необходимо преодолевать «барьеры», «линию Мажино», «протекционизм», «закрепленные преимущества», бороться с «застоем». Это подход продолжает традицию «сен-симонизма», который в 19 веке противопоставлял индустриализацию политике статус-кво и защищенным позициям подобно тому, как сегодня Макрон защищает «аутсайдеров», способных что-то изменить, против «инсайдеров», опирающихся на свой привилегированный статус.

С точки зрения Макрона, победителя президентских выборов определяет не программа (он разделял эту позицию с Саркози, который в 2012 году вышел во второй тур фактически без программы). Макрон официально представил свою программу только 2 марта 2017 года, за два месяца до первого тура, в форме «контракта с нацией». В этот момент он оказался в выигрышной ситуации. На правом фланге Фийон выдвинул амбициозную программу реформ в духе «тэтчеризма», которые французы не готовы были принять, а его личный образ был подорван продолжающимся процессом «пенелопагейт». Слева Бенуа Амон оказался в ловушке собственной идеи об универсальном доходе, которая принесла ему победу на праймериз. Объективные подсчеты показали, что её реализация обойдется в 15% национального достояния. И главной задачей стала способность кандидата с его европейской, глобалистской и прагматичной идеологией противостоять крайнему популизму Марин Ле Пен и Меланшона. Макрон, автор книги, которую он назвал с явным вызовом «Революция», выдвинул относительно скромную программу реформ, будучи уверенным, что победа определяется не программными положениями. Он, видимо, понимал, что свойственный французам «дегажизм» мог принять разные облики: гнева и требования независимости Франции от Брюсселя с Марин Ле Пен, социального протеста с Жак-Люк Меланшоном и даже молодости и оптимизма с Эмманюэль Макроном»[xxii].

У Макрона оказалось достаточно харизмы, чтобы воспользоваться кризисом системы, депрессивным состоянием общества. Как подчеркивал великий немецкий политолог Макс Вебер, харизматический лидер воплощает разрыв и с прежним обществом, и с окружающей его элитой. В 1940 году де Голль бросил вызов той элите, которая смирилась с поражением, а в 1958 году он сменил элиту, неспособную разрешить алжирский кризис. Черчилль, сильный и решительный государственный деятель, пришел после премьер-министра Чемберлена, безвольного и слабого политика, одного из организаторов мюнхенского соглашения с Гитлером. Молодой Кеннеди сменил семидесятилетнего Эйзенхауэра, героя другой эпохи. И по возрасту, и по типу своей карьеры, и по своей идеологии Макрон также персонифицировал разрыв с прежней системой. В то же время французы понимали, что речь не идет ни о крутом повороте вправо Марин Ле Пен, ни о латиноамериканской революции, которую проповедовал Меланшон. «Революция» Макрона предполагала только ряд реформ, которые должны разблокировать французское общество.

Как ни парадоксально, Макрону удалось уловить ожидания современного французского общества. Слотердайк подчеркивал: «Как мне кажется, Макрон воплощает желание большинства французов выйти из состояния депрессии и истерии, которое характерно для французов и француженок в последний период времени. Чтобы власть смогла обновиться, они его выбрали, учитывая его молодость и новизну»[xxiii]. Макрон обещал вернуть французам надежду и веру в будущее, пессимизму большинства политиков он противопоставил свое оптимистическое видение. В истории современной Франции многие кандидаты на президентских выборах стремились вернуть надежду и жажду победы. В 1974 году Валери Жискар д'Эстен предлагал взглянуть «заглянуть Франции в глубину глаз», Миттеран в 1981 году призывал «изменить жизнь», Саркози в 2007 году говорил, что «вместе мы можем всё». Однако за 10 лет разочарование в политике достигло такого уровня, что никто не решался использовать оптимистические нотки. И Макрон пошел фактически против общего тренда и выиграл. Политолог Марк-Оливье Падис из парижского аналитического центра Terra Nova отмечал: «Во Франции преобладают пессимистические настроения – где-то даже слишком пессимистичные – а он пришел с очень оптимистичным и позитивным месседжем». Падис добавляет: «Он молод, полон энергии и объясняет, не что он сделает для Франции, а какие возможности появятся у людей. И он единственный, у кого такой месседж».

Победитель

По своему типу личности Макрон является «достижителем», всегда выигрывающим в меритократической конкуренции. За исключением провала при поступлении в École normale supérieure, который он сам объяснял влюбленностью в Бриджит, он выиграл все конкурсы. Он был лучшим на генеральном конкурсе бакалавров по французскому языку, добился диплома высокого уровня (DEA) по философии благодаря дипломным работам по Макиавелли и Гегелю, стал сотрудником Поля Рикера, знаменитого французского философа, ставшего практически его другом, несмотря на разницу в возрасте, был одним из лучших учеников в Science Po, прошел по конкурсу в ЭНА и окончил её в числе первых, попал по распределению в Финансовую инспекцию, самый престижный из «больших корпусов», затем в знаменитую комиссию Жака Аттали, рассматривавшую проблемы экономического роста во Франции, в которой он был заместителем председателя. Потом, по совету Аттали, перешел в банк Ротшильда, где в рекордные сроки стал ассоциированным партнером и заработал приличные деньги. Во время праймериз ФСП он сделал ставку на Олланда и после его победы был назначен заместителем генерального секретаря Елисейского дворца. Несмотря на отставку его назначают на пост министра экономики. Вся жизнь Макрона до выдвижения его кандидатуры на президентских выборах свидетельствовала, что он является типичным победителем.

Утверждения о том, что только «пенелопагейт» или провал Марин Ле Пен на телевизионных дебатах обеспечили успех Макрона, не имеют аналитического смысла. Об этом говорит сам ход избирательной кампании. Никогда столь высокая доля избирателей не принимала решения в последний период избирательной кампании. Для этих выборов было характерно отложенное принятие решения. В 2012 году половина избирателей знали заранее, за кого они проголосуют. Пять лет спустя только четверть. В 2012 году лишь треть французов приняли решение в последний месяц, в 2017 – половина (точнее 36% и 50%). Эти впечатляющие цифры – более 18 миллионов избирателей приняли решение в последний момент – дают нам понимание механизма политического выбора. Избирательный корпус Марин Ле Пен и Фийона сформировался или сразу, или в первый период кампании и соответственно лишь 27% и 36% их электоратов приняли решение в последний месяц. Напротив, 56% избирателей Макрона и 60% Меланшона сделали окончательный выбор в последний месяц. Позитивная динамика Меланшона в его борьбе с Бенуа Амоном, кандидатом ФСП, давала ему реальный шанс на выход во второй тур, который он не успел реализовать. Но самый крупный успех был у Макрона, электорат которого был самым колеблющимся и наименее фиксированным, но в конце концов он стал лидером этой гонки.

