16.07.2007

Сергей Митрохин: «Путин второго срока отказался от модернизации страны»

По мнению зампреда Российской демократической партии «Яблоко», депутата Московской городской Думы от фракции «Яблоко – Объединённые демократы» Сергея Митрохина, начало 90-х ознаменовалось резкими изменениями в составе элит, хотя ротация и не была стопроцентной: «Осталась часть старой номенклатуры, отказавшаяся от коммунистической идеологии и советских государственных и социальных структур, которые оказались полностью демонтированы. Впрочем, корпус советской бюрократии был чрезвычайно широк, и разные ее слои эволюционировали по-разному. Так, верхушка коммунистической элиты при Ельцине не сумела сохранить своих позиций. Зато большую роль стали играть члены КПСС, не входившие в высший слой номенклатуры и проявившие активность на почве разрушения советской системы. Кроме партработников, близких к низовым звеньям, партийным структурам типа райкома, в выигрыше оказалась творческая интеллигенция - публицисты, писатели, прогрессивные коммунисты, которые очень быстро проделали идейную эволюцию от коммунизма к демократии».

- Насколько искренней была эта эволюция?

- Иногда очень сложно отделить конъюнктуру от убежденности. Когда человек совершает переоценку ценностей, он может быть уверен, что делает самостоятельный выбор, а на деле отрабатывает конъюнктуру. И наоборот. Но и в том, и другом случае осуждать людей бессмысленно. Корректней рассуждать об объективных процессах, побудивших целые слои общества к эволюции в определенном направлении.

Но вернемся к нашей теме. Другим источником пополнения ельцинской элиты стала антикоммунистическая оппозиция во всех ее разновидностях. Начиная с диссидентов советской эпохи и заканчивая представителями неформальных движений и активистов всяких народных фронтов. Впрочем, эти люди не стали мощным источником рекрутинга новых элит, тем более наиболее ресурсных - правящих. Основой ельцинской элиты были люди, подобные самому Ельцину - «перекрасившиеся». В этом звене нужно особо выделить комсомольских деятелей, вошедших преимущественно в бизнес-элиту, хотя немало их оказалось и в элите политической. Кроме того, надо обязательно сказать о слое маргиналов советского времени, которые не могли найти свое место в советских общественных структурах, но очень быстро адаптировались к новым постсоветским условиям и преуспели. Некоторые из них даже стали олигархами.

- А потом в элитах началась борьба за выживание.

- Да. И, например, многие представители гуманитарной интеллигенции, а также диссиденты оказались в числе проигравших. В бизнес эти люди не шли, потому что были к нему не приспособлены. Во власть же они стремились с какими-то крайне идеалистическими представлениями о должном, при полном непонимании того, как она устроена и что с ней надо делать. Сейчас известный диссидент Владимир Буковский заявил о том, что будет выдвигаться в президенты. А я вспоминаю его ответ на предложение возглавить Моссовет в 1991 году. Знаете, что он заявил? «Хорошо, я возглавлю, только дайте мне 5 тысяч управленцев, которыми я буду командовать».

Думаю, к этой же категории людей относится и Мурашов, который стал руководителем МВД, и многие другие. Я знаю многих из них лично: депутатов, руководителей разных уровней. В исполнительной власти, так же как и в бизнесе, они трагически ничего не понимали. Их функция заключалась в другом - они были носителями комплекса радикальных антикоммунистических идей. И в этой сфере внесли немалый вклад в демонтаж советской системы. Но надо понимать, что это было скорее разрушение, чем созидание. Новая же государственность была выстроена ими крайне непрофессионально.

Ключевые посты в правительстве в начале 90-х заняли представители научной гуманитарной интеллигенции, их тогда называли завлабами. Они приняли на себя этакую миссионерскую роль лидеров-реформаторов, но при этом в смысле менталитета очень много унаследовали из предыдущей советской эпохи. Их совершенно не зря обвиняли в большевизме, хотя вроде бы они руководствовались совершенно противоположной идеологией. Но главной здесь оказалась не идеология, а большевистский волюнтаризм, с которым принимались стратегические решения. Существовала установка на тотальное отрицание прошлого, от которого надо было полностью избавиться. Предполагалось, что новое появится само собой, и, например, если убрать государственное регулирование, на пустом месте возникнет цивилизованный рынок, а вместо всеобщего дефицита наступит изобилие и процветание.

