09.08.2006 | Сергей Маркедонов

Молчание ягнят

Сегодня Дагестан и политическая нестабильность стали зарифмованными понятиями. Информационные сообщения, поступающие практически каждый день из крупнейшей республики Северного Кавказа, по своей тональности стилистике напоминают сводки с фронтов «контртеррористической операции» в Чечне образца 1999- начала 2000 гг. 8 августа 2006 года нападению подвергся также прокурор города Буйнакска Битар Битаров (он скончался в больнице от полученных ранений). Однако этой акцией день 8 августа не ограничился. В селе Талги (участок автотрассы Махачкала-Буйнакск) было совершено покушение на главу МВД Дагестана Адильгерея Магомедтагирова. При столкновении между группой боевиков и силами дагестанского МВД была повреждена телефонная линия. Более полутора часов республика оставалась без связи.

В ходе беседы на радио "Свобода" журналист из Махачкалы Магомед Мусаев сообщил, что Буйнакский район, где произошли два инцидента, является в республике особой территорией. Население Буйнакского района более религиозно, чем в остальном Дагестане, а «природные условия здесь благоприятны для ведения партизанской войны». Одновременно Мусаев обращает внимание на то, что исламский радикализм нередко идет рука об руку с обычным криминалом: "Возможен даже такой вариант, что представители этих религиозных или псевдорелигиозных группировок действуют по заказу определенных криминальных крыш, мафиозных крыш". В самом деле, именно в Буйнакском районе 15 августа 1998 г. жители селений Карамахи, Чабанмахи, Кадар (т.н. «Кадарская зона») заявили об отказе подчиняться официальным властям Дагестана и о создании “Отдельной исламской территории”. На "территории" произошла ликвидация официальной власти, выдворение силовых структур, введение шариатского судопроизводства и вооруженных постов по защите "суверенитета" "Кадарской зоны". Кадарская зона просуществовала до вторжения боевиков Шамиля Басаева в Дагестан в 1999 г.

Но сегодня сообщения о ликвидации «групп боевиков», боевых столкновениях между МВД и террористами-диверсантами в Дагестане стали уже настолько частыми, что не вызывают не просто удивления, а хотя бы какой-то заинтересованной реакции. Начиная с прошлого года, представители и республиканской, и федеральной власти говорят о росте террористических и диверсионных актов в самой крупной республике российского Северного Кавказа. По словам корреспондента газеты «Время новостей» Ивана Сухова (имеющего большой опыт «полевой» журналистской работы на Северном Кавказе), "по состоянию на год назад милицейское руководство оценивало численность боевиков в Дагестане в 2,5 тысячи человек. В Чечне говорили о нескольких сотнях, а Дагестан уже год назад обогнал Чечню».Бросается в глаза идеологическая и, если угодно, теоретико-методологическая несостоятельность нынешних творцов кавказской стратегии России.

События 1999 года в Чечне и вокруг "мятежной республики" были квалифицированы как "террористическая угроза", а борьба с ней получила название "контртеррористической операции" (она же "борьба с международным терроризмом"). Подобный язык никак нельзя назвать адекватным, но российская власть хотя бы пыталась ввести "чеченский кризис" в определенную систему координат, а также дать свою интерпретацию событий начала-середины 1990-х гг. на Северном Кавказе. В соответствии с официальной трактовкой "чеченского вопроса" рост террористической активности в Чечне — результат деятельности зарубежных исламистских проповедников и политических экстремистов, стремящихся превратить северокавказскую республику в часть "всемирного джихада". Российская власть борется в Чечне не столько с сепаратизмом, сколько с "мировым терроризмом", который в свою очередь нанес страшный урон самому чеченскому народу. Автору этих строк неоднократно приходилось писать, что следование подобной версии новейшей чеченской истории породило и ошибки в планировании антисепаратистской борьбы (чего стоил план по завершению контртеррористической операции в два месяца), и "коренизацию власти" в Чечне, приведшей к приватизации республики кланом Кадыровых. Методологические ошибки в формировании идеологии "замирения Чечни", в конечном счете, привели к управленческим и политическим провалам.