Исследование CEVIPOF, проведенное в начале апреля (волна №12), показывает соотношение между «ядрами» электоратов и колеблющейся периферией. В тот момент 43% опрошенных еще не приняли решение, за кого им голосовать и одновременно 80% интересовались президентскими выборами. 56% выбрали «своего» кандидата, а 44% собирались голосовать как бы вынужденно, «не имея лучшего предложения» (par défaut). Можно сказать, что первые сделали «идеологический выбор», а вторые – «конъюнктурный». «Идеологический» выбор сделало большинство избирателей Фийона (68%), а «конъюнктурный» –большинство избирателей Макрона (57%). У мадам Ле Пен соотношение в пользу «идеологического» выбора: 57% на 43%.

Получается, что 17% избирателей находились во фрустрированном состоянии, ибо их решение носило «вынужденный» характер и они в нем сомневались. Наиболее идеологический и окончательный выбор делали избиратели РП и НФ (соответственно 56% и 51%). В электорате Макрона преобладали колеблющиеся избиратели. И колеблющихся избирателей Макрона раздирали противоречивые чувства: 20% подумывали, не проголосовать ли им за Амона, 20% - за Меланшона, 19% - за Фийона и, наконец, 24% - просто воздержаться. Таким образом, электорат Макрона оставался самым хрупким[xxiv].

Как уже говорилось, везение было важной составляющей победы Макрона. «Пенелопагейт», слабость кандидата ФСП, зашкаливающая левизна Меланшона, поддержка Байру были необходимыми условиями успеха, но недостаточными. Мы уже отмечали значимость социально-психологических факторов: французов привлек оптимистический настрой его кампании, несмотря на присущий стране пессимистический настрой, идея умеренного обновления Франции (реформировать «блокированное общество» с помощью глубинной трансформации) встретила большее понимание, нежели революционная идеология Меланшона или правый популизм Марин Ле Пен, избирателям понравилась программа обновления элиты с помощью гражданского общества, замены значительной части «нотаблей» новыми людьми без политического опыта. Руководитель CEVIPOF М. Фуко назвал такое голосование «премией за новизну»[xxv].

Парламентские выборы

По словам известного социолога Жерома Сент-Мари, «на парламентских выборах Макрону не противостояла реальная альтернатива из-за раздробленности оппозиции, которую выражали одновременно четыре политические силы – НФ, Республиканцы, ФСП и партия Меланшона. Поэтому половина избирателей не считала необходимым пойти на избирательные участки."[xxvi]

Часть избирателей была уверенна, что «все уже закончено» и президентские выборы завершили избирательный цикл, который фактически начался с праймериз правоцентристской коалиции осенью 2016 года. За семь месяцев избирателей восемь раз призывали к урнам: дважды на первичные выборы правых партий, дважды на праймериз соцпартии, на два тура президентских выборов и, наконец, два раза на парламентские выборы. Наступила естественная усталость от выборов.

Ни одна партия не смогла предложить мобилизующих лозунгов и фактически они ставили перед своим электоратом минимальные цели: создать парламентскую группу (Национальный фронт или соцпартия), опередить ФСП (Меланшон и «Непокоренная Франция!"), сохранить единство партии (Республиканцы). Переизбыток кандидатов, ибо в некоторых округах конкурировали до 25 человек, скорее отпугивал, нежели способствовал мобилизации избирателей.

И, самое главное, в электорате возник легитимистский рефлекс, характерный для президентских режимов: 65% французов желали, чтобы Э. Макрон добился большинства в Национальном собрании, и две трети из них хотели успеха партии президента только потому, что они считали, что правительство должно спокойно управлять, хотя лишь меньшинство разделяло его идеи (всего 14%)[xxvii]. Вместе с тем к второму туру стало ясно, что Макрон получит большинство и появилась новая мотивация: не допустить «монополизации» власти. И этот настрой привел к тому, что «цунами» превратился просто в мощную волну.

Обычная практика Пятой Республики – второй тур подтверждает результат первого или даже усиливает его. В 2017 году возникла новая модель: коррекции во втором туре результатов первого. Республиканцам удавалось мобилизовать своих абсентеистов и даже привлечь голоса какой-то части электората НФ. Хуже всего противостояли натиску «макроновцев» кандидаты ФСП: по ним сильнее всего ударило непринятие политического класса, «дегажизм», стремление сменить элиту. Операция Макрона по перехвату электората прошла лучше всего среди левоцентристских избирателей[xxviii].

Электорат «президентской коалиции» имел все черты типичной доминантной «партии для всех»: практически во всех возрастных группах или социальных слоях она опережала другие партии или соперничала с ними. В первом туре «Вперед, Республика!» находилась впереди других партий во всех возрастных группах с 18 до 70 лет. Только среди лиц старше 70 лет Республиканцы незначительно опережали партию «Вперед, Республика!» - 34% против 33%. Худший результат партия президента получила в самом трудоспособном возрасте (35-49): всего 28%. И в этой возрастной категории НФ был способен оказывать какое-то сопротивление: он получил 22%. Движение Меланшона добивалось лучших результатов в молодежной среде: набрав всего 11%, партия «Непокоренная Франция!" получила 18% среди лиц в возрасте от 18 до 24 лет и даже 21% в возрасте от 25 до 34 лет.

Как и на президентских выборах, НФ преуспел в рабочем классе: за него проголосовали 29% рабочих, тогда как за партию президента – всего 26%. С другой стороны, партия мадам Ле Пен полностью провалилась в средних слоях: за неё проголосовало лишь 5% «кадров», то есть образованных французов, занимающихся управленческой или интеллектуальной деятельностью. В этой категории лучше выступила партия Меланшон – она получила 11%. Пенсионеры начали голосовать за Макрона: его партия получили 34%, а Республиканцы – только 30%.

«Вперед, Республика!" добилась высоких результатов среди лиц с доходами выше 3000 евро в месяц (43%), но проиграла НФ в низкодоходных группах (ниже 1250 евро в месяц) – соответственно 25% и 17% голосов. В городах Макрон полностью доминировал (41%), но в сельских эонах вынужден был конкурировать с Республиканцами (президентская партия набрала 26%, а РП – 21%).

Часть вторая: политическая практика Макрон

Сразу же после победы оптимизм французов возрос: подавляющее большинство (69%) надеялось на то, что Макрону удастся повысить конкурентоспособность французских предприятий. Феномен возникновения энтузиазма в поствыборный период достаточно классическое явление и пик наступает через месяц после победы. В этом смысле Макрон повторял первоначальный рост оптимизма после победы Саркози в 2007 году, который, однако, быстро улетучился. Insee, французская социологическая служба, предупреждала, что «пузырь оптимизма может быстро лопнуть после выборов»[xxix].

