15.05.2008 | Игорь Бунин

Начало нового политического цикла: основные тенденции российской политики

Парламентские и президентские выборы 2007-2008 годов пройдены не только без «великих», но и без каких-либо внешних потрясений. Их результаты подтвердили значимые тенденции в российской политике и позволяют сделать некоторые предположения относительно перспектив развития страны в период не только до следующих выборов, но и на более длительную историческую перспективу.

Прошедшие выборы продемонстрировали, что в России можно успешно осуществить переход власти от одного президента к другому при наличии дееспособного лидера страны, который, однако, «самоограничил» себя, отказавшись от возможного продления своего пребывания у власти. В то же время это «самоограничение» не связано с полным уходом главы государства из власти, а, напротив, приводит к трансформации политической системы.

Отвергнутые сценарии

Развитие политической ситуации в России в конце 2007 года показало, что целый ряд активно обсуждавшихся в прессе и референтных группах сценариев по разным причинам так и не были реализованы. Можно выдвинуть, как минимум, три отвергнуты сценария президентской избирательной кампании и один – парламентской. Анализируя эти сценарии, ставшие уже достоянием истории, можно сделать важные выводы на будущее.

Первый сценарий – «сценарий Лукашенко» , третий срок Владимира Путина, техническая возможность которого сохранялась до осени 2007 года (было несложно в короткие сроки обеспечить внесение в Конституцию соответствующей поправки, которая была бы поддержана как федеральными и региональными законодателями, так и большей частью общественного мнения). Аргументом в пользу этого сценария было сохранение политической стабильности – как в целом в стране, так и в отношениях между различными группами влияния и отдельными фигурами во власти. Очевидным минусом признавалось повышение возможности «лукашенковизации» страны, роста авторитарных тенденций, ухудшения образа России на международной арене. Кроме того, была еще одна проблема – режим становился более инерционным, менее гибким, снижались его возможности к обновлению, он становился слишком сильно связан с перспективами и личной судьбой одного политического деятеля – пусть даже и самого популярного в современной России.

Фактически ответ на вопрос о третьем сроке позволял сделать выводы относительно намерений Путина. Собирается ли он создавать режим личной власти - прецедентов в истории можно найти немало, равно как и примеров деградации такого режима в том случае, если он утрачивает возможности к внутреннему обновлению и, в результате, доводит свою страну до политического и экономического хаоса. Россия по этому пути не пошла, хотя во власти были его влиятельные сторонники, не имевшие своего кандидата в преемники и связывавшие все свои надежды только с Путиным.

Другим, альтернативным, путем, который и выбрал российский президент, оказалось «управляемое обновление» политической системы при сохранении необходимой преемственности. Речь идет не о выстраивании режима личной власти, а о создании принципиально другого прецедента – появления во главе государства новой политической фигуры. Необходимо отметить, что в деятельности Путина есть не только сугубо прагматический (как у любого политика) компонент, но и осознаваемая им миссия, заключающаяся в создании системы, рассчитанной на долгосрочную перспективу. В перспективе, с точки зрения власти, эта система может и должна функционировать в автоматическом режиме и обладать сильными институтами, хотя на переходный период и предусматривается «ручное управление», которое может растянуться на достаточно длительный срок: персоналистский режим не меняет своей сущности автоматически. Однако выборы, проведенные в условиях «ручного управления» страной, могут стать этапом в институционализации системы.

Второй сценарий – «сценарий Диоклетиана» , напротив, предусматривал полный отход Путина от управления страной (он назван так по имени римского императора, правившего страной два десятилетия, а затем отошедшего от дел и отправившегося сажать капусту в свое иллирийское имение). Возможность такого сценария была связана с существующим мнением о том, что Путин устал от руководства страной и намерен отдохнуть от восьмилетнего «рабства на галерах». Данный сценарий применительно к президентской избирательной кампании сводился к тому, что Путин официально поддержит преемника, мобилизует контролировавшийся им административный ресурс, но при этом окажется в роли «хромой утки», уходящего президента – именно той роли, которую он всячески стремился избежать, до последнего момента откладывая объявление кандидатуры своего преемника.