Но то, что сейчас происходит в Дагестане, вообще не получает интерпретации со стороны федеральных властей. Даже неадекватной. При этом, в отличие от терактов в Чечне, дагестанские акции по большей части не носят анонимного характера. Чеченский терроризм сегодня находится на определенном спаде. Таким образом, сегодня на российском Кавказе мы являемся свидетелями своеобразного террористического соревнования. Дагестан выходит в лидеры. Но что сейчас нужно делать российской власти? Вести "контртеррористическую операцию"? И если да, то по какому сценарию? Кто виноват в стремительной "чеченизации" Дагестана? Международные террористы, ваххабиты или кто- то третий?Думается, что поиски ответов на эти неприятные вопросы (равно как и поиски адекватной кавказской стратегии) необходимо вести в сфере сравнительного анализа чеченской и дагестанской террористических практик. В конечном итоге необходимо понять, насколько связаны две северокавказские республики в едином террористическом фронте, и правомерно ли вообще говорить о наличии такого фронта как политической реальности, а не газетного штампа. Сегодня проще всего констатировать участие чеченских и дагестанских боевиков в некоей всемирной террористической сети. В самом деле, принадлежность к "исламскому интернационалу" с разной степенью интенсивности используется ими для легитимации своих акций. Однако куда более продуктивно разобраться в ритмах и этапах террористического соревнования между Чечней и Дагестаном.

Терроризм как средство политической борьбы в обеих кавказских республиках стал важным политическим фактором в начале 1990-х годов. Однако почерк у чеченских и дагестанских террористов был (и остается) разным. Чеченский терроризм с самого начала был терроризмом сепаратистским и антироссийским. В сентябре-ноябре 1991 г. прошли "первые пробы" пера чеченских террористов. В ходе штурма здания Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР, единственного на тот момент легитимного органа региональной власти, был убит председатель горсовета г. Грозного — Валерий Куценко. Таким образом, силовой захват власти в республике представителями "Общенационального конгресса чеченского народа" (ОКЧН) начался с политического убийства представителя "старого режима", которое носило символический характер. По словам очевидца событий 6 сентября 1991 г., Ахмара Завгаева, "…погиб мэр Грозного Виталий Куценко. Его выбросили из окна третьего этажа. Я думаю, Куценко был пробным шаром. Они (деятели "ичкерийской революции"- С.М..) хотели проверить, как отреагирует руководство России на смерть человека, одновременно бывшего мэром Грозного и первым секретарем горкома КПСС. Никакой реакции не последовало". Помимо политического убийства Куценко активистами ОКЧН был незаконно задержан и подвергнут недельному заключению прокурор Чечено-Ингушской АССР, охарактеризовавший действия ОКЧН как неконституционные.

5 октября 1991 г. вооруженные боевики ОКЧН захватили здание КГБ Чечено-Ингушской республики. В ходе штурма здания КГБ был смертельно ранен дежурный подполковник. В ответ на действия ОКЧН Президент РСФСР Борис Ельцин указом № 178 ввел с 9 ноября 1991 года чрезвычайное положение на территории Чечено-Ингушской АССР. Жесткие действия со стороны российских руководителей сделали востребованными террористические методы борьбы за чеченский суверенитет. 9 ноября 1991 года три чеченских террориста, вооруженных пистолетами и гранатами, захватили самолет Ту-154 со 171 пассажиром на борту, выполнявшим рейс Минеральные Воды — Екатеринбург. По требованию террористов самолет был посажен в турецкой столице Анкаре, а затем был выпущен в Грозный. Мотивация захвата пассажирского самолета — протест против введения ЧП в Чечне. Ранним утром 10 ноября 1991 года пассажиров отправили другим самолетом в Екатеринбург. Таким образом, террористические действия на первом этапе "ичкерийской революции" (убийство мэра Грозного, захват пассажирского лайнера) были не просто акциями устрашения. Они были призваны весьма своеобразным способом легитимизировать новое "суверенное государство" и заставить Москву идти на политические уступки сепаратистам.