К сентябрю 2017 года эйфория сменилась разочарованием. Эмманюэль Макрон подошел к новому политическому году с резким падением своей популярности. К сентябрю Макрон потерял 22 процентных пункта после избрания и его рейтинг достиг самого низкого уровня для четвертого месяца президентского мандата. По данным социологической службы IFOP, в конце августа 2017 года к нему позитивно относилось 40% французов, тогда как через четыре месяца правления 54% опрошенных благоприятно относились к Ф. Олланду, а к Н. Саркози – даже 69%. «Медовый месяц» между Макроном и Францией закончился раньше обычного срока.

Разочарованный реакциями французов, Макрон стал говорить о сложностях проведения реформ во Франции. «Французы ненавидят реформы. Если можно их избежать, они обязательно это делают», - заявил он недавно в Бухаресте. В своем программном интервью еженедельнику «Пуэн» он вновь подчеркнул, что «Франция идет на реформы реже, нежели меняется в результате внезапных судорог». И комментаторы согласны с этой точкой зрения: «Франция всегда предпочитала громогласные революции, которые ничего не меняют, оставляя позади себя трупы и ресентимент, прежде чем вернуться к статус-кво», - писал еженедельник «Пуэн»[xxx].

Реформы Макрона в сфере политики

Ещё во время избирательной кампании французская пресса называла Макрона «разрушителем традиционных форм общественной жизни», ломающего все прежние политические устои. Он подорвал традиционное разделение на левых и правых, нарушил принцип правительственной солидарности, взорвал социалистическую партию. Он создал новую, абсолютно ни на что непохожую партию - «На Марше!», которую объявил «и правой, и левой», поменяв традиционный конфликт между трудом и капиталом на принципиально новый - отношением к глобализации и национальному суверенитету. Он выиграл парламентские выборы, опираясь не на профессиональных политиков («нотаблей»), а на выходцев из гражданского общества. Он назначал премьер-министром Эдуара Филиппа, представителя Республиканской партии, тем самым создав раскол в правом лагере, от которого республиканцы вряд ли когда-нибудь полностью избавятся.

После победы Макрон продолжил свою политику слома традиционных структур во всех сферах общественной жизни, включая международные отношения: он пообещал превратить Францию «просто в великую державу», когда рассуждал о планах Валери Жискар д'Эстена в 70ые годы сделать Францию «великой державой среднего уровня», а, выступая в Афинах, на родине европейской демократии, предложил организовать в ЕС в течение шести месяцев широкое обсуждение реформы европейских институтов, чтобы выявить приоритеты развития на ближайшие 5-10 лет, и к лету 2018 года выработать синтез (но пока его предложения ограничиваются созданием общего бюджета и поста министра финансов ЕС). Как обычно, для Макрона главное «замутить « ситуацию, а потом попытаться найти выход из возникшей проблемы.

Во французском госаппарате Макрон изменил систему рекрутирования высших чиновников, введя ряд элементов американской «spoils system». Отношения с государственными служащими у новой власти явно не складываются: она явно «закручивает гайки»[xxxi]. Олланд все время искал синтез, который позволил бы ему сохранить электоральную поддержку среди госслужащих, традиционной опоре соцпартии. Во-первых, если Олланд начал в 2016 году повышать базовую ставку государственных служащих после «замораживания», проведенного Саркози, и первоначально продолженного левым правительством (итого – шесть лет), то Макрон вновь её заблокировал. Во-вторых, с 2018 года Макрон решил ограничить возможность для государственных служащих болеть без потери зарплаты. Фийон принял постановление, которое позволяло администрации штрафовать чиновников на один рабочий день в случае болезни (в частном секторе размер штрафа достигает зарплаты трех дней), и оно принесло позитивный эффект – болеть стали реже. Олланд отменил постановление предыдущего правительства как «несправедливое». Теперь «справедливый» подход Олланда будет пересмотрен. В-третьих, Макрон собирается сократить численность госслужащих на 120 тысяч человек. В-четвертых, правительство предполагает увеличить взносы государственных служащих в систему государственного обеспечения на 1,7 процентных пункта, не компенсируя это повышением зарплаты[xxxii]. В ответ профсоюзы государственных служащих 10 октября провели забастовку[xxxiii].

Реагируя на критику французов политического класса, Макрон первым делом приступил к подготовке законопроектов, призванных вернуть доверие общества к политикам. В связи с делом «пенелопагейт» был принят закон, запрещающий депутатам, сенаторам, министрам и деятелям местного самоуправления нанимать близких родственников на работу в качестве своих помощников, несмотря на наличие в прежнем парламенте лоббистской ассоциации, защищающей этот порядок (около 200 депутатов и сенаторов). Одновременно был принят закон, лишавший депутатов представительских расходов, за которые они даже не были обязаны отчитываться (5372 евро в месяц) и специального ресурса на поддержку общественных ассоциаций в своем округе (130 тыс. евро в год).

Макрон заявил о подготовке законопроектов, оптимизирующих деятельность парламента, изменяющих избирательную систему с помощью введения элементов пропорциональности (с 20% квотой), сокращающих численность депутатов, сенаторов и выборных лиц местных органов власти на треть, а также резко уменьшающих возможность совмещения выборных мандатов.

Социальные реформы

В программе Макрона намечены преобразования во всех сферах социальной жизни (шесть крупных реформ за 18 месяцев): от реформы трудовых отношений (закон уже принят), до реформы системы пособий по безработице, которую предполагается распространить на «независимых» (ремесленников, торговцев и фермеров) и сделать государство третьим участником этой системы, жилищной реформы, реформы пенсионной системы, реформы системы образования и преобразование режима чрезвычайного положения, который продлевался шесть раз, в гражданский кодекс. Главный лозунг этих изменений: «Освободить энергию, защитить французов, инвестировать в экономику».

Проведение реформ – всегда трудная и рискованная задача. Понятно, что для реализации «глубинной трансформации», о которой говорит Макрон, требуется ряд условий, большинство которых нет во Франции. Не существует доверия к элите, которую все время подозревают в своекорыстных замыслах. Нет понимания смысла реформ и их неотвратимости. Все время возникают сомнения в справедливом распределении того бремени, которое вынуждено нести общество вследствие преобразований. Если же реформы затрагивают сущностные интересы и «завоеванные права» («droit acquis») или бьют по устоявшимся привычкам, то общество зачастую не склонно принимать реальность, предпочитая минимизировать возникшие угрозы и сохранить целостную картину мира (в соответствии с «когнитивным диссонансом» Леона Фестингера). Даже если угроза понятна и идентифицирована, возникает иллюзия, что ситуация «устаканится» сама по себе, без всяких реформ и особого риска. Последние тридцать лет политическим деятелям явно не хватало смелости, их преследовал страх перед социальными волнениями и протестом оппозиции (самый яркий пример политика Ширака в середине 90 годов). В результате, как писали французские политологи, «на смену славному послевоенному тридцатилетию пришли тридцать лет дрёмы»[xxxiv]. Во Франции с её приверженностью к законченным идеологическим схемам и двухсотлетней историей раскола общества на левых и правых проведению реформ мешает идеологическая ригидность, жесткая приверженность к определенной системе ценностей. Когда же реальность всё же заставляет производить изменения, реформаторы предпочитают ограничиваться полумерами, небольшими изменениями, фактически оставляя систему в прежнем положении.