Однако в реальности этот сценарий носил сугубо теоретический характер. Он не мог быть реализован в связи с тем, что в случае полного ухода Путина могла возникнуть ситуация аппаратно-политического хаоса. У президента не было консенсусного преемника, способного с самого начала своего президентства эффективно выполнять арбитражные функции по отношению к конкурирующим группам и фигурам из путинского окружения. Напомним в связи с этим опыт Диоклетиана, после ухода которого от власти в империи разразилась многолетняя кровопролитная гражданская война. Разумеется, такой «предельный» сценарий для современной России совершенно неактуален, но бескровные аппаратные войны, потерявшие управляемость в отсутствии арбитража, могли бы привести к подрыву функционирования существующей политической системы, к эффекту «войны всех против всех».

Разумеется, существовал не столь экстремальный вариант этого сценария – уход с официального поста с переходом в новое неофициальное качество. С этим была связана и кампания по «раскрутке» нового для России понятия «национальный лидер», который в неформальной иерархии мог стоять даже выше президента. Однако подобный вариант не учитывал того, что неофициальное влияние не дает достаточных рычагов на воздействие на принятие ключевых политических, экономических и кадровых решений. Вспомним даже часто упоминаемый опыт «соправления» XVII века, когда страной руководили царь Михаил Федорович и его отец Филарет, который, при всем своем влиянии на сына, формализовал свой статус, став Патриархом – то есть не только духовным лидером страны, но и главой мощной церковной «вертикали». Вспомним и не менее часто приводимый в пример прецедент с Дэн Сяопином, который в течение долгого времени был председателем Центрального военного совета Китая, то есть держал под контролем армию, один из важнейших ресурсов в своей стране.

Внушительно звучавшая формулировка «национальный лидер» не была насыщена реальным содержанием и достаточными полномочиями – она оказалась востребована лишь для локальных целей достижения успеха в ходе парламентской избирательной кампании, которой был придан плебисцитарный характер. В результате она превратилась в неформальный референдум о доверии президенту, совершившему беспрецедентный поступок для российской практики, возглавив избирательный список «Единой России» и приведя его к масштабному электоральному успеху.

Отсюда и путинский выбор – формализация влияния после окончания президентского срока, политическое премьерство с реально расширенными полномочиями, о котором было объявлено сразу же после объявления о кандидатуре будущего президента. Расширение полномочий возможно в большей степени с помощью неформальной политической практики (как это чаще всего происходит в России в дополнение к формализованному влиянию), чем посредством изменений в законодательстве. Пока скорректировано только одно положение, касающееся отчетов губернаторов - теперь они будут направляться не президенту, а правительству, а премьер-министру вменяется в обязанность передавать президенту уже сводный отчет.

Третий сценарий – «битва Клинтон-Обамы» на российский лад, «плюрализм преемников», самый маловероятный из всех и также, как и предыдущий, бывший сугубо теоретическим (хотя и обсуждавшимся в СМИ). Теоретически он был возможен в случае появления эффекта «хромой утки», но практически был крайне сомнительным даже при подобном развитии событий. Во-первых, выдвижение двух кандидатов в преемники было невозможно с точки зрения электоральной логики, предусматривавшей неделимость административного ресурса. Во-вторых, сам факт выхода «из-под ковра» политической конкуренции во власти свидетельствовал бы о слабости власти, недостаточном контроле за политическими процессами, мог обрушить всю выстраиваемую схему. В различных политических системах, предусматривавших политическое преемничество, официальный кандидат на эту роль всегда должен быть один – как, к примеру, в Мексике в период политического доминирования Институционно-революционной партии.

Выше уже говорилось о том, что любой кандидат в преемники носил бы неконсенсусный характер, не исключая и двух основных, имена которых чаще всего назывались в 2005-2007 годах. Однако у президента хватало возможностей для того, чтобы продиктовать всем основным федеральным политическим игрокам свою волю. Любой игрок или группа, нарушившие его волю, могли быть исключены из властной системы – тогда как при Путине-премьере, берущем на себя арбитражную функцию, даже проигравшие в аппаратной конкуренции могли рассчитывать если не на успех, то на сохранение своих политико-экономических позиций.

