25.04.2007 | Сергей Маркедонов

Дагестан: была ли оправдана реформа республиканской власти?

На первый взгляд, недавнее (март-апрель 2007 года) обострение межэтнических отношений в Карабудахкентском районе Дагестана не должно становиться причиной для алармизма. В самом полиэтничном национально-государственном образовании в составе РФ (а также самой крупной по площади и по численности населения республике Северного Кавказа) конфликты и столкновения между различными этническими группами не редкость. Межэтнические споры в Дагестане происходили даже в период пресловутой брежневской стабильности. После того, как в республику вернулись чеченцы-аккинцы (ауховцы), депортированные Сталиным, в Дагестане обозначилось несколько конфликтных узлов.

Все дело в том, что «чеченский» национальный район (Ауховский) в 1944 году ликвидировали, создав на его месте Новолакский район (само название говорит о том, что он заселялся лакцами), а часть Ауха была отдана Казбековскому району (где проживали аварцы). С возвращением же ауховцев из ссылки их район не был восстановлен. Была, таким образом, создана почва для чеченско-аварского и чеченско-лакского конфлитов. И столкновения между представителями этих этнических групп периодически возникали, начиная с 1960-х гг. В те же 1970- е гг. обозначились конфликтные точки на Севере Дагестана. Русские и ногайцы (составлявшие там большинство) стали активно вытесняться аварцами и даргинцами, переселявшимися из горных районов на равнину. В 1970-1989 гг. в Тарумовском районе число аварцев увеличилось в три раза, даргинцев - в 6 раз, а количество русских сократилось в полтора раза. Процесс дерусификации Тарумовского и Кизлярского районов логически завершается. Еще в начале 1990-х гг. власти Кизлярского и Тарумовского районов пытались ввести ограничения для прописки «лицам кавказской национальности», а 11 марта 2007 года в ходе выборов главы Кизлярского районов победителем оказался аварец Сагид Муртазалиев.

Вместе с тем, в начале 1990-х гг. в период всеобщего «парада суверенитетов» Дагестан был единственной республикой Северного Кавказа, которая не приняла собственной декларации о суверенитете. Даже Северная Осетия (считающаяся опорой российской государственности в регионе) приняла соответствующую декларацию буквально через месяц после российской (от 12 июня 1990 года). Руководство же Дагестана практически самостоятельно без помощи федерального центра (занятого приватизацией власти и собственности) смогло если не разрешить, то «заморозить» или минимизировать последствия межэтнических споров и столкновений начала 1990-х гг. А ведь в начале 1990-х от одного названия фронтов и движений в Дагестане рябило в глазах. Аварский фронт имама Шамиля, кумыкское движение «Тенглик», ногайское движение «Бирлик», лезгинские «Садвал» и «Самур». Определенное влияние в Дагестане имела и Конфедерация горских народов Кавказа (КГНК), неоказачье движение (Кизлярский отдел Терского казачьего войска). И это еще далеко не все. Обозначились жесткие противоречия между суфийским (тарикатистским) исламом и салафитским (который потом стали называть «ваххабизмом»). Однако Дагестан не превратился во «вторую Чечню» и ничего подобного осетино-ингушскому конфликту в самой крупной республике Северного Кавказа не произошло.

В этой связи возникает вопрос, насколько оправдано пристальное внимание к последнему (по времени) острому этническому противоборству между даргинцами и кумыками в Карабудахкентском районе?

Отдельные столкновения между даргинцами и кумыками в Карабудахкентском (в советское время Ленинском сельском) районе были зафиксированы опять же в период брежневской «стабильности», в 1970-е годы. Споры и конфликты между этими двумя этническими группами возникали прежде и не только в Карабудахкентском районе. Летом-осенью 1992 года напряженность в даргинско-кумыкских отношениях обозначились в связи с земельным вопросом в районе кумыкского селения Костек (Хасавюртовский район), куда даргинцы были переселены в связи с восстановлением Чечено-Ингушской Автономной республики в 1957 году.