Только в долгосрочном плане можно будет понять реальный реформаторский потенциал Эмманюэля Макрона и его команды и оценить готовность французов принять «глубинную трансформацию». Министр труда Мюриэль Пенико подчеркивала: «Обновление социальной модели должно затрагивать все шесть сторон, как в кубике Рубика, и на всех надо преуспеть»[xxxv].

Реформа трудового законодательства

Эту реформу Макрон назвал «коперниковской революцией», основой «глубокой трансформации» французского общества. Эта реформа продолжала те преобразования, которые начались ещё во время правления Франсуа Олланда, в период проведения закона Ель Комри через парламент. Этот законопроект натолкнулся на жесткое сопротивление профсоюзов, которые организовали единый фронт из двух крупнейших профсоюзных объединений – ВКТ и «Форс увриер», сумели провести одиннадцать демонстраций, и численность самой мощной из них достигла 400тыс. (по данным профсоюзов, более миллиона). К демонстрантам присоединялись профессиональные «бунтовщики», вышедшие из различных анархистских объединений, порой из соседних стран, действовавшие под пиратским флагом, в капюшонах, как кагуляры 30ых годов, или в белых масках «анонимов». Они были вооружены самым различным оружием – от камней и дубинок до коктейлей «молотова» и 554 полицейских и жандармов пострадали от их действий. Против законопроектов выступала даже часть депутатов от соцпартии, так называемые «фрондёры». Правительство пошло на ряд уступок, которые совершенно не удовлетворили патронат, и вынужденно было прибегнуть к статье Конституции 49.3, что открывало возможность принимать законы без обсуждения в нижней палате.

Правительство Филиппа избрало другую тактику: обладая устойчивым парламентским большинством, оно провело через Национальное собрание закон, позволяющий принимать законы с помощью ордонансов, выведя их тем самым из-под критики общественного мнения, прессы и оппозиции. Затем правительство в течение трех месяцев согласовывало свой проект с профсоюзами и патронатом. Во время переговоров министру труда Мюриэль Пенико удалось разорвать прежний единый фронт двух профсоюзов и добиться доверия президента «Форс увриер» Жана-Клода Майи, который занял менее критическую позицию, чем даже профсоюз ФДКТ, который в 2016 году поддержал законопроект Ель Комри.

Макрон пошел на важную уступку профсоюзам, сохранив в ряде сфер деятельности приоритет отраслевых соглашений над трудовым договором на предприятии. Но в целом профсоюзы вынуждены были занимать оборонительные позиции и радовались любой уступке правительства. В лучшем положении оказались предприниматели и их головная организация-Меdef, но на предприятиях от 50 до 300 занятых им не удалось добиться возможности подписывать соглашение напрямую с персоналом, без участия профсоюзного делегата. Конечно, для предприятий с числом занятых менее 50 проведение переговоров с персоналом существенно облегчено. На предприятиях свыше 50 занятых было упрощена система представительства персонала и три института представительства (комитет предприятия, делегат персонала, комитет по гигиене, безопасности и условиям труда) были объединены в один – в Социальный и экономический комитет предприятия (ранее предприниматели старались не переходить порога в 50 занятых и не увеличивать персонал своего предприятия из страха расширения представительства коллектива). Главным достижением патроната стала статья одного из ордонансов, позволяющая предприятию пересматривать такие важные параметры коллективного договора, как зарплата и график рабочего времени, если дирекция добьётся согласия представителей персонала. В целом реформа практически не касается гигантов французской промышленности, те 250 кампаний, которые реализуют треть добавочной стоимости рыночного сектора, но даёт прекрасные возможности для развитий мелких фирм, которые создают менее 15% богатства страны. Она не приносит особых плюсов и для среднего бизнеса, по показателям которого Франция отстает от своих конкурентов.

Конечно, реформа Мюриэль Перико не является ни «революцией» в трудовых отношениях, как утверждал Макрон, ни «государственным переворотом в социальной сфере», как заявил Жан-Люк Меланшон, лидер радикальной партии «Непокоренная Франция!» Если сравнивать с жаркой весной 2016 года, когда начинались дебаты по законопроекту Эль Комри, то реакция профсоюзов является относительно умеренной. ВКТ призвала выйти на демонстрацию 12 сентября, но не получила формальной поддержки других профсоюзов, хотя часть её членов вышли на улицу. За исключением движения «Непокоренная Франция!» движения протеста не поддержала ни одна политическая партия, лишь отдельные социалисты вышли на улицу. В этих протестах не ощущается ни радикализма, ни энтузиазма, это скорее «последний бой ради сохранения чести», как пишет еженедельник «Пуэн». 12 сентября в демонстрациях участвовало, по данным полиции, 223 тысячи человек, в Париже – 24 тысячи. Не обошлось без схваток с полицией, поскольку к демонстрации примкнули «кагуляры» (правда, их было немного). Протест был скорее направлен против социальной политики Макрона, а не против реформы трудового кодекса. По опросу Оdoxa, большинство французов (68%) думают, что демонстрации 12 сентября оказались провальными. Скорее всего, правительство выдержало первый напор протеста.

Макрон заявил, что он не уступит требованиям «бездельников, циников, экстремистов», что еще больше раззадорило протестующих и вызвало осуждение большинства французов (60%). Нельзя исключить эффекта вовлечения в движение протеста новых групп населения, недовольных реформами, особенно студентов и лицеистов: 80% французов предполагают, что движение будет расширяться. Как пишет социолог Гаэль Слиман, «в этом прогнозе есть и элемент желания». Две трети левых избирателей надеются, что движение протеста расширилось, тогда как правые и сторонники «правящей партии» его осуждают и хотели бы, чтобы оно постепенно ушло в песок (60%)[xxxvi].

Да и общественное мнение, которое первоначально воспринимало эту реформу с опаской и тревогой, сейчас её поддерживает, хотя и с небольшим перевесом. По данным института общественного мнения ODOXA, 52% опрошенных думают, что реформа будет содействовать развитию занятости и росту экономики. 60% опрошенных считают, что Макрон должен идти до конца, а не отступить под давлением профсоюзов. 69% одобряют идею соглашений на мелких предприятиях напрямую с персоналом, без участия профсоюзов. Столько же одобряют возможность проведения референдума на предприятии по инициативе дирекции. 61% позитивно относятся к приоритету соглашений на предприятии над общенациональными договорами между патронатом и профсоюзами. Фактически содержание нового закона соответствует общественным настроениям и правительство не пытается навязать французам более радикальный подход в области трудовых отношений.