Четвертый сценарий – «лейбористы и консерваторы» по-российски - был связан уже с парламентскими выборами и предусматривал полноценное участие в них двух прокремлевских партий – «правоцентристской» «Единой России» и «левоцентристской» «Справедливой России». Представители власти неоднократно говорили о желательности строительства двухпартийной системы, рассчитанной на длительную перспективу и ориентированной на опыт ряда западных стран – впрочем, там шла речь о естественном, а не направляемом из одного центра политическом процессе. К тому же при пропорциональной избирательной системе прийти к двухпартийности по англосаксонскому «мажоритарному» образцу невозможно – так, в Германии ни одна из двух основных политических сил не может самостоятельно формировать правительство. В результате они вступают в коалиционные соглашения либо с младшими партнерами, либо – как это происходит сейчас – образуют «большую коалицию».

В то же время объективно возможности для создания левоцентристской партии в России имелись. Во-первых, ее востребовала элитная периферия, которая по различным причинам не смогла встроиться в «Единую Россию» и делала ставку на различные партийные проекты, которые оказались в конфликте с властью («Родина», Партия пенсионеров). Этой периферии был нужен стабильный респектабельный проект, позволяющий им осуществлять вертикальную мобильность. Во-вторых, существует избиратель, ушедший перед выборами 2003 года от КПРФ, желающий, чтобы его голосование носило полезный характер (то есть, чтобы его голос не пропал) и не желающий голосовать ни за одну из крупнейших партий. «Единая Россия» для него слишком официальна, КПРФ – слишком архаична, ЛДПР – слишком эпатажна. Этот избиратель по своему типажу является патерналистом, обладает достаточно высоким уровнем образования и высоко ценит социальную защищенность. Он умеренно-протестен, но его протест направлен на чиновников, а не на власть в целом (на президентских выборах 2003 года он, как правило, голосовал за Путина).

Однако явно выраженное стремление к созданию «второй партии власти» даже при наличии объективные условий для этого столкнулось с серьезными препятствиями. Первоначально имелось в виду, что «Справедливая Россия» будет вытеснять с политической арене коммунистов, которые никак не хотели эволюционировать в сторону левоцентризма. Еще в 1990-е годы стало ясно, что проекты «социал-демократизации» КПРФ носят сугубо теоретический характер и не учитывают исторических, электоральных и иных факторов. Однако оставшийся на стороне коммунистов избиратель не хотел переходить к «Справедливой России» - для него партия или недостаточно ортодоксальна, или слишком провластна. «Эсеры» объективно вторгались на электоральную периферии не только КПРФ, но и «единороссов», что убедительно продемонстрировали региональные выборы весны 2007 года. Усиливалась внутриэлитная конкуренция, что было неприемлемо ни для Кремля, ни для большей части элит, сделавших стратегическую ставку на «Единую Россию». Кроме того, и в данном случае возникала тема неделимости административного ресурса. Поэтому уже летом 2007 года началась локализация проекта «Справедливая Россия», связанная со стремлением сохранить ее как партию, но лишь на собственной электоральной площадке.

Кроме того, к осени 2007 года сформировался сценарий, при котором Путин становится премьер-министром во время легислатуры его преемника (другое дело, что о нем было объявлено лишь после завершения парламентской кампании). Однако политическому премьеру нужны были дополнительные ресурсы, которые укрепляют его аппаратное положение и принципиально отличает от «технических» глав правительства, подобных Михаилу Фрадкову и Виктору Зубкову. Таким ресурсом могла стать «Единая Россия» - в том случае если она сохраняла конституционное большинство в Думе после выборов 2007 года. Отметим, что партия имеет большинство в региональных законодательных органах власти, от которых в настоящее время в значительной степени зависит комплектование губернаторского корпуса (члены которого также, в основном, входят в состав «Единой России»).

Поэтому в ходе парламентской кампании Кремль отдал безусловный приоритет «Единой России», сохранив «эсеров» в качестве противовеса коммунистам в партийном пространстве и миноритарной фракции в парламенте, влияние которой существенно ограничено. Было сделано все, чтобы минимизировать электоральную конкуренцию двух прокремлевских партий. При этом «Единая Россия» не становится аналогом КПСС. У партии нет собственной идеологии (обращает на себя внимание наличие в ее рядах клубов с различными идеологическими ориентациями), другие партии не признают ее руководящей роли (как это было с квазимнопартийностью в ГДР) и с разной степенью активности подвергают «единороссов» критике. Кроме того, членство в партии не является необходимым условием для успешной карьеры (ввиду наличия сильного негосударственного сектора). Сам нынешний статус Путина – председателя партии, официально не имеющего партийного билета и стоящего выше партийных органов – принципиально отличается от роли генсека КПСС, который в постсталинский период, несмотря на все свое огромное политическое влияние, был лишь лидером партийной номенклатуры, способной в случае возникновения кризисной ситуации даже сместить его с занимаемого поста. Так было в случае с Хрущевым в 1964 году, на грани отставки постоянно балансировал и Горбачев в последние месяцы существования КПСС.

