06.09.2006 | Сергей Маркедонов

Кондопога: системный кризис российской национальной политики

События в меленьком карельском городе Кондопога донельзя актуализировали такое понятие, как «погром» (слово, которое не имеет в иностранных языках аналогов, используется в англоязычной историографии и политологии как “pogrom”). Данный инцидент не был первым в постсоветской России, как пытаются ныне это представить. Сегодня мы уже основательно подзабыли турецко-казачьи конфликты (и многочисленные случаи погромов в Краснодарском крае и Ставрополье). Между тем именно они привели к первой после «еврейской» этнически мотивированной эмиграции из нашей страны (турки отбыли в США). Забыты и другие инциденты подобного рода, возникавшие то в Воронеже, то в Ростовской области, то на Среднем Поволжье.

Так уж сложилось, что некие погромные действия, несмотря на существование подобной практики и ранее, становятся символами. Символами многоплановыми. Они символизируют и слабую, неэффективную власть, и жестокость толпы, и разрушительный потенциал разбуженной этничности. Так было в начале ХХ века, когда символом еврейских погромов стал погром в Кишиневе (хотя и до, и после таковых в России, увы, было немало). Сумгаитская трагедия, случившаяся в феврале 1988 года, затмила более ранние антиармянские акции в Чардохлу (родина маршала Баграмяна), и более поздние антиазербайжанские действия по всей Армении. Сегодня Кондопога становится символом погрома как общественно-политического феномена.

Между тем задачей экспертного сообщества является не детальный разбор полетов (кто, куда, с какими намерениями пришел и кто первый ударил), а объяснение причин, делающих актуальным понятие «погром». Между тем следует признать, что в условиях отсутствия объективного следствия, замалчивания в духе «давайте не раздувать конфликтов» журналистские и правозащитные расследования чрезвычайно необходимы, как бы мы не относились к той и другой корпорациям. К сожалению, сегодня печатные СМИ и электронные сайты полны диагнозами такого типа: виновата система МВД, министры и руководители структурных подразделений, занимающихся миграцией, губернатор Карелии и прочие.

Некоторые (в особенности зарубежные СМИ) выступают с критикой в адрес высшего руководства страны, не делающего ничего для борьбы с ксенофобией. Предложения по выходу из сложившегося кризиса тоже однообразны. Здесь от ограничений на въезд кавказцев в северные и центральные регионы страны, до отставок конкретных чиновников, не справившихся с задачей. Но особенно в этом ряду поражают споры о том, имеет ли русский народ право на бунт и защиту своего достоинства таким образом. Поражает и то, что спорящие пытаются найти меру ответственности «русских» и «нерусских», а также замерить, кто больший ксенофоб, «гордый внук славян» или же народы «ныне дикие». В этих «спорах без сна и покоя» практически не фиксируются фундаментальные для нашего государства и общества проблемы, которые и стали причинами «Кондопоги» как социально-политического явления. Эти проблемы не сводятся к персональным переменам в высших эшелонах власти. Вспомним, как еще в середине 1990-х годов главным ксенофобом страны был номинирован губернатор Краснодарского края Николай Кондратенко, искавший под собственной кроватью «сионистскую угрозу» (одновременно с этим друживший с Асланом Масхадовым и закрывавший глаза на реальные нарушения прав русского населения в соседней Адыгее). В 2000 году «батька Кондрат» покинул свой пост. Однако его преемник начал бороться с «кавказской» и «турецкой» угрозами, фактически инициировал в 2002 году депортации с территории края (на территорию Ростовской области) так называемых «нелегальных мигрантов», а в 2004 году реализовал проект по «очистке края» от турок-месхетинцев. И уж тем паче проблема не решается строгими выговорами и отставками. В этом случае ничего, кроме плохо работающего пиара, власть и общество не получают.