31 марта 2007 года обострилась ситуация в Карабудахкентском районе, произошли массовые беспорядки. Что же стало причиной? В районной милиции произошла ротация кадров. На Северном Кавказе, регионе с укорененными представлениями об «этнической собственности на землю», этничность начальника (будь то главный милиционер, прокурор или глава администрации) не является пустой формальностью. Так вот, в Карабудахкентском районе начальником милиции стал даргинец (ранее этот пост занимал этнический кумык). Когда же недовольные этим кадровым решением кумыки стали собираться на массовые акции, жители даргинских сел Губден и Гурбуки выразили свою поддержку новому начальнику милиции Магомеду Исаеву. Естественно, встреча двух митингов закончилась столкновением. После этого конфликт пошел по нарастающей. У окраины Карабудахкента собрались две толпы (по разным оценкам, они насчитывали порядка трех тысяч человек). Благодаря действиям властей, милиции, а также неформальных авторитетов (религиозные лидеры) конфликт удалось потушить. Однако из силовой плоскости он перешел в плоскость правовую. По словам прокурора Зубайру Мамаева, «первую неделю очень трудно было работать - обозленные люди не хотели идти на контакт, опросы невозможно было проводить - требовали то кумыка в качестве следователя, то даргинца, в конце концов, пришлось вызывать на помощь следователя-ногайца, как лицо нейтральное». Затем даргинские активисты выступили с «сепаратистскими» предложениями. Они предложили создать новое административно-территориальное образование в составе Республики Дагестан, отдельный Губденский район, куда вошли бы даргинские села. 13 апреля 2007 года в селе Губден состоялась конференция представителей даргинских сел, выступающих за создание самостоятельного Губденского района. Подобного рода идеи озвучивались и ранее, но сейчас они, похоже, начинают реализовываться. Однако, как это часто бывает на Кавказе или на Балканах, дьявол кроется не в деталях, а в этнической чересполосице. Между двумя «даргинскими» пунктами Манасом и Зеленоморском расположено кумыкское село Манаскент. Куда отдавать это село, и как строить при новом размежевании отношения становится непонятным. Стоит ли в таком случае ожидать манаскентский «сепаратизм»?

Таким образом, сегодня даргинцы (33,7% населения пока еще единого Карабудахкентского района) говорят об ущемлении своих прав, а кумыки (64,1 % населения) апеллируют к историческому праву (обращая внимание на то, что даргинцы пришли на их земли и пытаются обеспечить себе доминирование). Скорее всего, в аргументах и тех, и других, есть свои резоны и своя логика. Однако сам принцип и методология обсуждения столь острой проблемы не кажутся бесспорными. Сегодня представления о том, что глава районной милиции должен быть лояльным не своему этносу, а Российскому государству и закону, кажутся наивными. Но ведь именно к этому надо стремиться по вполне прагматическим соображениям. К этому надо стремиться не для того, чтобы угодить суровым дядям-«экзаменаторам» из Госдепа, а для того, чтобы не повторился еще один Карабудахкент (только в гораздо более крупном масштабе). Ведь от этнического размежевания проблемы даргино-кумыкских отношений не «рассосутся» сами по себе. На отношения между этими двумя группами существенное влияние оказывает произошедшая в ХХ столетии «статусная» (точнее сказать, этностатусная) революция в Дагестане. До 1917 года в имперский период кумыки считали себя «первыми среди равных». Они имели наибольший процент грамотности среди дагестанцев, а потому они были гораздо более востребованными в местной администрации (кумыкский играл роль «языка межнационального общения» в регионе). В ХХ же веке кумыки оказались вытеснены с первых ролей в Дагестане аварцами и даргинцами, считают себя несправедливо обделенными. Пойди республиканская власть навстречу «губденским сепаратистам», она лишь укрепит у кумыков представление об их «подчиненной роли». Если же президент республики и его команда настоят на территориальной целостности Карабудахкентского района (а логика сохранения стабильности требует этого), то недовольство даргинцев также обеспечено, поскольку президент – аварец, пришедший на высший пост после ухода с политической сцены Магомедали Магомедова (этнического даргинца). И все аргументы о том, что Алиев всеми силами стремится к сохранению хрупкого этнического баланса (несмотря на ротацию главы Народного собрания, этот пост остался «даргинским»), могут наткнуться на иррациональное этническое восприятие ситуации по принципу «чужой» сыграл против «своих».