Из этого следует, что «Единая Россия» занимает доминирующие, но не монопольные позиции в партийном пространстве. Кроме того, она отличается и от своего мексиканского аналога (Институционно-революционной партии) тем, что является в большей степени инструментальной структурой, ресурсом своего лидера и основателя, существенно расширяющей его политические возможности.

Двоецентрие или двоевластие?

Таким образом, Россия спокойно прошла электоральный цикл, избежав вынесения на поверхность внутривластных конфликтов и разделения административного ресурса. Однако впереди страну ожидают не менее, а, пожалуй, и более сложные политические проблемы, связанные с отсутствием опыта функционирования системы в рамках диархии, «двоецентрия».

Сдвоенный центр. Российская политическая система исторически моноцентрична, тогда как сейчас речь может идти о наличии двух сильных центров власти. При этом возможности Путина как премьера основаны не только на его безусловном авторитете и лидерских качествах, но и на ряде положений Конституции, которые дают значительные аппаратные возможности для правительства, использовавшиеся до настоящего времени в недостаточной степени. Так, премьер-министр предлагает президенту кандидатуры всех министров, включая силовых (ст. 112, ч. 2; до нынешнего времени эта функция в значительной степени носила формальный характер, но сейчас она наполнилась реальным содержанием), а правительство «осуществляет меры по обеспечению обороны страны, государственной безопасности, реализации внешней политики Российской Федерации» (ст. 114, ч. 1).

Таким образом, в современной России резко возрастают реальные возможности премьер-министра. Поэтому можно говорить не о переходе от президентской к президентско-парламентской республике, а о создании двух центров власти (подробнее см. ниже). Роль высшего законодательного органа власти по-прежнему остается слабой, что показало и фактическое отсутствие консультаций с фракциями при утверждении кандидатуры нового главы правительства (их заменила краткосрочная встреча с четырьмя лидерами депутатских объединений). Премьер-министр опирается на парламентское большинство, но в реальности не находится в зависимости от него – напротив, это большинство является для него лишь ресурсом, который можно использовать при реализации правительственной политики. В этом принципиальное отличие современной российской модели, к примеру, от французской.

Переход ряда влиятельных чиновников (Сергей Собянин, Игорь Сечин, Игорь Шувалов) из администрации в аппарат правительства подтверждает точку зрения о формировании второго центра власти. В то же время обращает на себя внимание «рокировка», в ходе которой поменялись местами руководитель администрации президента и глава аппарата правительства – соответственно, Сергей Собянин и Сергей Нарышкин. Появление Собянина во главе правительственного аппарата усиливает роль этого института, ослабленную в результате административной реформы 2004 года. И, в то же время, назначение Нарышкина, который в прошлом году даже «номинировался» экспертами в преемники Владимира Путина, свидетельствует о том, что администрация президента остается одним из центров принятия ключевых решений.

Стратегический выбор преемника. Нет оснований полагать, что Медведев будет сугубо номинальной фигурой, не имеющей собственной политической идентичности, «переходным» президентом, который должен будет продержаться на своем посту непродолжительное время, а затем уступить свой пост предшественнику. Во-первых, в этом случае президент мог бы остановиться на другом кандидате, подобном Виктору Зубкову (вспомним, что тот не исключал для себя возможности участия в президентской кампании, а его первые дни на посту главы правительства напоминали активную пиаровскую «раскрутку»). Медведев же изначально выглядел кандидатом, с которым Путин связывал стратегические планы, в том числе по корректировке образа политической системы, большего внимания к «человеческому фактору», к социальной политике, к диалогу с различными общественными группами. Все это напоминает не импровизацию, а серьезное продуманное решение, к которому Путин шел с 2005 года, когда назначил Медведева первым вице-премьером, ответственным именно за «социальные» национальные проекты.

