28.01.2021 | Алексей Макаркин

Мирная речь военного времени: к кому обращался Владимир Путин в Давосе

В новой холодной войне у России явный дефицит союзников, но можно рассчитывать хотя бы на понимание со стороны тех влиятельных игроков мировой политики и бизнеса, которым, как и Москве, не нравятся быстрые перемены в мире.

Много лет назад Владимир Путин рассказал, что на его решение пойти работать в КГБ повлиял фильм «Щит и меч» — про советского разведчика Александра Белова, действовавшего в тылу врага под именем Иоганна Вайса. Фильм поставлен по огромному (более 800 страниц) фолианту Вадима Кожевникова, так что все нюансы не могли уместиться даже в четырех сериях. Один эпизод оказался в фильме несколько урезан. Вайса-Белова приглашают на день рождения к экономке немецкого полковника, с помощью которой можно выйти на интересующих советскую разведку персонажей. На празднике герой начинает делиться жизненными планами, демонстрируя свою сугубую практичность, — и вдруг понимает, что промахивается, потому что в кругу гостей ценится не откровенность, а патриотическая риторика (в разумных, конечно, пределах). Разумеется, разведчик на ходу встраивается в требуемую стилистику и одерживает очередную небольшую победу на пути к своей цели.

Выбор сцены

Этот сюжет вспомнился, когда Путин выступал вчера на Давосском форуме — только там, разумеется, другие критерии политкорректности, и место импровизации занимал заранее продуманный план, реализовывавшийся на хорошо знакомой российскому истеблишменту площадке. В 90-е в Давос ехали как ученики, рассчитывая заслужить одобрение классических демократий и респектабельного бизнеса. Большую часть нулевых стремились договориться с западными партнерами о подобии новой Антанты (о новой Ялте — слишком советской и сталинской — речи еще не было). Мюнхенская речь Путина стала индикатором сильнейшего разочарования, и интерес к площадке упал. Давосская презентация Дмитрия Медведева в 2008 году не прибавила ему шансов на президентство, скорее наоборот. Дискуссии на подобных форумах стали восприниматься как банальные, ни Антанты, ни Ялты не получилось, а ученичество сменилось демонстративным отстаиванием своей самости. В феврале 2014-го похолодание сменилось исправленной и дополненной версией холодной войны, продолжающейся до сих пор.

Исправленной и дополненной не к выгоде России: нет биполярного противостояния двух коалиций во главе со сверхдержавами — о таком статусе в Москве сейчас только мечтают. А вот отсутствие масштабного идеологического конфликта не факт, что безусловный минус, потому что делает позиционирование более гибким. В том числе при выработке содержания президентской речи. Пандемийные ограничения сыграли на руку — не надо ехать в Швейцарию, отвечать на настойчивые вопросы журналистов о том, что происходит с господином Навальным. В мирной речи военного времени можно высказать устраивающие России тезисы — и этим ограничиться с пониманием того, что часть аудитории воспримет их благожелательно, а об остальных можно не думать.

Сама речь сочетает набор значимых для Путина месседжей и политкорректную по давосским меркам оболочку, где есть и про бедность, и про образование, и про экологию, и про медицину. Все эти темы рассматривались в недавней нашумевшей книге директора Давосского форума Клауса Шваба и журналиста Тьерри Маллере о «великой перезагрузке», вызванной пандемией. Отличие в том, что если Шваб с коллегой предложили набор конкретных мер разной степени реалистичности и спорности, то в речи Путина нет ни одного обязательства. Он декларирует эти позиции, бесспорные для участников форума и многочисленных наблюдателей, но не более того.

Сигнал разочарованным

Критика однополярного мира выглядела уже привычной для Путина. Интереснее был другой месседж — о кризисе модели, основанной на экспансии современных высокотехнологичных корпораций. Такой подход неслучаен, и это не только сигнал трампистам и симпатизирующим им в разных странах мира, бессильно взиравших на то, как президента США, еще занимавшего свой пост, изгоняли из «Твиттера» и «Фейсбука». Важно еще и то, что критиковать дефицит свободы слова в России (равно как и в любой другой стране) на этом фоне стало существенно сложнее.

Этот месседж адресован и бизнесу из реального сектора, нефтяникам и газовикам, которые подозрительно относятся и к виртуальной, и к «зеленой» экономике. Реальный сектор Европы сейчас защищает «Северный поток — 2», блокировка которого досталась демократической администрации США в наследство от республиканской. Западный реальный сектор готов работать с национальными государствами, имея большой и разнообразный опыт, например, он переживал национализацию нефтяных активов в Саудовской Аравии, но продолжил выгодно сотрудничать с королевством. В России в нулевые годы иностранные инвесторы «потеснились» в проектах СРП (соглашение о разделе продукции), когда государство посчитало невыгодными условия сделок, заключенных десятилетием раньше. Взамен они получили новые возможности для партнерства, и ExxonMobil был крайне разочарован санкциями 2014 года, сорвавшими уже согласованные совместные проекты с «Роснефтью». Транснациональные игроки новой экономики тоже при необходимости прагматичны (например, когда надо работать с Китаем), но амбиций и неприятия национальных государств у них куда больше. И еще больше желания установить свои правила игры.

Россия протягивает руку лидерам реального сектора, многие из которых приветствовали экономическую политику Дональда Трампа и опасаются «зеленых» увлечений Джо Байдена. Путинские слова про экологию — об «оптимальном балансе между интересами экономического развития и сбережения окружающей среды для нынешнего и грядущих поколений» — понравятся им больше, чем риторика демократов. Если в нынешней холодной войне наблюдается дефицит союзников, то можно рассчитывать хотя бы на понимание со стороны части влиятельных игроков мирового рынка. Другое дело, что их политические возможности сегодня не столь уж велики. Более того, если ролевая функция такого игрока вдруг меняется, то он начинает действовать по новой логике. Как ExxonMobil и кавалер ордена Дружбы Рекс Тиллерсон, который сильно разочаровал Россию в качестве госсекретаря в трамповской администрации.

Алексей Макаркин – первый вице-президент Центра политических технологий

Оригинал материала опубликован на сайте Forbes.ru

Версия для печати