23.09.2019 | Политком.RU

Петиция священников и «московское дело»

Реакцией на обвинительные приговоры в рамках «московского дела» (о несанкционированной протестной акции 27 июля) стала петиционная кампания. Под обращениями подписываются учителя, врачи, издатели, священники, IT-специалисты.

Первоначально речь могла идти о корпоративной солидарности, в которой подписантов обвиняют охранители, утверждающие, что преподаватели и студенты вступаются за Егора Жукова, артисты – за Павла Устинова. А остальные обвиняемые и осужденные не могут рассчитывать на поддержку. Однако среди арестантов нет ни одного священника, учителя, врача или издателя. Программисты были – Константин Котов и Айдар Губайдулин – второго как раз освободили из-под стражи в день появления петиции, но подписи под ней продолжали поступать.

Исторический опыт свидетельствует о том, что петиционные кампании происходят как раз в такие времена – например, в начале ХХ века в России и Китае, где умеренные общественные слои стремились к мирным переменам с тем, чтобы не доводить дела до революционных потрясений. Однако в обоих случаях власти рассматривали реформаторские петиции как враждебные действия, что только способствовало радикализации настроений и последующему драматическому развитию событий (кровавой революции в России и многолетней гражданской войне в Китае). Особенность нынешних петиций заключается в отсутствии формального адресата – они формально направляются не главе государства и не другим властным органам, а публикуются в виде «открытых писем». Но главным их адресатом все равно является власть, которой демонстрируется позиция активной части общества. Хотя, разумеется, одновременно «месседжи» направляются и общественному мнению.

Петиция священников

Самым неожиданным событием стала обнародованная 17 сентября петиция священников – по состоянию на 22 сентября ее подписали 177 человек. В документе говорится о том, что священники, выступая от своего имени (это важная особенность, демонстрирующая, что они не претендуют на выражение позиции церкви), «считают своим долгом выразить убеждение в необходимости пересмотра судебных решений в виде тюремных сроков, присужденных ряду фигурантов «московского дела»».

Авторы разделяют обвиняемых, которым инкриминированы ненасильственные и насильственные действия. С первых они призывают снять обвинения. Вину вторых они не отрицают, но выражают недоумение приговорами в их отношении «в сравнении с другими, гораздо более мягкими приговорами, которые вынесли российские суды обвиняемым в более тяжелых преступлениях». Священники отмечают, что «наказание должно быть соразмерно нарушению закона, а власть накладывает на человека дополнительную ответственность, а не освобождает от нее. В противном случае само правосудие превращается в насмешку и «массовый беспорядок»». Видимо, авторы имеют в виду приговоры сотрудникам правоохранительных органов, которые за пытки в отношении задержанных получают условные или небольшие реальные сроки лишения свободы.

В обращении священников содержатся и обобщения. Авторы заявляют, что «суд должен быть способным защитить гражданина от произвола исполнительной власти и силовых структур, в противном случае само его существование превращается в декорацию и формальность… Судебные разбирательства не должны носить репрессивный характер, суды не могут быть использованы как средство подавления несогласных, применение силы не должно осуществляться с неоправданной жестокостью». Выражая обеспокоенность тем, что «вынесенные приговоры в большей степени похожи на запугивание граждан России, чем на справедливое решение в отношении подсудимых», они отмечают, что «на запугивании нельзя построить общество свободных, любящих друг друга людей»

Завершается текст миролюбивым призывом молиться «о заключенных и о тех людях, в руках которых оказалась их судьба, о России, ее властях, воинстве и народе». Это немаловажный штрих, демонстрирующий, что авторы петиции, несмотря на критичность в отношении власти, не намерены ее делигитимировать. Они действуют на контрасте с «непоминающими» священниками советского времени, которые отказывались молиться за атеистическую власть.

Споры о петиции: внутрицерковная ситуация

Петиция сразу же вызвала бурные споры. Для многих наблюдателей она стала необычным диссонансом полностью лояльному отношению священноначалия к государственной политике. Соответственно, появились слухи о том, что за петицией стоят интересы того самого церковного начальства, которое само не может высказать свою позицию.

Однако версия о сложной церковной игре не соответствует развитию событий – вначале заместитель председателя церковного отдела по отношениям с обществом и СМИ Вахтанг Кипшидзе подверг критике авторов обращения. Затем, когда в поддержку Павла Устинова выступил даже секретарь генсовета «Единой России» Андрей Турчак, церковные власти скорректировали свою позицию. Теперь помогать обвиняемым по «московскому делу» должен правозащитный центр при Всемирном русском народном соборе, который до этого не был замечен в благожелательном внимании к оппозиции (православные правозащитники борются с «богохульниками» и «кощунниками»). Такая эволюция свидетельствует о том, что для священноначалия петиция была неожиданной – пришлось реагировать на ходу.