И от всех перечисленных выше проблем будет нелегко отмахнуться. Но справедливо также и то, что они не исчезнут из-за появления на карте Дагестана нового Губденского района. С образованием нового этнического района никуда не денутся проблемы непотизма и «нашизма» (когда своим отдаются преференции, а представителям «чужого» этноса - ничего), а также коррупции (которая не имеет национальности, поскольку коррупционные связи и в Дагестане и в РФ в целом не знают этнических границ). Более того, образование нового района станет прецедентом не менее значимым, чем прецедент Косово. Выделение нового административно-территориального образования станет своеобразным паттерном для сторонников этнизации Дагестана. Именно этого опасается республиканский истеблишмент. Правительственная комиссия, приехавшая в Карабудахкент, выразила готовность помочь жителям района решить накопившиеся проблемы, однако без потворства «сепаратизму». Президент Дагестана Муху Алиев обозначил эту позицию на одном из последних заседаний антитеррористической комиссии (приведя в пример Буйнакск, где придется при размежевании создавать три отдельных этнических района). А ведь есть еще немало спорных вопросов. В свое время Верховный Совет Дагестана принял решение о воссоздании упраздненного Ауховского района. Но до сих этот район не воссоздан. Есть территориальные споры между чеченцами-аккинцами и аварцами, лакцами и кумыками. В то же время нельзя допустить ситуацию, когда этническое меньшинство (в любой точке республики) будет находиться в ситуации гетто, не имея возможности защитить свои права. Таким образом, конфликт в Карабудахкенте поднимает вопрос о состоятельности Дагестана как целостного образования (и уникального, учитывая, что в нем нет «титульной нации»), а также о состоятельности республиканской власти.

Проблема Карабудахкентского района поднимает и другие вопросы, выходящие за пределы самого Дагестана. Насколько была оправдана реформа региональной власти, в ходе которой управленческая модель республики была унифицирована, встроена в «вертикаль» российской власти? Вместо коллективного высшего органа власти республики Госсовет (в котором были представлены лидеры 14 этнических групп Дагестана) появилась персонифицированная президентская власть. Безусловно, система консоциальной демократии по-дагестански имела серьезные изъяны, однако она создавала хотя бы видимость представительства всех этнических интересов. Сегодня президент, каким бы мастером политики он ни был (а Алиев является таковым), будет ассоциироваться у массы населения не столько с Российским государством, сколько с самой крупной этнической общностью Дагестана - аварцами. В этой связи возникает другой вопрос: «Выиграл ли Кремль от поспешной трансформации республиканской власти?» И стоило ли вообще начинать реформы в Дагестане чисто с бюрократических изменений? Наверное, впереди бюрократических реформ должно было идти формирование у жителей Дагестана российской политической идентичности. Речь, естественно, не идет о русификации и об ассимиляции (задачи, которые по определению неразрешимы). Необходимо, чтобы этническая идентичность была бы ограничена пространством культуры и не определяла бы политику. На первом же месте должно идти осознание себя частью России и российской политико-гражданской общности. Именно этот проект федеральная власть должна была проводить и в Дагестане, и на всем Северном Кавказе, начиная с 1991 года. Увы, вместо этого мы получили преференциальную национальную политику. Фактически же национальная политика была подменена этнической политикой. Думается, что только запустив самый главный нацпроект – «российскую гражданскую нацию», - федеральная власть могла бы заниматься унификацией отдельных регионов, поскольку любая бюрократическая трансформация должна завершать процесс трансформации интеллектуальной, но никак не наоборот.

Сергей Маркедонов, зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук

Версия для печати