26.01.2007 | Сергей Маркедонов

Национализация либерализма

В январе 2007 года российским экономическим реформам исполнилось 15 лет. В январе 1992 года правительство России, формально возглавляемое Борисом Ельциным, а фактически Егором Гайдаром, начало "транзит" от директивно-плановой модели экономики к рыночной. Однако спустя 15 лет с начала «шоковой терапии» (хотя сам этот термин применительно к российской экономике не вполне корректен, поскольку «экономический шок» в отличие от Польши не был доведен до логического завершения) само это событие не стало предметом серьезного и содержательного разговора. Как говорится, почувствуйте разницу! О 15-летии распада Советского Союза не говорили разве что утюги и электрочайники. О 15-летии главного последствия этого распада - начале либерализации советской экономики (а значит, и революционном изменении социальной структуры бывшего СССР) не сказано практически ничего.

Сегодня в российской политике трудно найти персонажа с таким высоким антирейтингом, как «отец российского рынка» Егор Гайдар. О «крестном отце» российской рыночной экономики сегодня вспоминают нечасто. А если и вспоминают, то исключительно со знаком минус. Сейчас в чести боги и герои другой мифологии. Телеканалы и печатные СМИ с большей готовностью разбирают сильные и слабые стороны советских вождей (на худой конец, деятелей дореволюционной России). С усердием, достойным лучшего применения, ведущие российские публицисты ищут позитив в историческом прошлом, находя протолиберальные настроения у Юрия Андропова и Алексея Косыгина, обеляя и реабилитируя Григория Распутина и августейшую семью. Однако общий тренд очевиден. Вся слава и доблесть России принадлежат истории (советской и имперской), в то время как весь негатив сосредоточен в России постсоветской (то есть в нашем современном государстве). 1990-е гг. практически вычеркнуты из актуального контекста. Оценка их однозначна. Это – период «национального развала», «национальная катастрофа», время «утраты Россией своей роли на мировой арене». Как- будто сегодняшняя Россия имеет какое-то серьезное влияние за пределами СНГ (в прочем, и в пределах его также)!

Между тем, нравится это кому-то или нет, но лидер всех нынешних рейтингов и измерений популярности стал президентом новой постсоветской (а не имперской или коммунистической) России. Он стал таковым благодаря успехам и провалам ее создателей, среди которых Егору Гайдару и первому правительству постсоветской России по праву принадлежат отнюдь не последние места. Вообще, первое «рыночное правительство» постсоветской России - интересный феномен. Именно оно является в глазах критиков и обличителей ельцинского периода главным виновником всех наших бед и катастроф. Хотя, казалось бы, элементарный здравый смысл мог бы подсказать, что после ухода Бориса Ельцина с поста президента прошло уже почти 7 лет, а после ухода из исполнительной власти Егора Гайдара и того больше (он окончательно оставил российское правительство в январе 1994 года). Таким образом, многочисленные ошибки «радикал-реформаторов» можно было многократно исправить. А если их не исправляли его последователи, то, наверное, на то были серьезные основания. И уж никак не личные симпатии к членам первого постсоветского правительства РФ.

С момента начала либерализации отечественной экономики прошло уже 15 лет. В этой связи справедлив вопрос «Насколько вообще востребованы в постельцинской России либеральные ценности?» Между тем сама по себе постановка такого вопроса сегодня выглядит банальностью. Если бы в нашей стране существовал национальный приз за политическую непопулярность, то его лауреатом без труда мог бы стать Егор Тимурович, идеолог рыночных реформ. Когда Гайдара критикуют национал-коммунисты, аграрии и прочие «крепкие хозяйственники» - это никого не удивляет. Вклад Гайдара в десакрализацию коммунистической социально-экономической практики ни с чем не сравним. Удивляет другое. Наши верные марксисты-ленинцы по-прежнему считают экономиста-реформатора лично повинным во всех экономических трудностях России, в том числе трудностях сегодняшних. Егора Тимуровича не жалуют и «центристы» из “Единой России”, ставя ему в вину отсутствие «жизненного опыта» и «практических знаний». Но куда более удивительно то, что Гайдара вынуждены "прятать" от избирателей и собственные соратники. Много ли мы можем вспомнить гайдаровских выступлений, разъясняющих ту или иную позицию Союза правых сил или демократической оппозиции в целом? Интересно то, что даже от защитников российского либерализма сегодня мы не слышим ничего о том, как «все начиналось». Начало 1990-х стало «фигурой умолчания» и для российских либералов, призванных по идее выступать в роли если не апологетов, то защитников рыночных реформ.