С помощью этой реформы Макрон, безусловно, выиграл битву за общественное мнение, но вряд ли она принесет существенные дивиденды в борьбе с безработицей. Она не затрагивает все те структурные элементы, от которых, по мнению большинства экономистов, зависит уровень безработицы: ни содержания трудовых договоров, которые носят весьма жесткий и обязывающий характер для предпринимателей, ни 35часовую рабочую неделю, ни высокую минимальную зарплату, ни пособия по безработице. Конечно, безработица может упасть, но, скорее, не под воздействием этого закона, а за счет экономического подъема и более позитивного настроя предпринимателей.

Реформа в области жилищной политики

Правительство представило в парламент законопроект о «жилищной политике и мобильности». В своей программе Макрон настаивал на том, что государство тратит чересчур много денег на помощь нуждающимся в жилье (около 40 миллиардов евро), но не добивается существенных успехов. Поэтому надо изменить парадигму и порвать с политикой, которая приводила к тому, что государственная поддержка нуждающимся арендаторам приводила лишь к росту арендной платы. Средства надо направлять на строительство в зонах повышенной напряженности, чтобы стоимость жилья начала падать. «Строить быстрее и дешевле и помогать остро нуждающимся», - призывал Жак Мезар, министр, отвечающий за жилищное строительство[xxxvii].

Первым шагом этой политики стало сокращение с октября жилищных пособий на 5 евро в месяц, что, однако, вызвало широкое недовольство многих социальных групп. Макрон подтвердил, что эта политика будет продолжена, но в министерстве уточнили, что сокращение пособий будет происходить только в результате снижения арендной платы социального жилья. Непонятно, правда, почему собственники жилья должны понижать арендную плату после сокращения пособий нуждающимся. Высокая стоимость жилья объясняется министром Мезаром «лавиной сложных процедур и норм», усложняющих выдачу разрешений на строительство. Однако многие предшественники Макрона пытались облегчить эту процедуру, но не достигли особых успехов.

Реформа пенсионной системы

Французская пенсионная система является одной из самых сложных в мире. Она раздроблена на 35 базовых режимов и 29 дополнительных. В итоге каждый француз платит в среднем в 2,3 различные пенсионные кассы, а доля лиц, получающих пенсии от двух и более систем достигает 40% всех мужчин и 30% женщин, уходящих ежегодно на пенсию. Многие застрахованы в 6 или 7 кассах одновременно.

Давно звучали призывы упростить систему, но все попытки правых правительств провести реформы заканчивались печально: например, план Жюппе в 1995 году решить проблему специальных пенсионных режимов натолкнулся на мощный взрыв недовольства, а предпринятое в 2010 году Фийоном повышение пенсионного возраста до 62 лет привело к мобилизации протеста в течение 14 дней и выходу на улицу до 3 миллионов человек[xxxviii].

Макрон обещал не подымать возраст выхода на пенсию, не повышать взносы в пенсионные фонды и не понижать пенсии. Он призывал лишь упростить систему, сделать её универсальной и справедливой, чтобы «каждый вложенный евро давал одинаковые права». Но после победы на президентских выборах выяснилось, что к 2021 году дефицит пенсионной системы достигнет 21 миллиарда евро и пришлось искать решение текущих проблем, а не думать о системном кризисе. Правительство решило увеличить вклад пенсионеров в кассы «общей солидарности» на 1,7 процентных пункта, не компенсируя ничем падение их доходов. Эта мера должна затронуть 8 миллионов пенсионеров, получающих более 1200 евро в месяц (беднейшие категории будут освобождены). И президент добавил: «Бедными в настоящее время является в большей мере молодежь, нежели пенсионеры. И я прошу жертв у более обеспеченной категории."

Но ударить по этой возрастной категории смертельно опасно для любого политика: пенсионеров всегда обхаживали, особенно перед президентскими выборами. Как известно, пенсионеры чаще других категорий голосуют на выборах, в большей мере интересуются политикой и хорошо в ней разбираются. На каждых выборах их голос звучал громче, чем у других социально-профессиональных групп. В 2007 году большинство лиц старше 60 лет голосовали за Саркози. Через пять лет они отвернулись от него и поддержали Олланда. В 2017 году Фийон завоевал их симпатии в первом туре, но во втором они выбрали Макрона, не желая победы крайне правой Марин Ле Пен. Но после того, как они узнали, каких жертв от них требует новый президент, они начали убегать от Макрона. Падение президентского рейтинга к сентябрю во многом вызвано разочарованием лиц старших возрастов[xxxix].

Реформы в системе образования

Французская система образования находится в явном кризисе: в 2016 по последней классификации Pisa (Международной программы по оценке образовательных достижений учащихся) Франция занимает 26 место по математике и 19 по чтению среди государств, входящих в Организацию экономического сотрудничества и развития[xl].

Министр Жан-Мишель Бланке готовит грандиозные реформы в системе национального образования, философия которых прямо противоположна идеологии соцпартии. Наджад Валло-Белкасем, министр образования в правительстве Олланда, исключила из школьной программы изучение древних языков, двуязычные классы, стажировку в других европейских странах. Её идеи были данью образовательного проекта, главной целью которого является уменьшение социального неравенства и ограничение принципа меритократии, а принципы восходят к Жан-Жаку Руссо, который в книге «Эмиль, или о воспитании» отрицал любое знание, привнесенное извне. В окончательном виде этот подход был изложен философом Пьером Бурдье в 1964 году в его знаменитой работе «Наследники» и стали входить в образовательную практику после 1968 года[xli].

Новый министр, напротив, обещает восстановить и преподавание латыни и греческого, и двуязычные классы, и систему европейских стажировок в коллежах. В начальной школе классы сокращаются вдвое, до 12 детей в одном классе, восстанавливается возможность делать уроки вечером в классе под присмотром школьного учителя и разрешено переходить на четырехдневную наделю (для одной трети коммун)[xlii]. 7 из 10 опрошенных поддержали проект сокращения учеников в начальной школе, 64% - план возвращения к четырехдневной неделе. 8 из 10 позитивно относятся к восстановлению двуязычных классов и столько же к возможности делать уроки в школе под присмотром учителя.

