18.12.2007 | Сергей Маркедонов

Косово, СНГ-2 и Чечня: возможен ли «эффект домино»?

Сегодня вопрос о перспективах признания Косово, бывшего сербского автономного края стал без всякого преувеличения одним из первых в международной повестке дня. При этом судьба самого Косово и его перспективы волнуют глобальных игроков (Россию, ЕС, США) гораздо меньше, чем возможные последствия очередного этнополитического самоопределения на Балканах.

Будет ли Москва использовать Косово как прецедент для признания Абхазии, Южной Осетии и Приднестровья? Насколько признание Косово снова актуализирует проблему Кипра (Турецкая Республика Северного Кипра уже сегодня является европейским де-факто государством)? Сохранит ли Европейский Союз «единство рядов» при продвижении к независимости бывшей сербской автономии (а ныне второго албанского государства в Европе)? И, наконец, как быстро «косовский казус» вызовет «эффект домино» на Балканах (учитывая высокий процент албанского населения в Македонии и в Черногории, в самой Сербии, в конце концов)? Следует также отметить, что, несмотря на негативное отношение к этому подходу со стороны США и большинства стран ЕС, лидеры СНГ-2 (де-факто государств постсоветского пространства) вряд ли откажутся от “прецедентного Косово”. К слову сказать, сравнение с Косово и с “косовским прецедентом” используют и лидеры европейских этнонационалистических движений (басков, каталонцев, корсиканцев). Не зря в нашумевшей публикации лондонской Times (2 июня 2006 года) обозреватели Джереми Пейдж и Ричард Бистон сделали смелый прогноз о появлении к 2020 году 11 новых государств на территории сегодняшнего Евросоюза.

Однако наиболее острой проблемой является «балканизация» Кавказского региона. В данном случае под Кавказским регионом мы понимаем территорию по обе стороны хребта (включающие как независимые государства Южного Кавказа, так и республики в составе РФ на Северном Кавказе).

Под «балканизацией» мы будем понимать апелляции к косовскому казусу как к прецеденту этнополитического самоопределения. «Универсального прецедента не существует. Наши российские друзья говорят, что независимость Косова создаст прецедент. Но мы говорим, что в мире не работает такой принцип. Все конфликты разные… Наши российские друзья говорят, что если Косово будет признано независимым государством, они могут признать Абхазию и Южную Осетию. Это может вызвать очень серьезный кризис на Южном Кавказе». Процитированный выше фрагмент принадлежит помощнику заместителя Госсекретаря США по Европе и Евразии, сопредседателю Минской группы ОБСЕ по нагорно-карабахскому урегулированию Мэттью Брайзе. Как передает Би-би-си, он дал его азербайджанскому телеканалу ANS (12 декабря 2007 года).

С одной стороны, Брайза озвучил привычный для официального Вашингтона «набор»: Однако представитель Госдепартамента пошел дальше: ««Если Россия признает независимость самопровозглашенных республик на территории Грузии, ее противники могут ответить признанием сепаратистских областей самой России… Мы даже не говорим о Чечне, Кабардино-Балкарии, Дагестане и Северной Осетии». В данном случае американский дипломат фактически повторил традиционную для азербайджанской и грузинской «политической философии» аргументацию. Мол де признание Абхазии автоматически вызовет «парад суверенитетов-2» в России. И, прежде всего, на российском Северном Кавказе.

В настоящей статье мы не будем повторять тезисы российской пропаганды о том, что по мере «укрепления вертикали» «парад суверенитетов» на Северном Кавказе перестал быть актуальным. Однако следует признать, что чеченский сепаратизм 1990-х гг. (о котором, желая того или нет, говорил Брайза) сегодня не существует, хотя многие политики в США и в ЕС искренне представляют «чеченский кризис» в формате первой антисепаратистской кампании. Спору нет, на российском Кавказе появились и обозначились новые (по сравнению с 1990-ми) политические вызовы. Но этнонационалистический сепаратизм явно не из их числа. Это в особенности касается упомянутой Брайзой Северной Осетии (которая традиционно рассматривается в качестве форпоста России, а также политического партнера де-факто Юго-Осетинского государства). С какой стати Владикавказу бежать от Москвы в случае признания Южной Осетии, совсем непонятно! В той же КБР, конечно, была трагедия в Нальчике. Однако те, кто пришли в столицу Кабардино-Балкарии с оружием в октябре 2005 года, выступали не с этнонационалистическими, а с радикальными исламистскими лозунгами. Безусловно, эта проблема столь же сложна (если не больше), чем этнический национализм. Однако к проблеме этнического самоопределения (чем так пугал россиян Брайза) это точно не имеет отношения. Как говорится, другой логический ряд.