Кондопога - это не кризис в работе отдельных ответственных работников и не какой-то всплеск темных сил русского фашизма, дремавших под спудом. Кондопога и актуализация «погрома» - это системный кризис российской национальной политики. Политики, которую правильнее было бы назвать как фольклорно-этнографическую, во-первых, и этноцентричную, во-вторых. Как сегодня понимают чиновники суть и смысл национальной политики? Иногда до безобразного просто, как проведение дня армянской (татарской, карельской, удмуртской и т.д.) культуры с песнями, плясками и закусками. На более сложном (и более высоком) уровне национальная политика - это система мер, направленных на создание преференцией для этнических групп, определение того, кто и где является «титульным» и «коренным», а кто должен подлаживаться под самых «коренных» и автохтонных на определенной территории. Но весь фокус в том, что этническая группа не может являться ответчиком и вообще субъектом политического процесса. Этнос - это не юридическое и не физическое лицо, и что такое этнические интересы вообще не понятно. Многие русские публицисты (фамилии их известны) выступают с апологетикой кондопогского погрома, а автор настоящей статьи (тоже русский) резко не принимает такое «народное творчество масс». Кто из нас более русский и более трезво отражает интересы русского народа? Вопрос риторический, а ответ на него зависит от личного вкуса задающего. Одни осетины выступают за налаживание диалога с ингушами, а другие пишут учебники о «Великой Отечественной войне осетинского народа с ингушскими фашистами». Кто из них правильный осетин? Кто лучший чеченец, террорист с тротилом или президент Алу Алханов, воевавший с этими самыми террористами?

Таким образом, понятие этнический интерес чрезвычайно расплывчато и не определено. Но эти самые интересы приватизируют общественные организации, называющие себя выразителями интересов всей этнической группы в целом. Власть же основывает всю национальную политику через выстраивание отношений с так называемыми национально-культурными автономиями, то есть с этноэлитами. Считается, что за всех чеченцев ответственность несет национально-культурная автономия (НКА) чеченцев (аналогично с армянами, грузинами, азербайджанцами, татарами). В результате при таком подходе НКА фактически наделяется функциями квазигосударства. Любое противоправное действие гражданина Акопяна (Алиева, Мусаева и т.д.) рассматривается не как деяние гражданина Акопяна, а как коллективная ответственность армянской (чеченской, татарской) общины региона. Отсюда и вызовы в милицию лидеров общины, которые с гражданином имярек либо вообще не знакомы, либо имеют принципиально разные сферы занятости. Как правило, главами НКА бывают уважаемые люди, никоим образом с криминалом не связанные. Подводя предварительные итоги, можно сказать, что институционализация этничности ведет к тому, что любое преступление отдельного гражданина (а чеченцы в Кондопоге - это российские граждане, а не нелегальные китайцы или нигерийцы) рассматривается как преступление всей этнической группы, которая наделяется статусом «коллективной личности». Коллективные права, таким образом, становятся выше прав и обязанностей гражданина перед законом. Результат очевиден. Власть выстраивает отношения не с человеком и гражданином, а с группами. Такой «групповой подход» чреват апартеидом и ксенофобией. Носителями ксенофобии являются все, и мигранты, и «коренные» жители (хотя какие корни есть у жителей Дона, Кубани, Астраханской области трудно понять рационально). И сегодня бороться надо не за «хороших русских» или «хороших кавказцев» (и соответственно, против плохих русских и нерусских), а против ксенофобии, как принципа жизни и политики.

К чему приводит этноцентричная политика в регионах? К тому, что Северная Осетия становится территорией для осетин, а Ингушетия для ингушей. Адыгея (где «титульный этнос» не составляет и 30%) становится республикой с 80-процентным представительством адыгейцев в органах республиканской власти. Русские же регионы начинают борьбу не с миграцией как таковой, а с приездом на их территории таких же российских сограждан из кавказских республик. Впрочем, такую борьбу ведут и республики в составе РФ. Можно хотя бы обратиться к опыту Калмыкии по сдерживанию «кавказской экспансии». Устанавливаются иммиграционные ограничения (в свое время в Ставрополье даже был принят Иммиграционный кодекс). Таким образом, территории страны становятся квазигосударствами. В результате вместо формирования институтов гражданского общества происходит укоренение "принципа крови" в социально-экономической, общественно-политической практике, кадровой политике российских субъектов. Как следствие принадлежность к тому или иному этносу рассматривается в качестве приоритетной в сравнении с принадлежностью к России, российскому государству и обществу. И присутствие или отсутствие «вертикали власти» существенно на эту ситуацию не влияет. Примеры тому - Благовещенск, Яндыки, Кондопога. Страна «окукливается». Вряд ли кто-то назовет единой в правовом отношении Кубань Ткачева и «рамзанлэнд» Кадырова, рахимовскую Башкирию (где татары испытывают дискриминацию) и шаймиевский Татарстан (там уже проблемы у башкир). Единое правовое пространство остается нереализованной целью.