В последующем позиции официальных представителей церкви также были различными. Пожалуй, наиболее резко письмо осудил первый зампред церковного отдела по отношениям с обществом и СМИ Александр Щипков. В советское время участник православного самиздата, в 1990-е годы как религиовед сотрудничавший с либеральными СМИ, Щипков к настоящему времени превратился в жесткого консерватора, противопоставляющего православие и либерализм. Он концентрировал внимание на опасности либеральных священников не только для государства, но и для церкви, проводя параллели с одиозным для церковных людей обновленческим движением:

… данный политический ресурс может оказаться направленным и в другую сторону - он может быть использован для получения преимуществ во внутрицерковных спорах, мейнстрим которых сегодня сформулирован как «борьба с иерархическим началом». Конечные цели - отмена патриаршества, введение синодальной системы, выборность епископата, передача кадрового и финансового управления в руки белого духовенства. Для черного духовенства вводится выборность наместников монастырей. То есть для усиления позиций внутри Церкви используется ресурс блюстительной (через механизм политической правозащиты) секулярной власти.

В то же время позиция председателя Синодального отдела по внешним церковным связям митрополит Иларион носит иной характер. Хотя митрополит публично напомнил, что священникам необходимо согласовывать свои действия в публичном пространстве с архиереем, но уточнил, что в некоторых случаях это невозможно. При этом Иларион подчеркнул, что каждый священник имеет право заступаться за того или иного человека, в том числе публично, или создавать группу для его защиты, как произошло в случае с открытым письмом в поддержку осужденных по «московскому делу», однако «официальную позицию церкви выражают официальные люди» (впрочем, авторы петиции, как отмечалось выше, особо подчеркнули, что высказываются в личном качестве). Самое интересное, что далее Иларион высказывает мысли, созвучные авторам письма, хотя и в более мягкой форме:

То, что происходит вообще в последнее время, когда мы видим, что на защиту осужденных встают разные группы людей, - это актеры, это священники, это студенты, это представители каких-то других профессий или родов деятельности, - это показывает, что, по всей видимости, не все у нас благополучно в судебной сфере. Тем более, что мы видим, как под влиянием общественных протестов пересматриваются приговоры. Я думаю, что подобного рода события свидетельствуют о том, что в обществе возрастает чувство ответственности людей друг за друга.

Позиция Илариона может быть связана с тремя обстоятельствами. Во-первых, среди подписантов петиции немало подведомственных его отделу священников, которые получили современное европейское образование, активно общаются со своими коллегами из других церквей и конфессий. Внутренний конфликт с подчиненными Илариону совсем не нужен – отсюда и его заявление.

Один из инициаторов петиции - протоиерей Андрей Кордочкин. В 1994–1995 годах он учился в Ampleforth College (Великобритания), а в 1995–1998 годах – на богословском факультете Оксфордского университета (где писал докторскую диссертацию и владыка Иларион), в 1999–2000 годах проходил обучение в Лондонском университете. Докторскую степень получил в 2003 году в Даремском университете. Ныне – ключарь кафедрального собора и секретарь Мадридской епархии. В нынешнем году он выпустил книгу «Кесарю кесарево? Должен ли христианин быть патриотом», в которой подверг резкой критике соединение православия и государственного патриотизма, предусматривающего борьбу с врагами. В начале сентября отец Андрей опубликовал статью, в которой утверждал: «Наш суд - это машина, которая просто штампует своим авторитетом те решения, которые уже содержатся в исковых требованиях… Судебная власть остается продолжением исполнительной власти и просто легитимирует решения исполнительной власти, никогда с ней не конфликтуя. Другими словами – суд почти всегда на стороне сильного, то есть на стороне государства и его власти. Увидев такое, Исаия и Амос едва ли бы сидели сложа руки и кивали бы головами». По сути, эта статья стала концептуальной основой последующей петиции.

Второе обстоятельство – сейчас Русская православная церковь ведет переговоры о вхождении в ее состав «русских» приходов Константинопольского патриархата в Европе. Добиться вхождения в состав РПЦ всей упраздненной Константинополем Русской архиепископии с центром в Париже не удалось – за это высказалось меньше двух третей участников ее собрания. Однако в РПЦ перешел архиепископ Иоанн (Реннето), который стремится привлечь на свою сторону как можно большее число приходов. В публичном пространстве подчеркивается, что РПЦ является церковью, совместимой с современными демократическими принципами – в этих условиях не только наказание подписантов, но и жесткое дезавуирование их позиции ставит под вопрос успех интеграции этих приходов.

Не случайно, что церковное руководство уже дало понять, что священники не будут наказаны. Глава церковного отдела по отношениям с обществом и СМИ (то есть начальник Щипкова и Кипшидзе) Владимир Легойда ранее заявлял, что не видит никаких оснований для прещений в отношении тех или иных священников, которые подписали открытое письмо, даже при том, что «высказанные в письме оценки далеко не все в Церкви разделяют, равно как и саму возможность для священников выступать с такими заявлениями». Хотя в Самарской епархии одного из подписантов уже заставили написать объяснительную по поводу своего поступка (но не применили в его отношении санкций). Впрочем, данный священник, протоиерей Дионисий Кузнецов, каяться не собирается. Он написал в объяснительной, что «подписал открытое письмо священников без благословения, так как думаю, что для того, чтобы поступать по совести, не нужно спрашивать разрешения», а затем предал эту историю гласности.