Впоследствии именно ради реализации идеи "освобождения Ичкерии" (требования прекращения боевых действий армейских частей и внутренних войск России на территории Чечни, вывода российской армии, начала политических переговоров о будущем статусе Чечни), а не ради борьбы за "истинную веру" были осуществлены самые громкие, получившие международный резонанс террористические акты чеченских сепаратистов (рейд Шамиля Басаева на Буденновск 14 июня 1995 года, рейд Салмана Радуева на Кизляр в январе 1996 года, эпопея "Норд-Оста" в Москве 23-26 октября 2002 года, захват школы в Беслане 1 сентября 2004 г.). Несмотря на исламистскую риторику организаторов и исполнителей терактов, можно отметить, что в идеологическом багаже независимой Ичкерии лозунги "защиты ислама и чистоты веры" занимают подчиненное положение, уступая идее государственной независимости Чечни. По справедливому замечанию политолога Умара Алисултанова, "экстремистский ислам был "импортирован" из ряда арабских стран также и дагестанскими радикалами. Впрочем, для Чечни это течение маргинальное, правда, во время первой и второй войн ставшее популярным среди боевиков. Некоторые их группы, поддерживаемые зарубежными исламскими фанатиками, представляли свою борьбу как джихад против "неверной" России, провозгласив в качестве основной цели "освобождение" всех кавказских мусульман и создание исламского государства. Однако большинство сепаратистов, несмотря на постоянное обращение к исламским ценностям, использовали их для решения своих политических, а не религиозных задач".

Чрезвычайно важно понимание "ритмов" чеченского терроризма. Его всплески происходили и происходят тогда, когда российская власть предпринимает попытки установить свой военно-политический контроль над территорией республики. В период существования непризнанной Ичкерии активность террористов была традиционно невелика. В условиях военного противоборства сепаратисты имеют только одно эффективное средство борьбы — теракты. В любом случае терроризм в Чечне зарифмован с натисками и отступлениями российской политики. Терроризм в Дагестане не имеет столь жесткой федеральной "привязки".

Дагестанский терроризм начала 1990-х гг. можно охарактеризовать как этнотерроризм. Главной его целью была не Россия и не федеральная власть (хотя антироссийские лозунги использовались с разной интенсивностью всеми этнонационалистическими движениями в Дагестане кроме неоказачьего), а представители конкурирующих этноэлит, бросившихся в условиях либерализации и отсутствия "титульного этноса" играть в "царя горы" (Дагестан по — тюркски, "страна гор"). Сепаратизм в республике был представлен лишь Партией независимости и возрождения Дагестана, ориентированной на Конфедерацию горских народов Кавказа (КГНК) и маргинализировавшейся вместе с КГНК. При этом дагестанский терроризм имел собственную природу и до середины 1990-х гг. не был связан с чеченской террористической практикой. Только в 1990-1991 гг. в республике было совершено более 40 покушений на действующих политиков и общественных деятелей, в 1992 г.- около 40 покушений, в 1993 г.- более 50. В отличие от 2005 года, в начале 1990-х гг. дагестанский терроризм был по большей части анонимным. Жертвами дагестанского этнотерроризма стали такие влиятельные в республике персоны, как Саид Амиров, Гаджи Махачев и многие другие. Тем не менее, целый ряд терактов носил символичный характер. 24 июня 1993 г. боевики аварского Фронта имама Шамиля и лакского движения "Казикумух" захватили в здании горсовета Кизляра сотрудников райвоенкомата и городской милиции с требованием освободить двух своих единомышленников и вывести из города российский спецназ МВД. В начале июля российский спецназ был выведен из города… Однако после 1994 г. этнотерроризм в Дагестане пошел на спад. Это было вызвано созданием так называемой "дагестанской модели власти", основанной на сложной системе этнического квотирования. Коллективный президент республики — Госсовет — позволил и формально-юридически, и неформально обеспечить представительство этноэлит в высших эшелонах республиканской власти Однако на смену этнотерроризму в Дагестане очень быстро пришел терроризм религиозный (исламистский). В значительной степени его служители и жрецы экспортировали идеологию "воинов ислама" в соседнюю Чечню. Однако там, в отличие от Дагестана, исламистский терроризм так и остался подручным средством. В Дагестане же, напротив, защита "чистоты веры" стала идеологическим фундаментом террористов. Дагестанский "ваххабизм", не связанный с официальной властью и кланами "традиционного ислама", стал объединяющей силой для их противников в условиях полиэтничной республики. Представители всех этносов, не вошедшие в элитные слои, нашли в нем свою политическую нишу.