Однако все факты (а не мифы) постсоветской истории опровергнут тезис о крахе либерализма в России. Дело в том, что все преемники Егора Гайдара начинали с критики либеральной экономической модели, а спустя время становились «стихийными монетаристами». Виктор Черномырдин начал с призывов «прекратить базар» при переходе к рынку, а закончил клятвами в верности монетаристскому учению. Евгений Примаков, единственный постсоветский премьер, поддержанный КПРФ, начал с совещаний с советским академическим бомондом, а затем провел через Думу подготовленный либералами бюджет. При соприкосновении с экономической практикой заметно «правели» такие «этатисты» и «дирижисты», как Олег Лобов и Геннадий Заверюха, Иван Рыбкин и Юрий Маслюков. Россия, конечно, дорого заплатила за образование своих премьеров, вице-премьеров и спикеров. Начатые преобразования шли по принципу «шаг вперед и два назад», дополнялись «рынком согласований», «административным рынком», коррупцией и лоббизмом в самом худшем смысле этого слова. Но в эпоху после января-1992 к российской элите пришло понимание, что экономический либерализм - не прихоть завлабов, «мальчиков в розовых штанишках» и не идея, взращенная за океаном, а единственная реальность. Альтернативой ей является мобилизационная модель экономики, которая привела нашу страну к талонам, всеобщему дефициту и социальной апатии. Еще в первом своем общении с гражданами РФ в прямом эфире (ставшей теперь традицией) президент Владимир Путин назвал цифру работающих в бюджетной сфере. Это 10 миллионов человек. Цифра, озвученная главой государства, тогда прошла мимо ушей аналитиков. Факт, что в стране, где еще два десятка лет назад дискутировали о допустимости частной собственности как таковой, в стране с населением в 150 миллионов человек сегодня только каждый пятнадцатый занят работой в госучреждении, свидетельствует о масштабной социальной революции, которая стала возможна благодаря экономической либерализации 1992 года.

Получается парадоксальная ситуация. Идеи 1992 года проклинаются каждый день. Но в то же время многочисленные оппоненты Гайдара вполне освоили рыночные "правила игры". Сегодня коммунисты-банкиры, чекисты-предприниматели, собственники приватизированного жилья, носталигирующие по Брежневу, - объективная реальность. Но популярность Бориса Николаевича и Егора Тимуровича, несмотря на все это, находится на нулевой отметке. Для объяснения этого российского парадокса хочется обратиться к словам самого реформатора. Говоря о Черномырдине, Гайдар выдвинул тезис о большой плате страны за экономическое образование премьера. Но весь фокус в том, что сам Егор Тимурович оказался абсолютно необучаем как политик. Все это, впрочем, можно отнести и к его соратникам по первому постсоветскому правительству.

Будучи незаурядными экономистом, наши реформаторы допустили две катастрофические ошибки, ставшие причиной парадокса, описанного выше. Ошибка их была не в том, что они не знали советскую экономику. Именно это «незнание» позволило им стать внешними антикризисными управляющими страны и провести преобразования, на которые у других ушли бы годы и десятилетия. Просчеты первого постсоветского правительства лежат в иной плоскости. Реформаторы действовали в соответствии с марксистской методологией познания общественных процессов. И Гайдар, и его «команда» искренне считали тогда (и считают сейчас), что все реформы могли быть ограничены экономикой. Они верили, что сам по себе переход к рынку сможет обеспечить и политические, и социальные изменения. Как говорится, появится класс собственников, а уж он... Получалось прямо как по Ленину, «дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию». Политическая философия «гайдаризма» подразумевала, что появление российских бизнесменов превратит их в сознательных граждан уже только потому, что им в отличие от «пролетариата» будет, что терять вместо своих цепей. Увы, у первого российского правительства отсутствовало понимание того, что гражданин - это не то же самое, что денежный мешок, и что стремление к свободе и демократии должно опираться на политические институты, а не на обладание собственностью. Рубеж 1990-х –начала 2000-х гг. подтвердил истину, что одного обладания частной собственностью недостаточно для того, чтобы защищать права и свободы российских граждан. Таким образом, в отличие от стран Центральной и Восточной Европы российские реформаторы ограничили «транзит» одной лишь экономической сферой, нимало не озаботившись созданием демократических институтов власти (и вообще демократических институтов). Российский «транзит» оказался «одноногим». Политическая нога в нем была полностью ампутирована, а потому со временем оказалось, что демократия в стране может существовать в силу неформальных договоренностей, по воле «доброго царя». И исчезать с уходом «доброго царя»…

Наши либеральные реформаторы не заботились и об идеологии преобразований. Они вообще не слишком жаловали идеологию, отождествляя саму эту сферу с идеологией советского коммунизма (хотя разница между этими явлениями, как между государем и милостивым государем). Отсюда неумение обосновать и легитимизировать сами преобразования в России. Отсюда же и «непризнанный характер» самой постсоветской России. Не решив задачу легитимации реформ, российские реформаторы сами отдали право на интерпретацию событий 1991 (и далее 1993, 1996 гг.) своим политическим оппонентам. Теперь им грех жаловаться на то, что о 15-летии распада СССР население ностальгирует, а реформы начала 1990-х гг. неистово проклинает!