Требует реформы и система бакалавриата, которую Макрон собирается провести в конце своей легислатуры: сократить количество экзаменов до четырех, сэкономив таким способом немало денег, а по остальным предметам выставлять оценки на основании успеваемости учеников в школе. Это ключевой момент, поскольку диплом бакалавра во Франции считается начальным этапом высшего образования и открывает доступ в университет. Однако Макрон заявил, что не может каждый бакалавр обладать правом поступления в университет, хотя это законодательно закреплено. Он настаивает на том, чтобы отказаться от жеребьевки бакалавров при поступлении в университет, когда на том или ином факультете (особенно на медицинском, юридическом, психологическом) больше абитуриентов, чем мест (при этом никто не решается ввести реальный отбор, который противопоказан левой культуре). Вместо вступительных экзаменов бакалавры играют в «русскую рулетку» и порой лучшие из них становятся её жертвой. В итоге 60% студентов отсеиваются после первого года обучения. Иначе говоря, отбор происходит через провалы, а не совершается благодаря личному успеху. Деканаты предлагают предоставить им возможность самим формировать предварительные условия поступления, но могущественные студенческие профсоюзы усматривают в этом «скрытую селекцию» и обвиняют министра в консерватизме и в ориентации на правых. Хотя создание предварительных условий поступления на факультеты (les préreques) включено в президентскую программу («нам надо перестать верить в то, что университет есть решение для всех»), в рабочих группах, которые обсуждают изменения в системе поступления в университет, принцип отбора по-прежнему остается табуированным[xliii].

Борьба с террором

В области борьбы с терроризмом Макрон решил не продлевать в ноябре чрезвычайное положение, однако все меры по борьбе с террористами должны войти в гражданский кодекс: министерство внутренних дел без судебного разбирательства получит право задерживать подозреваемых, принимать решение о ношении электронного браслета, проводить административные обыски (в том числе и ночью), закрывать места религиозного культа (мечети). Все эти меры будут возможны только в рамках борьбы с терроризмом, тогда как в период действия чрезвычайного положения они могли быть распространены и на обычных преступников.

Если сравнивать программу борьбы с терроризмом Макрона и Олланда, то главное отличие заключается в том, что новый президент стал называть «кошку кошкой» - он назвал борьбу с «исламским терроризмом» приоритетом своей внешней политики, тогда как левые и даже другие государственные деятели Франции избегали использовать подобную терминологию.

Пересмотр политики коммуникаций с обществом

В своих размышлениях о природе власти Макрон писал, что его не устраивает концепция «нормальной» власти, которую проповедовал Франсуа Олланд во время своего правления, ибо такая власть превращается «в президентство анекдота, кратковременных событий и немедленных реакций». C точки зрения Макрона, необходимо действовать как король («быть Юпитером»), восстановив вертикаль, авторитет и даже сакральность власти, одновременно стараясь быть ближе к народу. Он предлагал вернуться к «духу и букве конституции Пятой Республики». Президент-«Юпитер» не должен заниматься всем и за все отвечать. Он должен быть гарантом системы и нести ответственность только за основные приоритетные программы.

Макрон абсолютно не принимал ту систему коммуникаций, которую выстроил Олланд, постоянно общавшийся с прессой и совершавший множество промахов в своей коммуникативной стратегии. Каждое слово президента должно быть на вес золота, поэтому необходимо ограничить его общение с журналистами и даже более тщательно контролировать взаимоотношения высших чиновников со средствами массовой информации. Можно сказать, что по сравнению со своими предшественниками Макрон первоначально был «молчаливым президентом»: он отменил ритуальное интервью перед журналистами 14 июля, во время национального праздника, прекратил давать интервью без микрофона, между журналистским сообществом и президентом возникла четкая дистанция. Задача молодого президента - «не допустить появления любого неконтролируемого имиджа».

Во-первых, сам имидж президента стал важнее, чем содержание его дискурса, что вскоре привело к негативным последствиям. Понятно, что ПР сам по себе не является волшебной палочкой: люди не будут поддерживать пустоту и любая коммуникация должна опираться на содержание. «Чересчур много ПР, чересчур много фотографий создали впечатление «избалованного ребенка, попавшего в магазин с конфетами», - писала газета «Фигаро».

Во-вторых, Макрона подводит его ставка на технократов, его нежелание опираться на реальных политиков. В правительстве практически нет медийных фигур, широко известных публике и обладающих реальным весом в общественном мнении. В результате Макрон остается в одиночестве, без команды политиков, которые могли бы его поддержать или даже заменить в случае необходимости. Социолог Жан-Давид Леви отмечал, что в отличие от Николя Саркози, у которого «даже в трудные моменты находились политики, способные его поддержать словом и в некотором смысле слова умереть за него», Макрону явно не хватает войск, «готовых ему помочь и сражаться за него». Даже в выступлениях его премьера чувствуются «колебания» и неспособность объяснить смысл программы президента. Он явно не способен выполнять обычную функцию премьера – быть предохранительным щитом президента.

Наконец, его поведение на общественной сцене грешит явным высокомерием. Специалисты по коммуникациям отмечают, что у французов возникает ощущение, что перед ними «отличник в школе, гений, живущий в башне из слоновой кости, который не нуждается в общении, чтобы объяснить гениальность своих мыслей и который, следовательно, всегда будет непонят своим окружением»[xliv]. Директор бизнес-школы Гийом Биго писал о том, что Макрону не удалось поддержать достоинство президентской власти и частично в этом вина его прежнего менеджерского опыта и тех рекомендаций, которые он почерпнул из учебников по управлению крупными корпорациями. «Между селфи с поп-певицей Рианна, фотоссесией в стиле спортивного поколения (Макрон-футболист, Макрон-пилот, Макрон на подводной лодке) и искусственным приведением к повиновению начальника генштаба французской армии менеджерская природа Макрона взяла вверх. Под одеждами Короля-Солнце обнаружился мелкий высокомерный консультант.» Настоящего лидера никогда не волнуют внешние символы власти, тогда как менеджеру обязательно надо доказывать, что он есть реальный начальник и он кричит в гневе: «Я – ваш командир», тем самым признаваясь в своей слабости.

Но надо отдать должное молодому президенту: он способен быстро осознавать свои ошибки и сразу же приступать к коррекции своего поведения. В своей медийной политике он совершил поворот на 180 градусов: во время своей поездки в Восточную Европу он взял с собой журналистов, с которыми беседовал без записи, что раньше он себе категорически запрещал, без всякого смущения объяснял свою внутриполитическую стратегию за границей (ранее он обещал не говорить о ситуации во Франции за рубежом), вернувшись во Францию дал программное интервью еженедельнику «Пуэн», а, чтобы быть ближе к народу, обещал каждые две недели выступать по радио, и, наконец, назначил нового ответственного за свой ПР – Брюно Роже-Пти, профессионального журналиста, специалиста в области политики. Министрам и депутатом было велено активнее включаться в политические битвы и чаще выступать в прессе и на телевидении.

Есть ли шансы на успех политики модернизации Макрона?

По сравнению со своими предшественниками, особенно с Саркози, Макрон изначально оказался в невыгодном положении: Саркози получил в первом туре 31% голосов, на 7 пунктов больше, чем Макрон, который, вдобавок, столкнулся с небывалым абсентеизмом во втором туре. Саркози был избран в период экономического подъема и мог некоторое время распоряжаться его плодами, тогда как Макрон вынужден отменять патерналистские решения своих предшественников.