У реформаторов отсутствовало понимание, что рынок – это не купля и продажа, а в первую очередь система институтов, которые регулируют эту куплю и продажу. Тот же самый подход был реализован в политической области. Самым главным считалось разрушение советской централизации, место которой должна была занять федерализация отношений центра и регионов, причем последние сами должны были выбрать себе подходящую форму взаимодействия с центром. Но вместо этого мы фактически отказались от государственности как таковой. Никто не озаботился созданием территориальной федеративной структуры, и в результате по всей стране случился недоброй памяти парад суверенитетов. Понимание того, что государство – это сложнейшая система институтов, которую надо долго и тщательно выстраивать, в то время отсутствовало напрочь. Как результат – тотальный кризис во всех государственных и общественных сферах и создание предпосылок для прихода к власти в стране авторитарного руководства, шедшего под лозунгами спасения России от хаоса и развала.

- Насколько преуспело в этом новое руководство?

- Это вопрос дискутируемый. Несомненно другое. Путин и его команда были также не сильно озабочены выстраиванием системы демократических институтов, ведь куда проще создать авторитарную систему. Однако во многом это заслуга реформаторов начала 90-х, плоды деятельности которых надолго подорвали у людей веру в демократию.

- Что за люди пришли с Путиным?

- Вообще, в ситуации конца 90-х его приход был неизбежен. На него был сильный запрос, в первую очередь со стороны бизнес-элит. У них существовал сильный страх перед угрозой нестабильности. В руках олигархов было сконцентрировано непропорционально много национальных богатств, а значит, эти богатства оказывались под угрозой, и их нужно было защищать. В результате на трон пригласили руководителя ФСБ, потому что в условиях отсутствия правового регулирования только силовики могли гарантировать неприкосновенность крупной собственности. Некоторым образом крупный бизнес пришел к выводу о необходимости поделиться властью с силовой бюрократией, чтобы та согласилась его обслуживать.

Но паритетной конструкции из этого альянса не получилось. Не меняя базовых соотношений, другая сторона навязала олигархам негласный договор, согласно которому они отказываются от публичной политической деятельности, политического контроля над СМИ и вмешательства в решения власти, взамен получая сохранение статус-кво в экономической сфере. Те, кто с этим не согласились, были выброшены из страны, либо подвергнуты репрессиям. При этом, опять же, усиление бюрократии не изменило олигархической природы всей системы.

Хотя новый шлюз в политическую и экономическую элиту был открыт. Во власть и в бизнес пошли силовики и, шире, чиновники. Наступило некоторое перераспределение ресурсов внутри элиты. Та ее часть, которая при Ельцине с завистью и ненавистью наблюдала, как обогащается олигархическая верхушка, удовлетворила свои аппетиты при Путине.

- Но ельцинские элиты, тем не менее, остались. Оцените их способность к реваншу.

- Действительно, они сохранились, хотя и резко ослабили свои позиции, будучи принуждены принять новые правила игры. Тем не менее, нельзя сказать, что костяку ельцинской элиты эти правила совершенно не нравятся. Уже при позднем Ельцине прагматиков было значительно больше, чем идеалистов. А прагматик найдет себя в любой системе.

В этом смысле смена элит начала 90-х носила по сравнению с 2000-ми значительно более революционный характер.

- И все же, существуют ли кардинальные отличия ельцинских элит от путинских?

- При Ельцине был определенный западный вектор движения России. Все, зачастую значительные, отклонения от него не носили принципиального характера. Сейчас этого вектора нет, а с его исчезновением вообще не стало никаких направлений. То ли мы все-таки движемся в сторону модернизации, то ли идем мифическим «своим путем», который так никто не сумел сформулировать.

Утрата вектора произошла ко второму путинскому сроку. В первые три-четыре года он сохранялся, а по некоторым направлениям был даже усилен. Например, активизировалась работа по судебной реформе, были предметные предложения по реформе армии, предпринималась серьезная попытка реформировать местное самоуправление. Принимались либеральные решения в экономике. Но ко второму сроку все реформы прекратились. И в этом фундаментально опасная особенность режима Путина. Он не занимается развитием страны. Любая российская власть за последние 150 лет, как бы к ней ни относиться и какие бы она ни совершала преступления, пыталась модернизировать Россию. Даже в случае с Брежневым, который реформировал отношения с внешним миром. Путин второго срока не занимается модернизацией нигде и ни в чем. Национальные проекты в эту категорию записать нельзя, ведь никаких новых институтов, никакой устойчивой системы норм, которая задает движение в определенном направлении, не создается. Правительство сегодня просто использует выгодную политическую и экономическую конъюнктуру.