Российские реформаторы в начале 1990-х гг. не смогли учесть и тот факт, что по сравнению с Европой в России гораздо больше сфер, в которых возможно только государственное регулирование. Это и протяженные государственные границы, требующие для своей защиты крупных вооруженных сил и органов безопасности. Здесь же проблема межрегиональных различий, что требует от государства немалых усилий по гомогенизации страны. В России отсутствуют развитые традиции местного самоуправления и низовой организации в позитивном смысле, а не в смысле создания незаконных вооруженных формирований. То есть дополнительное регулирование требуется и на самом низовом уровне. Кроме того, не стоит забывать о сильных патерналистских настроениях в обществе, игнорировать которые, по меньшей мере, было бы неразумно. Все вышесказанное, однако, не означает того, чтобы сегодня мы дружно призывали вернуться в прошлое, отказавшись от либеральных экономических принципов. Речь о другом: нерыночные сферы не должны признаваться менее значимыми, чем те, где преимущества свободной экономики очевидны. Увы, но в 1990-х гг. только рыночные сферы признавались значимыми и ценными для реформ. Отсюда и невнимание к реформам армии, силовых структур, администрации в целом. Более того, идеология рыночного детерминизма привела к тому, что маркетизация распространилась и на те сферы, где ее не должно быть. Само государство, по сути, превратилось в административный рынок. Но в начале 1990-х рыночное администрирование было необходимой платой за сохранение страны, преодоления двоевластия в 1991-1993 годах и элементарного обустройства территории под названием РФ хотя бы де-юре. Однако уже в конце 1990-х, когда российская власть окончательно превратилась в корпорацию «кормленцев от бюджета», такая система стала работать на развал. При Борисе Ельцине в процесс приватизации власти были вовлечены гражданские бюрократы - экс-партийные чиновники, поверстанные во власть бизнесмены и интеллектуалы, а при Владимире Путине - силовые структуры, которые все свое влияние, информированность и силу вложили в бизнес. Между тем маркетизация начала 2000-х гг. грозит уже не только демократии, но и государственным институтам в целом.

Однако вся критика российских реформ 15-летней давности – это, по большей части, критика из сегодняшнего дня. Тогда в 1992 году ни у кого не было реальных (восстановление СССР и КПСС - не в счет) альтернативных программ преобразований в стране. Тогда первое постсоветское правительство действовало методом проб и ошибок, поскольку такого масштаба транзит действительно никогда в истории не осуществлялся. Другой вопрос: «Что делать с либеральным наследием сегодня»? Очевидно, что спустя 15 лет ошибки первых реформаторов должны быть тщательно проанализированы и учтены. В перспективе без «национализации либерализма» реформы не будут восприниматься как «свои», а реформаторы будут рассматриваться только как российские американцы. Сегодня многие публицисты и политологи, близкие Кремлю (Михаил Леонтьев, Сергей Марков, Вячеслав Никонов) говорят о президенте Владимире Путине как о стихийном «либеральном патриоте». По их мнению, проводя либеральную экономическую политику, Путин позиционирует себя и как реформатор, и как патриот. При этом игнорируется тот факт, что Путина бросает в другую крайность, когда под патриотизмом понимается не российский гражданско-политический национализм, а поклонение советской символике и советским же военным и политическим мифам. Российская же посткоммунистическая действительность рассматривается Путиным и его идеологической обслугой не как период создания новой государственности, а как эпоха анархии и национального провала. Что есть РФ для современной российской элиты? Не более чем самая большая часть СССР. При таком идеологическом подходе (подмене патриотизма советизмом) идейно-политическая легитимация либеральных экономических преобразований невозможна в принципе. Она невозможна даже при крайнем экономическом либерализме российской высшей власти. Следовательно, у российских либералов впереди непочатый край работы по исправлению политических просчетов пятнадцатилетней давности.

Сергей Маркедонов - зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук

Версия для печати