03.12.2007 | Сергей Маркедонов

Российские выборы: постсоветское измерение

До конца года парламентские выборы в России будут главной темой не только нашей внутриполитической повестки дня. Однако уже сегодня можно предположить, что внешнеполитическое измерение прошедшей 2 декабря избирательной кампании будет ограничено проблемами двусторонних отношений РФ и США, России и ЕС. Не надо быть крупным аналитиком, чтобы предположить обвинения в адрес Кремля в нарушении канонов демократии, а также обвинения российской власти в адрес Запада с советами «не совать свой нос в нашу суверенную демократию». Между тем, такого рода словесные политические дуэли и с нашей стороны, и со стороны наших коллег из США и стран Европы исходят из того, что ситуация внутри России должна оцениваться по неким абстрактным стандартам демократии.

С нашей же точки зрения, российская демократия (либеральная, суверенная и любая другая) должна сравниваться, прежде всего, с демократией постсоветской. Резоны подобного сравнения очевидны. Все бывшие 12 республик СССР (республики Прибалтики не в счет, поскольку с их идентичностью все уже определено, они на сегодня уже часть Запада, члены ЕС и НАТО) имели схожие стартовые возможности. Везде к 1991 году КПСС утратило легитимность и фактическую власть. Везде к этому времени были сформированы мощные неформальные общественные структуры (хотя можно говорить о том, что создавались они вокруг одного принципа - против союзного центра и партаппарата). Везде существовала нацеленность на демократические преобразования. Естественно с разным пониманием того, что есть демократия. И, конечно же, с различного рода дополнениями и префиксами к этому понятию в виду национал-демократии (закавказские республики, Молдова и Украина), исламской демократии (Таджикистан и Узбекистан).

Однако на этом фоне Россия имела серьезное преимущество. В течение 1990-х годов нашей стране удавалось сохранять имидж страны, которая намного дальше других стран СНГ продвинулась в области демократических преобразований (личные свободы, федерализм) и реформировании экономики. Россия не только формально, но и фактически была единственной федеративной страной. В отличие от тех же Грузии или Азербайджана российская элита 1990-х гг. не ставила задачу сформировать этноцентричную модель власти. Отсюда и взгляд на Россию как на "ворота в Европу" (и на Запад вообще). В 1991 году Россия, победившая ГКЧП фактически в одиночку, имела мощный ресурс для упрочения такого представления о своей роли. Именно Россия тогда рассматривалась, как источник легитимности всех постсоветских образований. Это позволяло решать нашему государству многие насущнейшие национальные интересы. Во-первых, это сохраняло за Россией положение эксклюзивного миротворца в СНГ. У России тогда не было реальных политических конкурентов (и даже претендентов на подобную роль) среди постсоветских государств. И США, и Европейский Союз признавали российское доминирование в Евразии, не пытаясь вытеснять нас из тех же «горячих точек». В 1992-1994 гг., когда Москва останавливала грузино-абхазский и грузино-осетинский конфликты, ни Вашингтон, ни Брюссель, не помышляли о своем вмешательстве в эти проблемы. Во-вторых, это притягивало элиты новых независимых государств. В начале 1990-х гг. Россия фактически без сколько-нибудь серьезного внешнего вмешательства могла формировать политические режимы в трех странах Южного Кавказа по своему усмотрению (казус Эдуарда Шеварднадзе в начале 1992 года, казус Гейдара Алиева в 1993 году). Любые избирательные кампании (будь то президентские выборы на Украине и в Белоруссии в 1994 году или выборы президента в Армении в 1996 году) проходили с оглядкой на Москву. При этом претендент, отмеченный поддержкой Кремля, как правило, получал необходимый результат. Москве удавалось также играть роль внутриполитического арбитра в ранее “братских республиках” (споры Александра Лукашенко и белорусского Верховного Совета, противостояние Левона Тер-Петросяна и Вазгена Манукяна). В-третьих, Москва могла рассматриваться, как убежище для политических эмигрантов. Не менее надежное, чем Вашингтон или Брюссель. Выходцы из Азербайджана, Центральной Азии обретали здесь надежное пристанище. И даже, несмотря на это (т.е. еще в «довертикальный период» российской истории), Туркменбаши не позволял себе таких фокусов, как лишение права на второй паспорт (российский) русскоязычного населения Туркменистана.

Таким образом, подводя, предварительный итог, можно сказать, что более продвинутая демократия внутри России позволяла нашему государству сохранять гораздо большее влияние в Евразии, а также представления о себе, как о практически безальтернативном партнере. В той же Грузии до середины 1990-х гг. членство в НАТО вообще всерьез не обсуждалось, было уделом политических маргиналов. Только в июне 1998 году на посту министра обороны Грузии Вардико Надибаидзе был заменен Давидом Тевзадзе, который военное образование получил в США. Следовательно, вопрос о демократии внутри России был не только нашим выбором, но и эффективным инструментом внешнего влияния.

Говорить о том, что “ельцинская политика” в СНГ была сплошной цепью отступлений, как минимум несправедливо. В то же время следует заметить, что именно в ельцинский период в российской политике на постсоветском пространстве были сформированы ущербные подходы и представления, которые после 2000 года получили гипертрофированное развитие. Прежде всего, следует упомянуть складывание “комплекса распада Советского Союза”. Постсоветская российская элита (и при Ельцине, и при Путине) рассматривала распад СССР не как факт образования нового Российского государства, а как историческую трагедию. В этом плане Владимир Путин и его команда ничего нового не привнесли. Россия и в 1990-е годы, и после 2000 года воспринималась собственной элитой как непризнанное государство, не являющееся самодостаточным. Именно это и стало одной из важнейших причин «суверенизации» нашей демократии, и, как следствие, оказало негативное влияние на постсоветское пространство.