Во-вторых (что тесно связано с предыдущим положением), идет формирование образа Медведева, который, хотя и имеет некоторые общие черты с путинским (динамизм, современность, образованность), но в ряде существенных позиций принципиально (до контраста) от него отличается. В публичных высказываниях Медведева нет державности, акцента на повышении роли государства, ярко выраженного силового компонента, жестко конфронтационных интонаций по отношению к Западу. Зато присутствуют подчеркнутое уважение к свободе, частной инициативе, особый акцент на принципе правового государства (но без «экстремальных» формулировок вроде «диктатуры закона»). Достаточно обратить внимание на инаугурационную речь Медведева, в которой присутствует либеральные месседжи, адресованные как широким слоям населения (мечтающим «дотянуться» до уровня среднего класса), так и представителям референтных групп, заинтересованных в гарантиях прав собственности и развитии институтов гражданского общества.

В-третьих, Медведев демонстрирует собственное видение ряда значимых проблем, выдвигая реальные инициативы, которые связываются в публичном пространстве с его именем. Достаточно назвать его первые указы в качестве президента – о создании федерального государственного фонда содействия жилищному строительству, об учреждении новых федеральных университетов. В период между выборами и инаугурацией Медведев уже публично высказывался по этим вопросам в качестве будущего президента страны. При этом Путин в своих первых выступлениях в качестве главы правительства подчеркнуто ограничивается вопросами, относящимися к компетенции премьер-министра.

Перспективы Владимира Путина. Положительный ответ на вопрос о стратегическом характере выбора Путиным своего преемника не снимает с повестки дня другую важную тему – о дальнейшей стратегии действий нового главы российского правительства. В связи с этим выдвигаются различные версии поведения Путина в период до 2012 года – от окончательного отхода от дел после «укоренения» Медведева в Кремле до предполагаемого триумфального возвращения на президентский пост через четыре года. Представляется, что политической стилистике Путина соответствует стремление сохранить максимальную свободу маневра и принятия наиболее выгодного решения, в зависимости от политической ситуации. Вспомним, к примеру, максимально «широкую» формулировку, согласно которой президент может уволить губернатора – в связи с утратой политического доверия.

И в данном случае Путин, максимально укрепляя свои позиции в качестве премьера, намерен оставить себе различные возможности для дальнейших действий, в том числе и упомянутые выше. Причем решение, скорее всего, будет приниматься ближе к 2012 году. На ближайшее же время он выступает в качестве гаранта стабильности существующей политической системы и преемственности основных составляющих курса, проводившегося им в качестве главы государства. Именно Путин, как представляется, будет определять рамки возможной коррекции этого курса и, как отмечалось выше, при этом выполнять «арбитражную» функцию при разрешении межклановых конфлитов.

Два центра. При этом оба центра власти – как президент, так и премьер-министр – в настоящее время, по меньшей мере, сопоставимы друг с другом по степени влияния. Более того, первоначально влияние Владимира Путина, как представляется, будет превышать возможности президента, только что принявшего присягу. Это связано с большим набором ресурсов, имеющихся в его распоряжении. Кроме партии (и, как следствие, контроля над парламентом и влияния на регионы) можно упомянуть изменение структуры правительства за счет создания мощного, политически сильного вице-премьерского звена, а также повышения влияния аппарата правительства, которое существенно снизилось после административной реформы 2004 года. Со временем ситуация может меняться, возможности Медведева постепенно расширяться, но, видимо, в эволюционном режиме, что соответствует и чертам характера нового президента, которому свойственны подчеркнутая «нереволюционность», апелляция к правовым принципам и процедурам. Это совершенно не исключает возможности неформального взаимодействия между лидерами государства, тогда как формальные процедуры могут активно применяться во взаимоотношениях президента с основными участниками политических и экономических процессов.

Наличие двух центров власти не означает их неизбежного конфликта, превращения «двоецентрия» в «двоевластие», способное подорвать стабильность существующей политической системы. Очевидно, речь может идти о функционировании системы с помощью упомянутых выше неформальных согласований между двумя лидерами. Ни Путин, ни Медведев не заинтересованы в конфликте, который мог поставить под угрозу стабильность системы, которую они совместно конструировали в течение последних восьми лет. В данном случае может действовать элементарный инстинкт самосохранения, который сдерживает политиков от принятия поспешных решений.