Между тем критика Мэттью Брайзы не должна ограничиваться поиском фактических неточностей в его оценках. О поисках тайных нитей и пружин его намерений вообще говорить не хочется (и без меня хватает любителей увидеть в этом антироссийский заговор). Просто когда сегодня мы дискутируем о возможности реализации сепаратистского проекта на российском Кавказе, мы должны иметь в виду несколько важных моментов. Государственный эксперимент «Ичкерия» — не отвлеченная реальность. Есть эмпирический опыт государственного строительства. При этом — две модели госстроительсва.

В 1991-1994 гг. был реализован светский националистический проект, в 1996-1999 гг. независимая де-факто Чечня строилась с опорой на исламские традиции (шариатские суды, шариатская безопасность, уголовный кодекс, скопированный с Суданского УК). И обе попытки не были удачными ни социально-экономической точки зрения, ни с точки зрения политической стабильности. Оба раза само чеченское общество раскололось в поиске лучшей модели государственного устройства и защиты собственной идентичности.

И здесь еще один миф. «Чеченский кризис» постсоветского периода — это не перманентная борьба русских и чеченцев, Чечни и России. Это также противостояние Дудаева и Городского совета Грозного, Дудаева и Автурханова, Завгаева и сепаратистов, сторонников суфийского ислама и т.н. «ваххабитов». И кровь в Чечне в течение всех 1990-х гг. проливалась не только в столкновениях «федералов» и «боевиков». Свои «внутричеченские» разломы также объективно работали против сепаратистской идеи и сецессии как ее практического инструмента. В отличие от Абхазии или Нагорного Карабаха (и, кстати, от Косово) чеченские лидеры не смогли консолидировать народ вокруг идеи самостоятельного государства. Не удалось избежать (также в отличие от абхазского или карабахского казусов) и вооруженного внутреннего противоборства и внутричеченского «сепаратизма» (так был назван в начале 1990-х гг. Надтеречный район). Отсюда и массовый отъезд чеченцев из Чечни, т.е. из собственного «национального очага», в Россию. Которая, кстати сказать, в течение 1990-х гг. не перестала восприниматься, как «своя» страна. Ичкерия в двух своих изданиях не предоставила своим непризнанным гражданам ни возможностей для карьерного роста, ни понятных «правил игры», ни внутриполитической стабильности. Таким образом, важнейшей предпосылкой того, что сепаратизм в Чечне в ближайшее время не будет востребован, является неудача государственного строительства по-ичкерийски. И никакое Косово здесь ничего существенным образом не изменит, как не изменит и признание (непризнание) Абхазии с Южной Осетией.

Второй предпосылкой, делающей проблематичным сепаратистский проект является военно-политическая невозможность победы над РФ. Как бы ни была слаба ядерная сверхдержава сегодня, лобового военного столкновения сепаратистские структуры, не выдержат, как не выдержали в течение 1990-х гг. Главные проблемы для России в Чечне начинались не только и не столько на поле брани, сколько в сфере политики (отсутствие стратегии интеграции республики, неумелые и нескоординированные действия силовиков). Третья причина, по которой сепаратизм не представляется возможным, является высокий уровень демографических потерь, а также миграция населения за пределы республики.

В-четвертых, чеченцы, в отличие от абхазов или карабахских армян, привязаны к государству-носителю (т.е. признанному международным сообществом). Чеченские общины есть практически во всех субъектах РФ (начиная со Ставрополья, и заканчивая Москвой, Петербургом и Восточной Сибирью), тогда как за пределами Абхазии практически нет абхазов (разве что небольшая группа потомков абхазских махаджиров в Аджарии), как прекратили свое существование армянские общины в Баку и Гяндже. В-пятых, у чеченского сепаратизма как политического тренда нет влиятельных международных покровителей. Сепаратистский проект весьма негативно воспринимается в Грузии и в России (которые сегодня находятся в непростых отношениях), а именно эти два государства окружают территорию Чечни. На сецессию «добро» не готовы дать США, ЕС. Есть большие сомнения, что в случае признания РФ Абхазией Вашингтон реально готов признать Ичкерию (хотя бы потому, что кроме фантомного «правительства Закаева» субъекта признания в виде территории и инфраструктуры нет). Турция же еще в середине 1990-х гг. «разменяла» с Москвой Чечню на Рабочую партию Курдистана. Кремль отказался помогать РПК, тогда как Турция прекратила поддержку чеченских сепаратистов. Даже влиятельные международные структуры, такие как ОИК (Организация Исламская конференция) не готовы к тому, чтобы признать Чечню в качестве независимого государства. Таким образом, мировой Realpolitik не благоприятствует сецессии Чечни.