Французские социологи отмечают, что имидж новой власти обычно формируется в первые месяцы после победы на президентских выборах. Как писал Жером Фурке из института общественного мнения IFOP, французы осознали, что от них сейчас потребуют по крайней мере «слезы и пот», если воспользоваться хотя бы частично выражением Уинстона Черчилля, и компенсируют их эвентуально намного позже. Премьер-министр сообщил о том, что жилищные пособия будут урезаны на 5 евро в месяц (в августе 60% недовольных) и что взносы в систему социального обеспечения вырастут (53% недовольных). Поскольку жертвами последнего решения правительства должны стать прежде всего пенсионеры, то по социальным позициям Макрона в этой среде нанесен серьезный удар: к сентябрю он потерял среди них треть своих сторонников.

Кроме того, система власти, которую пытается построить Э. Макрон, наталкивается на ряд объективных препятствий. Во-первых, попытки создать весьма искусственную вертикаль в обществе, исторически основанной на демократических принципах и на системе «сдержек и противовесов», вызывает негативную реакцию французов. Каждая попытка выйти хотя бы на сантиметр из традиционной системы разделения властей, наталкивается на сопротивление и элиты, и общества. Отсюда осуждение увольнения Пьера де Вилье как «злоупотребление властью» или петиция французов, моментально собравшая 300 тыс. подписей, против придания особого статуса жене Макрона. Во-вторых, эгалитаристские и индивидуалистические тенденция общественного развития, впервые ярко проявившиеся во время «майской революции 1968 года», вступают в конфликт с «монархическим» характером Пятой Республики, в которой президента называли «республиканским монархом», и к истокам которой хотел бы вернуться Макрон. В обществе, в котором доминируют эгалитаристские и индивидуалистические ценности, весьма трудно строить вертикаль даже на предприятии или в семье, не говоря уже о государстве.

В-третьих, хотя разделение на левых и правых во Франции во многом стирается, его базовые принципы сохранились. Макрон, проповедующий центристскую систему ценностей, оказывается между двух огней: одни идеи вызывают критику правых, другие – левых. Ни те, ни другие не могут себя идентифицировать с политикой Макрона. Избранный под лозунгом «ни правые, ни левые», он видит, как политики обоих лагерей выступают против него, тем самым подрывая его социальную базу. Как пишут французские журналисты, «Макрона избрали в президентское кресло, а три месяца спустя он сидит на двух стульях, которые опасно разъезжаются»

Наконец, сам технократический поход Макрона, отсутствие широкой общественной поддержки, которую могла бы дать только такая идеология, которая обладала бы элементами новой утопии, способной заменить и идеалы социализма, и идеологию либерализма, обрекает нового президента на политическое одиночество. Программа, призывающая «разблокировать» французское общество, способна вдохновить часть технократов и предпринимателей, но вряд ли вызовет энтузиазм в широких слоях общества, зачастую больше озабоченных потерей ежемесячных 5 евро жилищных пособий.

Вместе с тем характер падения рейтинга Макрона несопоставим с провалом Трампа в американской политической системе. Трамп столкнулся с сопротивлением всего истеблишмента, с конфликтами в собственной партии, кризисом своей команды, ужесточением политической борьбы в американском обществе. В результате происходит восстановление позиций Демократической партии, накапливаются предпосылки для импичмента американского президента. Напротив, в краткосрочном плане Макрону ничего не угрожает: у него устойчивое большинство в Национальном собрании и сплоченная команда, а его политические конкуренты ослаблены и раздроблены и не знают, какую стратегию следует избрать. В Национальном фронте не могут выработать новую программу и стратегию, обострилась борьба межу различными группировками. В ФСП действуют серьезные центробежные тенденции и она оказалась без лидера, без программы, без денег и, видимо, вскоре вынуждена будет продать свой офис.

Среди республиканцев началась обычная для правых партий борьба за власть, в партии намечается раскол между «правыми без комплексов», склонными договариваться с НФ, и центристами, готовыми работать с новым президентом. Макрон привнес в РП еще один элемент раскола, предложив на европейских выборах изменить избирательную систему, превратив партийные общеевропейские партийные списки в национальные. По опросу СОФРЕС, 45% правых и правоцентристских избирателей готовы согласиться с формированием общего списка на европейских выборах части республиканцев и кандидатов партии президента и только 23% - с представителями НФ[xlv]. Таким образом, Макрон создаёт и для РП Бермудский треугольник, как ему удалось сделать с ФСП на президентских выборах. Все партии согласны, кроме РП, которая обвиняет власть в «избирательных махинациях». Реально, её зажимают между европеистами и еврофобами НФ, между Аленом Жюппе и Филиппом Сегеном, который до своей смерти возглавлял антиевропейский фронт в голлистской партии. Сейчас новый лидер РП Лорана Вокьё склонен занимать антиевропеистские позиции, а Жюппе говорит о необходимости сформировать правоцентристскую коалицию. Электорат перестал воспринимать Республиканцев в качестве главной оппозиционной силы. Так считают, по данным опроса ELABE, лишь 8% избирателей. Иначе говоря, отказав на президентских и парламентских выборах РП в праве управлять страной, французы не признают её и главной оппозиционной силой. Более того, 77% опрошенных думают, что у правых нет новых идей и 73% - новых лидеров[xlvi].

Самой активной и шумной оппозицией стала «Непокоренная Франция!" Меланшона, но у нее нет союзников и она чересчур радикальна для современной Франции. Угрозы для Макрона и его партии носят скорее долгосрочный характер и относятся к будущим президентским выборам, к 2022 году.

Само падение рейтингов у Макрона и Трампа носит принципиально разный характер: у Макрона рейтинг падает потому, что он пытается системно реализовать долгосрочную программу модернизации, которая требует жертв от большинства социальных групп. Что касается Трампа, то он пришел к власти без долгосрочной стратегии, опираясь лишь на «ressentiment» простых американцев, на потерю ими прежних статусных позиций, на ностальгию по прежнему величию. Отсюда непоследовательность и хаотичность его действий. Французский журнал «Экспресс» заметил, что американцы завидуют французам, которые сделали прагматичный и разумный выбор, проголосовав за политика, который понимает те вызовы, которые существуют для Франции в современном мире, в противоположность американским избирателям, которые предпочли авантюриста и демагога.

Возможным сценарием может стать формирование широкого реформистского блока во главе с Эмманюэль Макроном, в который войдут левоцентристские, центристские, правоцентристские избиратели. Многие вспоминают совет Ален Жюппе: «Необходимо обрезать омлет с двух сторон». Опрос IFOP, проведенный спустя шесть месяцев после президентских выборов, показал весьма оптимистичные для Макрона результаты, несмотря на резкое падение его рейтинга. Он набрал бы 28% в первом туре, то есть на 4 процентных пункта больше, чем в мае 2017 года. Макрон не просто сохранил свою социальную базу первого тура, но и переформатировал её и расширил за счет правых избирателей: каждый пятый избиратель Фийона готов голосовать за действующего президента. Рейтинг президента постепенно восстанавливается: в декабре к нему хорошо относится 40% электората и впервые он обогнал Олланда, рейтинг которого в декабре 2012 года упал до 39% (с 58% в мае 2012)[xlvii].

