21.07.2006 | Алексей Макаркин

Был ли прав Сталин в 1939 году?

В последнее время реабилитация сталинской внешней политики предвоенного времени становится все более частным явлением. Оперируя понятиями «реалполитик», когда речь идет о действиях советской стороны, многие авторы подходят к позициям ее оппонентов с моральными критериями. Фактически происходит возврат к целому ряду стереотипов советской историографии. В то же время перестроечная историческая публицистика часто затрагивала лишь «вершки» проблем, апеллируя исключительно к моральным критериям. Многие серьезные аспекты как внешней, так и внутренней политики СССР, оказались вне поля ее зрения, а раз так, то ее выводы становятся уязвимыми для современных критиков. Тем более важным представляется прагматичный анализ событий минувших лет, таких как история переговоров СССР с Англией и Францией в 1939 году.

Советская историография трактовала эти события однозначно, считая, что СССР искренне стремился к достижению коалиционного соглашения, тогда как их партнеры по переговорам затягивали время, мечтая о том, чтобы столкнуть Сталина и Гитлера. «Перестроечные» историки обращали внимание на то, что советские представители параллельно вели переговоры, как с демократическими государствами, так и с нацистами, и осуждали аморальность сталинского выбора. В наши дни упор делается на вынужденном характере пакта Молотова – Риббентропа, но основная ответственность за срыв компромисса с демократиями возлагается не столько на англичан и французов, сколько на поляков, которые, несмотря на нажим со стороны Парижа, отказались дать согласие на пропуск советских войск через свою территорию в случае агрессии со стороны Германии.

Представляется, что все было значительно сложнее. Сталин, жестко действовавший в стилистике «реалполитик», ставил перед собой вполне конкретную задачу – максимально усилить позиции СССР за счет своих соседей – Финляндии, стран Балтии, Польши и Румынии, составлявших «санитарный кордон», которым Запад пытался отгородиться от советского режима. И если демократии не были готовы согласиться на такой вариант, он был готов обратиться к Гитлеру.

Действительно, после того, как в марте 1939 года Гитлер перечеркнул Мюнхенские соглашения, введя войска в чешские земли и создав протекторат Богемии и Моравии, англичане и французы обратились к отвергавшейся ими ранее идее военно-политического сближения с СССР. Банкротство «мюнхенской» политики резко снизило возможности для маневра дискредитированных Чемберлена и Даладье. И сталинский Советский Союз хотел использовать это обстоятельство. Москва потребовала предоставить гарантии независимости и безопасности всем пограничным с СССР странам от Балтийского до Черного моря. Внешне это предложение выглядело привлекательно для этих государств – в случае, если бы они подверглись агрессии (понятно, что со стороны Германии), то СССР, Англия и Франция пришли бы к ним на помощь.

Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что СССР настаивал на том, чтобы такая помощь оказывалась не только при прямой, но и при косвенной агрессии. Определение же последней, данное на трехсторонних переговорах наркомом иностранных дел 9 июля 1939 года В. М. Молотовым, вообще не имело прецедентов в международном праве и носило крайне расплывчатый характер.

Цитируем: «Выражение «косвенная агрессия» относится к действию, на которое какое-либо из указанных выше государств соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы и которое влечет за собой использование территории и сил данного государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон, следовательно, влечет за собой утрату этим государством его независимости или нарушение его нейтралитета».

Итак, если какая-либо из стран, граничивших с СССР, предприняла бы действия, которые не устраивали Москву, то на ее территорию вполне могли быть введены войска. Например, Сталин и Молотов могли бы обвинить любого государственного деятеля любой соседней страны в том, что он втайне сговаривается с Германией и создает условия для будущей агрессии против СССР. Дальнейшее выглядело бы просто – ультиматум с требованиями отставок одних министров и (или) генералов и назначения других, а в случае его отклонения – ввод войск. Понятно, что мнение самих «малых стран» не было бы принято во внимание.

Фантастика? Но ведь по этому сценарию ровно через год СССР действовал в отношении балтийских государств. По отношению к Литве, например, Молотов потребовал отставки министра внутренних дел и главы полиции, а когда они были уволены – суда над ними, отставки всего кабинета министров и формирования нового, список которого составлялся в советском полпредстве. Любые попытки литовского министра Урбшиса добиться каких-либо послаблений для его страны, жестко блокировались Молотовым.Англия и Франция, безусловно, понимали, что, согласившись на предоставление гарантий во взаимосвязи с советской трактовкой «косвенной агрессии», они отдавали Сталину несколько государств, в которых традиционно были сильны симпатии к западным демократиям. При этом они не имели бы реальных возможностей для того, чтобы остановить Сталина в случае его экспансии на Запад – если бы они попытались защитить своих исторических партнеров, то восстановили бы против себя, в дополнение к Германии, еще и СССР. Такой сценарий был бы катастрофичным.