Третье обстоятельство – особенности позиции власти, которые оставляют РПЦ и другим институциям возможности для маневра.

Споры о петиции: фактор Кремля

Есть даже версия, что петиция священников инициирована Кремлем, точнее, той частью властной элиты, которая не хочет слишком большого расширения влиянии силовиков. Однако в петиции даже не упомянут Павел Устинов, за которого вступилась часть провластной общественности. «Казус Устинова» характерен тем, что, похоже, правоохранители действительно набросились на него по ошибке, приняв за одного из координаторов несанкционированного митинга – хотя он просто говорил по мобильнику со знакомым. Кроме того, съемка задержания Устинова была размещена в Интернете – и каждый желающий мог увидеть, как все было на самом деле (и надо быть большим поклонником силовиков, чтобы найти на ней свидетельство вины Устинова).

Таким образом Устинов предстает во «властной» схеме как случайно пострадавший, исключение из правила. А священники обращают особое внимание на судьбу Константина Котова – оппозиционного активиста, осужденного по статье 212.1 Уголовного кодекса, предусматривающей уголовное наказание за несколько «административок» за участие в митингах и пикетах. Статья одиозная, по ней до Котова осудили только оппозиционера Ильдара Дадина – история эта была несколько лет назад и завершилась реабилитацией. В любом случае, Котов – это политический оппонент власти, действующий ненасильственными методами, но все равно оказавшийся за решеткой. Было бы странно предположить, что сама власть диктует священникам письмо именно такого содержания.

Другое дело, что в самой власти нет консенсуса по поводу отношения к осужденным за участие в протесте. Об этом как раз свидетельствует дело Устинова. Высказывание секретаря генсовета партии «Единая Россия» Андрея Турчака о том, что в отношении дела Устинова «сотни, тысячи неравнодушных людей со всей страны сегодня справедливо возмущены. И это понятно» легитимирует критику в адрес судов. В этих условиях церковные руководители тоже могут делать заявления по этому вопросу – хотя и более осторожные, чем «простые» священники.

Причины инициативы

Другие комментаторы не отрицают, что речь идет о «низовой» инициативе, но удивлены смелостью священников. Действительно, священнослужитель в Русской православной церкви никак не защищен от начальства – на него не распространяются гарантии Трудового кодекса. В любой момент его можно перевести с одного прихода на другой, из города в деревню. Можно снять с должности настоятеля храма и определить простым священником – в тот же храм или в любой другой в пределах епархии. Можно запретить в служении, лишив тем самым средств к существованию. Можно вообще лишить сана – правда, в последние годы появилась возможность апелляции к церковному суду, который способен восстановить священника в сане. Но дела рассматриваются неспешно, а семью кормить надо. Произвольно уволенный учитель может оспорить решение своего начальства в гражданском суде – для священника это невозможно. Крайняя осторожность священнослужителей в общественных вопросах (разумеется, если речь не идет о критике в адрес оппозиции) во многом объясняется именно такой ситуацией. И когда светские люди требуют, чтобы священники возвышали свой голос в защиту униженных и оскорбленных, они нередко не учитывают этого фактора.

Но почему же священники выпустили свое обращение? Причем под ним подписались не только такие известные настоятели как протоиереи Александр Борисов и Алексий Уминский, авторы книг, проповедники и участники благотворительной деятельности. Не только священники, служащие за рубежом. Но и провинциальные батюшки, имена которых малоизвестны - и, соответственно, рискуют они куда больше. В случае чего защитников у них не найдется. Похоже, что ответ заключается в изменении общественной ситуации. Общим местом стали уже рассуждения о том, что ценность стабильности для общества снизилась, уступая место усиливающемуся запросу на перемены (другое дело, что характер желаемых перемен понимается разными общественными группами по-разному). Степень раздражения велика, и прагматический расчет, стремление минимизировать риски (в том числе для себя) отходят на второй план.

Есть и еще один важный фактор – возможно, менее заметный. Недовольство произволом силовиков стало важным раздражителем для модернистской части общества, выходящим за рамки солидарности со знакомым человеком или коллегой по профессии. Церковь обычно воспринимается в России как консервативный институт, противостоящий любым попыткам либерализации – и во многом это так. Но современный церковный консерватизм связан не только с многовековыми традициями, но и во многом с целым рядом тяжелых травм ХХ века. От сотрудничавшего с большевиками обновленческого движения, первоначально использовавшего реформаторские лозунги, до распада страны в конце столетия, способствовавшей усилению антилиберальных настроений не только в церкви, но и в обществе в целом. Но время идет, старые фобии постепенно уходят – и даже в консервативном институте усиливаются модернистские настроения, связанные в том числе с признанием важности правового государства и уважением достоинства человеческой личности.

Версия для печати