- Что произошло с Путиным второго срока?

- Любой реформатор рискует своей популярностью. Всегда есть опасность кого-то обидеть – если не широкие массы населения, так бюрократический аппарат. Заметьте, даже Ельцин не рискнул его реформировать. Административная реформа крайне болезненная вещь. Потому что приходится «шерстить» тот класс, который является твоей социальной базой – чиновников. Спрашивается, зачем Кремлю это сегодня делать, когда в бюджете достаточно средств, чтобы можно было камуфлировать неэффективность госаппарата?

К тому же нельзя недооценивать логику борьбы с олигархами, коей были так увлечены Путин и его окружение. Ожесточенная борьба с политическими оппонентами неизбежно переходит в ценностное противостояние., И если опальные олигархи апеллировали к ценностям демократии и либерализма, в чем раньше замечены не были, то, значит, мы автоматически производим позиционирование наоборот. И вот тогда начинается шельмование демократии и либерализма и в итоге утрачивается та рамка, которая задает курс модернизации. Все заканчивается расплывчатым евразийством. Недаром сегодня в государственных СМИ – засилие пропагандистов особого пути России, которые никак не могут сформулировать, куда она идет.

- Как на эволюцию элит способны повлиять грядущие выборы?

- Во время правления Путина произошел не только отказ от модернизации. Произошла определенная демодернизация, которая в частности проявилась в сворачивании института свободных выборов. Первые намеки на это были еще при Ельцине, в 1996 году. Но во время правления Путина, особенно во втором сроке, деградация избирательного законодательства значительно ускорилась. Выборы были превращены в инструмент кооптации в политическую элиту социально близкого элемента. Именно поэтому у нас возник парламент, в котором конституционное большинство принадлежит бюрократии – уникальное явление в странах, претендующих на статус демократических. Бюрократия так отстроила выборный механизм, что теперь выбирают только ее. Каналы политической, а вслед за ней социальной мобильности для других групп общества резко ограничены. Поэтому расчет на то, что выборы что-то изменят в характере российской элиты, не представляется адекватным. Выборы сегодня не являются инструментом обновления элит. Наоборот, они служат их консервации. Так что с осенними парламентскими выборами никаких особых надежд я не связываю.

- А с президентскими?

- Передача власти преемнику – то, на чем очень часто давали сбой и даже ломались авторитарные системы. Дело может закончиться расколом элит по поводу кандидатуры преемника. Или после выборов наступит неизбежная неопределенность, связанная со способностью нового президента контролировать ситуацию. Поэтому здесь можно ожидать каких-то сдвигов, изменений, преобразований. Какой характер они примут, сейчас сказать сложно.

- Если легитимные способы политической конкуренции дискредитированы, должна расти значимость непарламентских форм борьбы, в том числе уличной активности. Каков протестный потенциал оппозиции?

- Оппозиция, конечно, может выйти на улицу, но кто ее поддержит? Если в митингах принимает участие одна и та же тысяча-другая человек, это может иметь какое-то значение для властей лишь в том случае, если информационный шум срезонирует в западных СМИ. Уровень массовой поддержки российской власти, связанный в первую очередь с исключительно благоприятной экономической конъюнктурой, сегодня очень высок. В этих условиях у радикальной оппозиции не может быть широкой социальной базы. Просто не может быть, и все. Это надо принять как данность. Никакими эмоциями нельзя организовать массы на радикальный протест, если они более или менее довольны ситуацией. Поэтому я считаю наиболее продуктивным путем для оппозиции все-таки диалог с властью. Это не означает, что надо отказываться от уличных акций, даже несанкционированных. В ряде случаев они просто неизбежны и могут принести результат. Но митинги и марши должны быть не единственным инструментом для оппозиции, а лишь одной из форм введения диалога. Мы в Москве пытаемся такую модель применить по отношению к мэру Лужкову. Диалог при сохранении полной самостоятельности и независимости приносит значительно более весомые плоды, чем лобовой протест, к которому склоняется та же «Другая Россия». Путь тотального протеста сегодня ведет к маргинализации и перенапряжению сил без ощутимого результата.

- Какой процент голосов «Яблоко» может получить на думских выборах?

- Мы надеемся, что нам удастся преодолеть семипроцентный барьер. Но объективно это будет сложно сделать. Здесь многое зависит от случайных факторов, проще говоря, от удачи.

- «Яблоко» традиционно причисляли к либералам, хотя очевидно, что ваш электорат отличается от того, который голосует за СПС. Чьи интересы вы представляете и какие группы в элитах можно с вами ассоциировать?