Этот сдвиг вполне объясним: Макрон проводит политику, которая во многом отвечает системе ценностей правых избирателей: более гибкое трудовое законодательство, пересмотр закона о налоге-солидарности на крупные состояния, стремление ослабить уравнительные тенденции в системе образования, жесткая борьба с нелегальной иммиграцией. Традиционное разделение на левых и правых, безусловно, сохраняется, но наличие этого «центристского блока» сузит пространство прежних конфликтов.

Главный вопрос заключается в том, примут ли французы подготовленную Макроном стратегию модернизации Франции, несмотря на те жертвы, которые от них она потребует, или предпочтут политику «иммобилизма» и сохранение завоеванных позиций в социальной сфере, защиту «droits aquis», как это традиционно было во Франции.

Игорь Бунин – президент Центра политических технологий

[i] Alen Duhamel. Les pathologies politiques francaises.P.2016, p.18

[ii] Laurent Bigorgne, Alice Baudry, Olivier Duhamel. Macron, et en meme temps... P. Plon, 2017, p.16

[iii] Francois Hartog: «Emmanuel Macron est un homme du «kairos»- Le Monde, 10.06.2017

[iv] Sluterdijk:«Les Francais ont choisi Macron pour se renouveler eux-memes."- Le Point, 09.05.2017

[v] Anna Fulda «Macron ou le désir de puissance»-Le Figaro Magazine, 16 juin 2017; Anna fulda Emmanuel Macron un jeune homme si parfait. P.,Plon,2017

[vi] см. Становая Т. Синтетическая политика, или в чем успех Эммануэля Макрона.-Политком, 09.03.2017

[vii] Emmanuel Macron, le produit de l’année- Le Point,16.02.2017

[viii] Philippe Raynaud. Le prince et la République.-«Revue des deux mondes», octobre 2017, p.45

[ix] Подробнее см. Annick Steta. Le MacronismВ est-il Schumpétérien?- Revue des deux mondes. Octobre 2017

[x] Francois Dosse. Le Philosophe et le Président. Paris, Stock, 2017; Macron, un président philosophe. Paris, éd. De l'observatoire, 2017; Pierre-Olivier Monteil. Macron par Ricoeur.Paris, Lemieux éditeur, 2017

[xi] Olivier Abel. Les quatres vérités de Paul Ricoeur, le philosophe qu' il a (un peu) influencé Macron. -L'Obs. 22.07.2017

[xii] Поль Рикёр История и истина. /пер. с фр.;-СПб.:2002

[xiii] Поль Рикёр Ук . Соч., с.137

[xiv] Olivier Mongin. Rencontre de Ricoeur et de Macron. -Revue des deux mondes. octobre 2017, p.28

[xv] Aux sources idéologiques et politiques du macronisme.-Le Figaro, 13.06.2017

[xvi] Pourquoi le micronisme n'est pas une doctrine, mais une dynamique.-Le Figaro, 02.02.2017

[xvii] L'Express, 20.09.2017

[xviii] Le Vote disruptif. Les élections présidentielle et législatives de 2017. P., Science Po, 2017

[xix] Le slalom droite-gauche d'Emmanuel Macron. -L'Express, 19.02.2017

[xx] Rémi Noyon. Vous aussi, apprenez à parler comme Emmanuel Macron.-L'Obs, 18.02.2017

[xxi] Сécile Alduy. Ce qu'ils disent vraiment. Les politiques pris aux mots. P., Seuil, 2017

[xxii] Présidentielleles: surprenants «deuxièmes choix» des électeurs.-Le Point, 14.04.2017

[xxiii] Sloterdijk. Op.cit.

[xxiv] Présidentielle: pourquoi l'issue du scrutin est totalement imprévisible.- Le Point, 12.04.2017

[xxv] см. Мartial Foucault. Le Clivage gauche-droite n'a pas disparu.- Le Monde, 02.09.2017

[xxvi] Jérome Sainte-Marie. Une élection sans le peuple-Le Figaro, 17.06.2017

[xxvii] Abstention record: les cinq raisons derrière une démobilisation historique.- L'Express, 11.06.2017

[xxviii] Fondation Jean-Jaures. Retour sur L'entre-deux tours des élections législatives. 26.07.2017; Jérome Fourquet (IFOP)):«C'est sur l'électorat socialiste modéré que L'OPA Macron a fait le plus de dégats»-L'Opinion, 26.07.2017

[xxix] L'élection de Macron gonfle le moral des Francais.- L'opinion, 28.06.2017

[xxx] Pourquoi gouverner les Français s'ils sont ingouvernables?- Le Point, 30.08.2017

[xxxi] La grogne monte dans la fonction publique.- Le Figaro, 14.09.2017

[xxxii] Entre Macron et les fonctionnaires, les sujets de discorde s'accumulent déjà.-Le Figaro, 14.09.2017

[xxxiii] Grève du 10 octobre: les quatre raisons de colère des fonctionnaires.-fracetvinfo.fr., 15.09.2017

[xxxiv] Ce qui empeche la France de se réformer.- Les Echos.fr.06.09.2017

[xxxv] Jacques-Olivier Martin:«Rendez-vous à Noel."-Le Figaro, 04.09.2017

[xxxvi] Les Francais partagés sur la suite de la fronde sociale.- Le Figaro, 18.09.2017

[xxxvii] APL, PINEL, logement: ce que prépare le gouvernement.- Le Figaro, 05.09.2017

[xxxviii] Retraites: la réforme explosive de 2018.- Le Figaro, 08.09.2017

[xxxix] Pourquoi Macron n'a pas peur de s'attaquer aux retraités.-Le Figaro, 12.09.2017

[xl] Discipline, dérives islamistes: et si l'école changeait enfin?-Le Figaro, 16.09.2017

[xli] Jacques Julliard: «L'intellectuel a le devoir de rester un homme seul».- Le Figaro, 04.09.2017

[xlii] Tout ce qui change à la rentrèe. -L'Express, 04.09.2017

[xliii] Sélection à l'université: Macron veut en finir avec le tirage au sort.- Le Figaro, 01.09.2017

[xliv] Les quatre erreurs de communication d'Emmanuel Macron(OPINION)-La libre.be/debats. 06.09.2017

[xlv] Sondage exclusif: ce que les Francais attendent de la droite. -Le Figaro, 02.12.2017

[xlvi] La droite en plein cauchemar-Le Point, 02.12.2017

[xlvii] Popularite: l'hostilité envers Macron et Philippe recule.- Les echos, 30.11.2017

Версия для печати