Во второй половине 1990-х гг. общины "ваххабитов" в Дагестане стали, по сути, маленькими несистемными и антисистемными анклавами, социально-политическими альтернативами республиканской власти. Структурообразующей единицей являлся "джамаат", амир-глава общины. Единого надобщинного центра не существовало и не существует. В джамаатах были основаны собственные учебные заведения и судопроизводство на основе шариата. В 1997 г. на основе ряда джамаатов видный деятель дагестанского "ваххабизма" Багаутдин Кебедов создал "Исламское сообщество Дагестана" (ИСД), основной целью которого провозглашался выход исламизированного Дагестана из состава России. Однако сепаратизм был для Кебедова лишь средством, и теоретически он допускал существование исламского Дагестана в составе РФ. В этом важное отличие дагестанских террористов от чеченских. Для первых исламское государство важнее факта сепарации. Весь идеологический пафос дагестанских террористов нацелен, прежде всего, на республиканскую власть, погрязшую в коррупции, и лишь потом на ее московских покровителей.

Своеобразным идеологическим манифестом исламского экстремизма в Дагестане стали книги "Наша борьба, или Повстанческая армия имама" и "Газават, или Как стать бессмертным" М.Тагаева. Они получили широкое хождение в республике и в соседней Чечне в 1998-1999 гг. Именно в это время налаживается террористическая кооперация Чечни и Дагестана. В трудах М.Тагаева был обоснован тезис о насилии как единственном способе установления истинно исламской власти в "мнимых" исламских странах, впавших в "джахилию". В тагаевских "манифестах" в качестве главной цели провозглашалось установление имамата в Дагестане. Здесь особенно важно подчеркнуть, что Дагестан всегда (!) держал пальму первенства по идеологическому обеспечению террористов на Кавказе, оставаясь при этом намного более пророссийским в сравнении с Чечней. Такой вот северокавказский парадокс!Провал акции Басаева-Хаттаба в 1999 г. привел к некоторому "затишью" в Дагестане. Однако причины (среди главных — коррупция и "провалившееся государство"), породившие массовый "исламский протест" в крупнейшей республике Северного Кавказа, не устранены, а значит, остается востребованным и терроризм.

Таким образом, говорить о существовании оформившегося и сложившегося террористического имамата Чечни и Дагестана мы сегодня не можем. Действия чеченских террористов диктуются необходимостью противостояния федеральной власти и в меньшей степени власти республиканской, тогда как дагестанский терроризм нацелен, прежде всего, на Махачкалу. Хотя обольщаться из-за этого в Москве не стоит. Москва — следующий логический ход, тем паче, что в сегодняшней Чечне в рядах боевиков воюют немало выходцев из Дагестана.

Но налицо разная мотивация терактов, разный уровень идейно-политической подготовки террористов и разная, если угодно пассионарность. Если в Чечне идет борьба за сохранение своих "мятежных островков", то в Дагестане планируется исламский мега-проект. А значит, у власти еще есть шанс переломить ситуацию, сыграть на противоречиях организаторов "великих потрясений".

Однако обе террористические практики объединяет одно. Они возникли и развивались в условиях провалившегося Российского государства, чьи лидеры не смогли дать верную интерпретацию событий в Чечне и не дали вовсе никакой трактовки кризисной ситуации в Дагестане. О какой-то внятной стратегии развития кавказского региона говорить вообще не приходится. Вряд ли кого-то удовлетворят разговоры о "бандитах", "отщепенцах, предавших свой народ" и международных "происках". Сегодня российская политика на Кавказе — это "молчание ягнят". И пока сохраняется это молчание, мы увидим еще не одно террористическое соревнование в регионе. Пока уровень "кандидатов в мастера" проходят джамааты в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. Увы, но и в этих республиках "успехи" и федеральной, и республиканской власти столь же велики, как в Чечне и Дагестане…

Версия для печати