- Во-первых, в том, что касается идеологии, мы довольно далеки от либерализма в его классической редакции XIX века. Идеология «Яблока» обозначена как социально-либеральная. Напомню, что соответствующее течение возникло в середине 20 века и было сформировано немецкими экономистами послевоенного периода, на идеях которых базировалось немецкое экономическое чудо. Данное направление ставит своей целью создание социально ориентированной рыночной экономики (социального рынка), главной особенностью которой является отказ государства от прямого вмешательства при одновременном создании и поддержке институциональных условий, направляющих рынок на высокий социальный результат. Этим социал-либералы отличаются от социал-демократов, которые допускают директивное вмешательство государства в экономику с целью прямого перераспределения национального продукта. Мы считаем, что значительное большинство населения должно придти к благосостоянию не путем государственной поддержки, а через рынок, регулируемый комплексом гибких правовых институтов, ювелирно настраиваемых правительством. Очевидно, что наши идеи полностью противоположны тем, которые были реализованы в 90-е годы. Тогда больше половины населения оказалось лишенным доступа к благам рыночной экономики, каковое положение сохраняется до сих пор.

Теперь что касается нашей социальной базы. Это люди с высшим образованием, так называемая интеллигенция. Голосуют за нас и квалифицированные рабочие. Наши избиратели чаще всего - городские жители, в основном среднего возраста, а если пенсионного, то это так называемые молодые пенсионеры. Среди наших избирателей больший процент женщин. Достаточно высокий процент поддержки мы имеем среди чиновников.

Вообще, нашими избирателями являются те, которые поддержали изменения конца 80-х – начала 90-х годов, а потом оказались недовольны тем, как демократические завоевания были использованы новой элитой. Но при этом не разочаровались в своих демократических предпочтениях (те, кто пересмотрели свои убеждения, ушли к коммунистам либо к националистам). В этом смысл нашего позиционирования в 90-е годы как демократической оппозиции Ельцину. В настоящее время наша идеология безусловно сохраняет актуальность.

- Вы сказали о поддержке в среде чиновников. Но бюрократия, как и крупный бизнес, не должны быть заинтересованы в «социальном рынке». Что подтверждается практикой: два крупнейших отряда элиты блокировали создание подобного рынка в России.

- Конечно, верхушку бюрократии действительно вряд ли можно считать яблочным электоратом, но ведь отнюдь не все из числа чиновников имеют доступ к значимым государственным ресурсам, а значит, не все заинтересованы в консервации системы. Этажом ниже может наблюдаться иная электоральная картина.

А что касается сверхкрупного бизнеса, то он всегда был нашим оппонентом. Мы действительно получали финансирование от ЮКОСа, но дело в том, что на эту роль ЮКОС был назначен самим Путиным. Так же как Чубайс был назначен финансировать СПС. Добровольное финансирование мы получали от крупного бизнеса и раньше, в 90-е годы, но в основном как партия, представленная в парламенте. И уж что совершенное точно - мы никогда не представляли ничьи бизнес-интересы. Олигархи не имели влияния на выработку партийной линии. Не скрою, со стороны некоторых опальных олигархов осуществлялись попытки купить «Яблоко». Но они были жестко пресечены, после чего покупатели переключились на «право-левую» оппозицию типа «Другой России».

- На кого в элитах и в обществе вы можете опереться?-

- Скорее в обществе, чем в элитах. Это все тот же наш избиратель, которого надо во многом вернуть, потому что он, видимо, в последние годы переметнулся к другим. Думаю, большая часть тех, кто двинулся в другую сторону, уже должна была понять, что, кроме нас, для нее в России нет нормальной политической силы. Наша задача состоит в том, чтобы разъяснить это окончательно.

А что касается элит, то чем ниже по иерархической лестнице, тем больше мы будем встречать союзников. Например, деятельность «Яблока» находит определенное понимание среди губернаторов. Конечно, в силу их сегодняшней российской специфики оно не может быть публично декларированным, но сотрудничество на этом уровне вполне возможно. Еще большую поддержку мы можем найти у мэров. Ведь наша партия очень много сделала для развития системы местного самоуправления в России, и это помнят до сих пор. Так что разделять наши позиции вполне способны депутаты муниципальных собраний, дум, советов. А вот представители законодательных собраний - в меньшей степени. Все-таки на региональном уровне зависимость депутатов от исполнительной вертикали выше. На уровне местного самоуправления и проходят главные выборы, которые работают на нашу перспективу.

Версия для печати