С началом «суверенизации российской демократии» националисты и экстремисты в соседних государствах получили идеологический карт-бланш. Теперь они могли (и могут) играть на образе России - мини-СССР, России, как страны, которая стремится возродить некое имперское государства. Подобного рода пропагандистские штампы, конечно же, зачастую далеки от реальности. Они формируют общественную атмосферу, влияют на рост антироссийских настроений. Мы нередко упускаем из виду такой фактор, как асимметрия восприятия. То, что в России нередко воспринимается, как эффективный пиар для внутреннего пользования, то на Украине, в Грузии или в Армении, как «руководство к действию».

Увы, нет у нас рационального понимания того, что распад СССР в других его бывших частях далеко не везде воспринимается, как «геополитическая катастрофа». Таким образом, деградация демократических процедур и институтов в России может восприниматься, как одна из важнейших предпосылок для «вестернизации» СНГ. Запад становится некоей альтернативой. И как всякая неведомая альтернатива она рождает аберрации восприятия (происходит переоценка ресурсов и возможностей США и ЕС, формируется завышенные ожидания от интеграции с евроатлантическим миром). Таким образом, добровольный отказ России от игры на демократическом поле, существенно снижает наш потенциал в Евразии. Во-первых, у нас гораздо меньше возможностей для апелляции к нарушению прав и свобод в соседних странах. Какая критика Грузии или Азербайджана возможна, когда у нас демонстрируются результаты похлеще азербайджанских. Возьмем для сравнения кавказское измерение выборов.

2 декабря 2007 года за «партию власти» в Ингушетии проголосовало 98, 72 %, в Чечне почти 99%, в Дагестане 91, 44 %, в КБР- 96, 12 %. На этом фоне 74, 49 % голосов, поданных за «партию власти» в Адыгее, воспринимаются уже как невероятный либерализм и электоральный плюрализм. Для сравнения на «довыборах» в Азербайджане в нескольких одномандатных округах в мае 2006 года были получены такие результаты. По Товуз-Газах-Агстафинскому округу победителем стал Ильяс Исмайлов (71,14% голосов), пpедседатель пpопpавительственной паpтии "Адалят" ("Спpаведливость"), по Агдамскому поселковому округу N119 победил Бахтияр Садыгов (63,03%) - главный pедактоp газеты "Азеpбайджан", член пpавящей паpтии "Ени Азеpбайджан". По Джалилабад-Масаллы-Билясуварскому ИО N69 фавоpитом стал Фазаил Ибрагимли (49,28%), беспаpтийный, бывший депутат паpламента; по Загатальскому округу N110 - Хикмет Атаев (65,02%), известный∙ вpач-хиpуpг, член пpавящей паpтии "Ени Азеpбайджан", по II Низаминскому округу N38 города Гянджи - Асяф Гаджиев (62,60%), член пpавящей паpтии "Ени Азеpбайджан"; по II Бинагадинскому округу N9 - Рафаэль Джабраилов (31,87%), беспаpтийный; по II Сураханскому округу N31 - Ахмед Велиев (72,55%), член паpтии "Ени Азеpбайджан", pектоp частного унивеpситета; по II Сумгайытскому округу № N42 - Меджид Керимов (81,80%); член паpтии "Ени Азеpбайджан". По Сумгайыт-Апшеронскому округу №44 - Баба Тагиев (64,77%), член паpтии "Ени Азеpбайджан; по Гядабейскому округу N№103 - Рафиг Мамедгасанов (56,64%), член паpтии "Ени Азеpбайджан". Во-первых, отметим сохранение одномандтных округов, дающих вохможности даже беспартийным и даже в Азербайджане получить депутатский мандат. Во-вторых, при абсолютном доминировании «партии власти» «Ени Азербадйжан» результаты нигде не приближаются к 90 %. 2 декабря 2007 года мы стали гораздо ближе к Азербайджану или центальноазиатским государствам по стилистике голосования.

Готов принять реакции оппонентов по поводу объективности «авторитарных откатов» после реформ и прочее. Как пишет Юрий Прокофьев, один из высокопоставленных функционеров ЦК КП РСФСР последних лет Союза, «примеры однопартийной системы - КПСС в Советском Союзе, КПК в Китае, Партия трудящихся Вьетнама. Последние две обозначаются также как партии, осуществляющие гегемонию, поскольку в этих странах существует несколько партий, но фактически и юридически правит неизменно одна. Как показала и продолжает показывать жизнь на примере Китая и Вьетнама, однопартийная система не только не является тормозом в развитии страны, но и способна обеспечивать ее форсированное развитие, если созданы механизмы, ограничивающие злоупотребление властью». Только проблема то в том, что в КНР, Вьетнаме или в Центральной Азии так «исторически сложилось». Там не было такого всплеска демократии, какой наблюдался в России в 1990-е гг. Ни одна из этих государств не воспринимались хотя бы краткий период в качестве «маяков демократии», как это было с РФ 1990-х гг. Отсюда проблема «отката» для этих государств просто не существует. Зато она существует для России, чрезвычайно осложняя жизнь для нас в СНГ. Россия теряет некую легитимность для своих действий, она более не является «самой самой». Она становится в один ряд с другими постсоветским образованиями. Только фокус в том, что у нынешнего Российского государства (не Российской империи, ни не СССР) нет другой легитимности, кроме 1991 и 1993 гг. Следовательно, лишая себя этого фундамента, повышая «управляемость» нашей демократии, власть бьет и по собственной легитимности. В прочем, это уже отдельная история.

Сергей Маркедонов - зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук

Версия для печати