Региональный апартеид и этнические преференции сохраняются, несмотря на все декларации об укреплении страны. Более того, задача формирование единых правил игры для чиновников и граждан страны не будет выполнена без качественного изменения основ национальной политики.Национальная политика из этноцентричной и фольклорной должна стать политикой по формированию принципа гражданства как высшей и абсолютной ценности. Из этнической политика должна превратиться в гражданско-политическую. Нация должна осознаваться не как биологическое понятие и не как принадлежность к «крови и почве», а как гражданско-политическое сообщество. Известное определение нации дал Карл Дойч. Нация – это общество, овладевшее государством. Вообще, понятия «нация» и «национализм», к сожалению, оказались приватизированными экстремистскими силами. Пора вернуть слову «национализм» его изначальный смысл, его либерально-демократический блеск.

Слова «национализм» и «патриотизм» появились во время французской революции. Что они подразумевали? Будь ты токарь, слесарь, крестьянин или дворянин, мы все представляем одну нацию, служим одной Родине, одному Отечеству. Нация - это высший суверен, а не король или правящая династия. В этом смысле если мы говорим о российской национальной политике, она не сформирована на сегодняшний момент. После распада Советского Союза в 1991 году единая общность «советский народ» рухнула. А как писал испанский философ Ортеги-и-Гассета, «нация не может жить прошлым, нация должна жить будущим».

Проблема выработки общих для всех россиян ценностей, общей идеологии не стала предметом внимания Российского государства. Решение вопросов о власти и собственности вытеснило проблемы межэтнических отношений на периферию. Россия - полиэтничное и поликонфессиональное государство. С этим утверждением согласны все российские общественно-политические силы. Но одной констатации полиэтничного и поликонфессионального характера нашей страны для успешной реализации национальной политики недостаточно. Прекращение дезинтеграции страны, достижение не провозглашаемого, а реального единства правового, политического и социально-экономического пространства станет необратимым лишь в том случае, если у всех народов, проживающих на территории Российской Федерации, выработается ощущение принадлежности к России не на основе крови, а на основе историко-культурной общности. Такой подход вовсе не отрицает этническую принадлежность и не зовет сменить ее на политическую. Как у каждого отдельного человека существуют свои личные интересы, но есть и надличностные, позволяющие человеку выделиться из "царства природы", так и у каждого российского этноса помимо своих интересов должны присутствовать и надэтнические, объединяющие ценности, ради которых разные этносы готовы считать Москву своей столицей, а триколор своим флагом. И просто жить вместе в одной стране.

Только таким образом можно преодолеть апартеид и минимизировать ксенофобию и погром как универсальный способ решения национального вопроса. Удивительным образом идеал такой национальной политики сформулировал года назад в интервью радиостанции «Эхо Москвы» экс-министр иностранных дел дудаевской «Ичкерии» Шамиль Бено: «Все мы, независимо от того, как нас зовут — Шамиль, Иван, Исаак и т.д., — должны считать себя в первую очередь гражданами России. Первичная идентичность должна быть гражданская, а затем уже по культурной принадлежности — русский, чеченец, армянин, еврей — в своем быту». Увы, для признания этого тезиса Чечне дважды пришлось преодолевать сепаратистский соблазн…

Кому-то сегодня неприятно видеть кавказцев в качестве соседей, кто- то хочет жить в чисто русских городах. Тогда в этом случае надо признать Северный Кавказ территорией вне российской юрисдикции (с учетом того, что 68% русских проживает в Адыгее, порядка 30% в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии). Но спасет ли такой сценарий страны, сделает ли уязвимой от ксенофобии? Ведь даже среди деятелей неоказачьего движения есть те, кто не считаю себя русскими, а казачество рассматривает как уникальный народ. Что ж, размежевавшись с Кавказом, мы начнем считать, кто казак, а кто иногородний, кто москвич, а кто понаехал в столицу? Очевидно, что путь этнических размежеваний в России - это не вариант Чехии и Словакии. А значит, другого пути борьбы с ксенофобией (и большинства, и этнических меньшинств), равно как и борьбы с этническим криминалом и замкнутостью мигрантских общин, погромами, кроме как формирование единой российской политико-гражданской нации, нет. Этничность не может интегрировать полиэтничное сообщество в единое целое. Напротив, ее политизация – это путь к конфликтам и новым «кондопогам». При реализации проекта «гражданская нация» этничность не будет исключена из жизни каждого, но она займет всего лишь свое положенное ей место - культурного фактора, бытового, как говорил Шамиль Бено.

Сергей Маркедонов - зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук

Версия для печати