Впрочем, система «двоецентрия» имеет свои существенные недостатки. Если два человека могут договориться на неформальной основе, то это не относится к группам влияния и отдельным фигурам, которые будет делать свои политические ставки, исходя из собственных интересов. Возможно их «группирование» вокруг каждого из лидеров, что способно усилить внутривластную конкуренцию, которая и без того резко обострилась в течение последнего года (примерами такой конкуренции могут быть аресты таких высокопоставленных чиновников как заместитель министра финансов Сторчак и генерал Госнаркоконтроля Бульбов).

Еще одна проблема – механизм принятия ключевых решений в рамках диархии, который может быть существенно осложнен (на эту же проблему указывали и специалисты по Китаю в период, когда реальным лидером страны был Дэн Сяопин). В ситуации, когда может возрасти необходимость быстрого реагирования на возникающие вызовы (такие как инфляция), значение этой проблемы может резко увеличиться.

Задачи диархии

Эти проблемы представляются тем более значимыми, что перед президентом и премьером стоит большое количество серьезных задач, которые могут быть решены только совместными усилиями двух лидеров, создающими необходимый кумулятивный эффект. В период президентства Владимира Путина удалось добиться значительных позитивных результатов – достигнута социально-экономическая стабилизация (в прошлое ушли задержки пенсий и зарплат), в течение длительного времени наблюдается экономический рост, повысился международный авторитет России, вырос оптимизм ее граждан. Страна преодолевает печальную парадигму 90-х, афористично сформулированную Виктором Черномырдиным: «Хотели как лучше, получилось как всегда». В то же время остаются нерешенными не менее – а, возможно, и более – сложные проблемы.

В области внутренней политики и развития гражданского общества существует проблема доминирования структур, связанных с государством, при дефиците субъектов общественного действия и недостаточных масштабах диалога между властью и обществом. Многие решения принимаются на «верхушечном» уровне, без учета общественных запросов (достаточно вспомнить недавнее голосование в первом чтении по законопроекту, внесенному депутатом Шлегелем и создающему дополнительные ограничения для СМИ, который уже подвергается критике в самой «Единой России» - но перед этим его поддержали 399 парламентариев и лишь один выступил против). Политический монополизм, свертывание реальной конкуренции ведут к стагнации, которая препятствует модернизации общества, способствует развитию олигархических, «застойных» тенденций. Слабы практически все государственные институты, кроме президентской власти – парламент, суды, партии, пресса, причем у государства нет стимулов к усилению их влияния, так как это означает «самоограничение» бюрократического слоя, на которое тот добровольно пойти не намерен. Усиление роли правительства с приходом в него Владимира Путина является исключением, лишь подтверждающим правило (в данном случае все зависит от появления во главе института сильной политической фигуры). Де-факто сохраняется и даже укрепляется «полуторапартийная» система, приводящая к доминированию в партийной сфере «Единой России» и резко сокращающая возможности для ее конкурентов (даже для таких полностью лояльных федеральной власти как «Справедливая Россия»). При этом так называемая «внесистемная» оппозиция вообще отстранена от участия в выборах по партийным спискам, так как ни одна из ее партий не получила регистрации. Такая ситуация приводит к бюрократизации партийной системы, к выборам – как на федеральном, так и на региональном уровнях – с заранее предрешенным результатом. Это, в свою очередь, снижает интерес граждан к политическим процессам и уменьшает легитимность выборов.

Как «наверху», так и «внизу» существует правовой нигилизм, который препятствует созданию эффективной судебной системы. Проблема коррупции по-прежнему носит системный характер, что резко негативно влияет на ситуацию в экономической и социальной сферах, а также нравственно деформирует общество. Правящий класс в своем большинстве практически лишен «чувства миссии» и идеализма, необходимых для реализации масштабных реформаторских проектов – подобных Великим реформам Александра II или Реставрации Мейдзи в Японии в этот же период.