Образ чеченских сепаратистов, как freedom-fighters (весьма популярный на Западе в начале 1990-х гг.) весьма поблек после теракта в Беслане. Фактически бесланский теракт стал последним тератом, связанным с «ичкерийским делом». Последующие теракты в Дагестане, КБР и КЧР, Ставропольском крае гораздо в большей степени связаны (и идеологически, и практически) с радикальным исламом, а не с националистическим сепаратизмом. И последнее (по порядку, но не по важности). Нынешняя элита Чечни, выросшая и возмужавшая в условиях поиска собственной идентичности после распада СССР (поиска, отягченного войнами и конфликтами), сделала выбор в пользу альтернативного открытой сецессии «нациестроительства».

Однако нет сомнения в том, что это именно проект строительства «национального государства». В своих публикациях я определил этот тип политической стратегии как «системный сепаратизм». «Системным» он является в том смысле, что реализуется в рамках Российского государства (с формальной точки зрения), не претендует на создание собственной «державы», однако фактически не является подконтрольным федеральной власти. Определять эту стратегию как «сепаратизм» нам представляется возможным по нескольким основаниям.

Во-первых, республиканская элита Чечни во главе с Рамзаном Кадыровым апеллирует к «национальному возрождению», претендует на особую роль и особое место в РФ. Во-вторых, фактически Грозный проводит свою внутреннюю и даже внешнюю (Ливан, казусы с Южной Осетией и Абхазией) политику, не всегда согласованную с Москвой или не всегда вписывающуюся в планы российской власти. В-третьих, идеология современной чеченской элиты обращена на поиск внутринационального консенсуса зачастую в ущерб общероссийским интересам (здесь от всепрощенчества по отношению к вчерашним боевикам, до самостоятельной интерпретации событий 1990-х гг.). Однако «системный сепаратизм» имеет свой ресурс популярности. Именно «системный» сепаратизм смог (пусть и временно, и из конъюнктурных соображений) обеспечить Чечне особую роль внутри России, а для жителей республики обеспечить определенные «правила игры» и карьерные возможности. Повторим еще раз, речь идет о рамках России. Кадыров вряд ли будет принят как национальный лидер в США, во-первых, а во-вторых, он сам никогда не променяет своего сегодняшнего статуса и общероссийской значимости на отвлеченные перспективы «западной демократии».

Используя российский ресурс для решения своих политических задач, власти в Грозном очень умело создали представление о стабилизации ситуации в республике. После двух военных кампаний и внутричеченских конфликтов нынешняя ситуация воспринимается если не как абсолютное благо, то как «меньшее из зол». «Чеченизация власти» также исключила такой негативный для многих в Чечне момент, как этническое противоборство. Власть в Грозном стала восприниматься как «своя».Другой вопрос, насколько долго «системные сепаратисты» будут сотрудничать с Кремлем, и как долго будет сохраняться «стабилизация». Станет ли нынешний вариант имперского управления Чечней (модифицированная военно-народная система) началом интеграции этой республики в состав России или же окажется предпосылкой для нового взаимного отталкивания, покажет история. В любом случае, сегодня «системный сепаратизм» стал для многих чеченцев привлекательным проектом (а авторитет Рамзана Кадырова объективно помогает чеченцам за пределами республики). Следовательно, сепаратизм без кавычек (сепаратизм 1990-х гг.) становится неактуальным во многом из-за изменения внутричеченской ситуации.

Таким образом, признание Косово или ответное признание Абхазии могут оказать на Чечню лишь косвенное, но никак не прямое воздействие. Наверное, поэтому России и не следует торопиться с признанием постсоветских де-факто государств. Но торопиться не стоит, прежде всего, из-за создания опасного прецедента самого по себе (этнополитическое самоопределение), а вовсе не потому, что сегодня сепаратизм (без кавычек) грозит единству РФ на Кавказе.

Сергей Маркедонов - зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук

Версия для печати