Из этого же ряда было и августовское требование Москвы обеспечить пропуск советских войск через польскую территорию в случае германской агрессии – как прямой, так и «косвенной». Правда, советская позиция заключалась в том, что зоны их прохода строго ограничивались районом Вильно (так называемым Виленским коридором) и Галицией. Но, во-первых, оказавшись на территории чужой страны – к тому же в течение долгих лет бывшей одним из вероятных противников СССР – можно быстро расширить свою сферу контроля, апеллируя к военно-стратегическим, политическим или иным соображениям. Точно так же развивались события в странах Балтии в 1939-1940 годах. А, во-вторых, на территории, занятой советскими войсками, вполне могло быть образовано какое-нибудь «польское демократическое правительство» - технология, использованная в иных ситуациях отношении Финляндии в конце 1939 года и самой же Польши в 1944 году, а Москва могла бы признать «волю народа».

Напомним в связи с этим мнение Уинстона Черчилля, которое приводится для обоснования правоты советской позиции в августе 1939 года: «Требование маршала Ворошилова, в соответствии с которым русские армии, если бы они были союзниками Польши, должны были бы занять Вильнюс и Львов, было вполне целесообразным военным требованием». Обращаем внимание, однако, на то, что английский премьер прямо говорит не о проходе войск, а о занятии польских районов. Представляется, что уже после пакта Молотов-Риббентроп и последующих событий Черчилль вполне прагматично считал, что лучше бы Сталин получил желаемые им территориальные приращения из рук европейских демократий и в обмен на антигитлеровский союз, чем из рук нацистов.

Однако в конкретной исторической ситуации лета 1939 года идти на «второй Мюнхен» - только со Сталиным – европейским демократиям очень не хотелось. И дело было не особом чистоплюйстве демократов. В последний момент Франция, поняв, что вот-вот начнется война, попыталась переломить ситуацию, убедив поляков принять советские условиях. Но, во-первых, Англия, у которой, в отличие от ее союзницы, не было общей границы с Германией, продолжала демонстрировать принципиальность. Во-вторых, сама Польша, надеясь на французскую помощь в случае начала войны с Германией, не желала подвергать дополнительной угрозе свою независимость и территориальную целостность. В-третьих, сам Сталин, разочаровавшись в возможности договориться с травмированными Мюнхеном демократиями, сделал решительную ставку на соглашение с Гитлером.

Но было ли это решение оптимальным с сугубо прагматической точки зрения? На этот счет существуют серьезные обоснованные сомнения. Во-первых, СССР, расширив свою территорию далеко на Запад, фактически оказался один на один с гитлеровской Германией при слабо защищенной новой границе. Укрепрайоны же на старой границе, создававшиеся в течение многих лет, в новых условиях оказались лишними – тем более, что войну планировалось вести на чужой территории. Приведем мнение генерала Петра Григоренко, который в 1937 году был начальником инженеров Минского укрепрайона – то есть человека, хорошо разбиравшегося в вопросе защиты старой границы. Спустя два десятка лет после окончания войны он с сожалением писал о том, как в связи с переносом границы было принято решение «поспешно уничтожить старые укрепленные районы — всю огромную, дорогостоящую оборонительную линию от моря и до моря». И далее: «Польза даже от таких, казалось бы, положительных действий, как отнесение госграницы на запад и удвоение численности армии, была парализована уничтожением укрепленных районов и неприведением войск в боевую готовность».

Во-вторых, Красной армии в июне 1941 года пришлось вести бои в крайне неблагоприятной ситуации, при которой в балтийских республиках и на Западной Украине население было настроено по отношению к СССР крайне негативно, воспринимая красноармейцев как оккупантов. Несмотря на массовые аресты в Эстонии, Латвии и Литве накануне начала войны, решить проблему не просто нелояльности, а прямой враждебности новоиспеченных советских граждан не удалось – в Каунасе временное антисоветское правительство было сформировано уже на второй день войны. «Пятая колонна» обстреливала отступающие подразделения Красной армии, устраивала диверсии, вступала в бои с небольшими отрядами красноармейцев. Понятно, что в случае начала войны на старой границе такой проблемы бы не возникло.При этом «проблемными» оказались и воинские части, сформированные на основе распущенных армий балтийских государств. Из донесения генерала Ф. И. Кузнецова, командовавшего Северо-Западным фронтом от 22 июня 1941 года: «184-я стрелковая дивизия еще не укомплектована нашим составом полностью (была укомплектована литовцами) и является абсолютно ненадежной, 17-я стрелковая дивизия в Свенцянах также не укомплектована и ненадежна, также оцениваю 181-ю стрелковую дивизию в Гулбене... 5-я танковая дивизия на восточном берегу р. Неман будет обеспечивать отход 128-й стрелковой дивизии и прикрывать тыл 11-й армии от литовцев...». Комментарии к этому документу излишни.

В-третьих, Советский Союз восстановил против себя страны, которые в ином случае могли бы и не стать союзниками нацистской Германии. Так, в Финляндии на момент начала «зимней войны» у власти находилось правительство, ориентированное на западные демократии, то же самое было и в Румынии до ввода сил Красной Армии в Бесарабию и Северную Буковину. Сталинская экспансия в значительной степени способствовала тому, что к 1941 году к власти в этих странах пришли прогерманские силы, поставившие целью взять реванш посредством союза с нацистами.

Таким образом, сталинская дипломатия, целью которой в 1939 году было обеспечение максимально возможной экспансии на Запад, привела к тактическим успехам, за которыми последовали стратегические неудачи. И с моральной, и с сугубо прагматической точки зрения ее результаты оказались несостоятельными.

Алексей Макаркин - заместитель генерального директора Центра политических технологий

Версия для печати