В области экономики стратегически важными задачами являются ее диверсификация (снижение зависимости от внешнеэкономической конъюнктуры), развитие инновационных технологий, стимулирование инвестиций, которое в долгосрочном плане невозможно без достаточных гарантий прав собственности. Проблема состоит в том, что для решения эти задач необходима политическая воля, для которой в современной России пока недостаточно стимулов. Правящий класс привык к спокойной жизни, которую обеспечивает нефтегазовая рента, и не склонен выступать в роли инициатора изменений. В последние годы шел процесс усиления влияния государственной бюрократии, часто коррумпированной и стремящейся к переделу собственности в свою пользу (неслучайно, что часть молодежи сейчас сознательно стремится к карьере госслужащего, видя в ней возможность «зарабатывать», причем заведомо с помощью коррумпированных способов). Впрочем, и общество, в целом, устало от активности и более иммобильно, чем в предыдущие годы. Таким образом, если лидеры страны инициируют превентивные меры в экономической сфере, то они могут столкнуться с массовым непониманием и даже неприятием своих действий – несмотря на то, что в новейшей истории России существует опыт запоздавших экономических решений, проводившихся в условиях наступающего кризиса и поэтому неэффективных («горбачевское» ускорение).

Отсюда возникает значительный соблазн проведения «реактивной» экономической политики, основанной на решении конкретных задач по мере их возникновения. В частности, в настоящее время такой задачей является снижение инфляции – тема, носящая не только макроэкономический, но и политический характер. Слабая результативность уже предпринятых антиинфляционных мероприятий, стремление решить проблему административными методами (путем фактического «замораживания» цен на ограниченный набор основных продуктов питания) свидетельствует о дефиците эффективных управленческих технологий, в том числе из-за того, что администраторы в условиях благоприятной макроэкономической конъюнктуры стали привыкать к «льготным» условиям деятельности.

В социальной сфере существует разрыв между необходимостью модернизации систем образования и здравоохранения и укоренившейся привычкой к патернализму в сочетании с высокой коррумпированностью данных отраслей. Общество не готово к непопулярным мерам (что показала монетизация льгот), причем эта неготовность будет только увеличиваться – действует «закон Токвиля», предусматривающий рост социальных запросов при социально-политической и экономической стабильности. Отставание от Запада в образовательной сфере невозможно компенсировать при наличии большого количества высших учебных заведений, которые не дают качественного образования, а существуют исключительно для коммерческих целей. Растет разрыв в качестве оказываемых услуг между элитарной и массовой сферами, что ставит под вопрос достижение принципа равенства возможностей. У большинства россиян нет устойчивой привычки к здоровому образу жизни, что резко осложняет государственную политику в области здравоохранения. Меры по решению демографической проблемы носят преимущественно паллиативный характер, тогда как реальным ее решением является стимулирование миграции, которое, однако, создает серьезные социально-психологические проблемы (по аналогии со странами Западной Европы). В связи со всем перечисленным выше существует значительный соблазн отказаться от принципиальных решений, ограничиваясь частичными, не приводящими к политическим осложнениям.

В области внешней политики речь идет о проведении сбалансированного курса, основанного на последовательном и, вместе с тем, прагматичном отстаивании национальных интересов. Он принципиально отличается от первоначальной «политики авансов»: знаковых жестов в сторону Запада вроде допуска после 11 сентября американцев в Центральную Азию, которая традиционно считается сферой российского влияния. Равно как существуют серьезные отличия и от последовавшего затем конфронтационного курса, выражавшегося в резкой реакции на любые раздражители – вроде прошлогодней «осады» эстонского посольства. Как отмечалось выше, признаки реализации такого курса уже есть – например, в подходе к проблеме американской ПРО. Есть основания полагать, что на сбалансированной основе может быть стабилизирован и конфликт вокруг непризнанных республик Закавказья – без официального признания, способного дестабилизировать не только российско-грузинские отношения, но и СНГ в целом, но с максимальным сближением с Абхазией и Южной Осетией и постепенной институционализацией контактов с этими территориями. Основным вызовом для проведения прагматичного неконфронтационного курса станет атлантическая интеграция Грузии и Украины – от реализации этого плана США отказываться не намерены (эта тема может снова стать актуальной в конце нынешнего года или в следующем году).

Таким образом, стабильное существование диархии, эффективное взаимодействие президента и «политического премьера», принципиально отличающегося от своих «технических» предшественников, является важнейшей задачей, обеспечивающей поступательное развитие российского государства и решение задач, которые объективно стоят в настоящее время перед властью и обществом.

Игорь Бунин - президент Центра политических технологий

Версия для печати