27.08.2008 | Татьяна Становая

Конец «новой России»?

Развитие событий последних недель было трудно представить 7 мая, когда происходила инаугурация нового президента России Дмитрия Медведева. «Оттепель», «либерализация», новый имидж и коррекция «курса», возможное освобождение Михаила Ходорковского – все это определяло новые ожидания в одной части элите, опасения – в другой. Тем не менее, создавалась атмосфера потепления: и в отношениях с Западом, и во внутриполитической среде, и в отношениях с бизнесом. Сам выбор преемника и новая система управления страной в виде тандема создавали ощущение, что «вертикаль» построена, и вот теперь Россия может позволить себе полноценную дорогу в развитый, цивилизованный мир. Война в Грузии перечеркнула все это.

За последние 8 лет Россия, что бы ни говорили критики, пыталась выстроить дееспособное государство, которое было бы, и это главное, полноправным участником G8. Это означало новое качество государственности, которая соотносилась бы не только с демократическими, либеральными ценностями, но отвечала бы некому высокому стандарту развитости. Владимир Путин главный акцент в своем правлении сделал на построении «вертикали власти»: для того, чтобы проводить модернизацию экономики, нужно иметь как минимум сильное государство. Пусть оно будет неэффективным и коррупционным, но, это, как считали в Кремле, издержки. Главное, что от принятия политических решений были отстранены все те политические игроки, кто думал иначе: слишком сильные «олигархи», которые ликвидированы как класс (хотя сейчас он возрождается в виде уже «своих» «государственных олигархов»), независимые политические партии, региональные «тяжеловесы». Кремль все взял в свои руки.

В то же время, Путина часто упрекали в том, что он президент «половинчатых мер». Действительно, все те политические реформы, которые он проводил, создавали впечатление, что «гайки» хоть и «закручиваются», но не до конца. Посадив Ходорковского, власть пыталась построить новые, но все же приемлемые отношения с крупным бизнесом. Многие из «олигархов» 90-х годов теперь пользуются большим уважением Путина и вполне могут рассчитывать на его личное участие в защите своих бизнес-инетерсов (это было прекрасно продемонстрировано на примере Олега Дерипаски, за которого перед американцами заступился Путин в одном из своих интервью). Разгромив политический «кулак» региональной элиты (блок ОВР) и ликвидировав губернаторов как политически влиятельный слой, Путин сохранил практически всех крупных «князьков» на своих постах. В большинстве регионов, где они руководят, их авторитарные и полуавторитарные режимы существуют почти в том же виде, что и в 90-е годы. Наконец, громя «внесистемную оппозицию» в лице «Другой России» и иных радикалов, Путин не трогает гораздо более влиятельных оппозиционеров в лице КПРФ.

Все это лишний раз подтверждает, что, ограничивая так или иначе, демократию в стране и монополизируя политическую власть, Путин никогда не переходил неких границ. Демократия сохраняла все свои декорации, процедуры, наличие в той или иной степени конкуренции. «Половинчатость» мер была связана вовсе не с ценностным миром бывшего президента России, а с вполне прагматической позицией и пониманием того, что создавать ту Россию, о которой всегда мечтал Путин, невозможно без получения Россией статуса полноценного участника мирового сообщества. Именно на это как долгосрочную цель и была в конечно счете ориентирована (грамотно или нет, это другой вопрос) государственная политика последних 8 лет.

2008 год должен был стать поворотным. Кремль, как считал Путин, закончил первый этап проекта «возрождение России», суть которого состояла в выстраивании «вертикали власти» с одним центром принятия решений. Второй этап ознаменовался выбором и приходом на пост главы государства нового президента – Дмитрия Медведева, который должен был начать модернизационной этап: построение более эффективной и конкурентоспособной экономики, для чего и требовались структурные реформы, в числе которых правовая, административная, налоговая и т.д. Грубо говоря, Медведев должен был продолжить все то, что попытался сделать Путин в начале своего правления и что не смог реализовать, столкнувшись с политическим сопротивлением (и оно было преодолено). Для этого нужно было, во-первых, начать оптимизацию отношений с Западом. Во-вторых, создать более комфортные условия для бизнеса в стране. В-третьих, усовершенствовать российское законодательство и произвести институционализацию: в России до сих пор законы и институты подменялись «ручным управлением», «телефонным правом» и т.д. и т.п.

Однако последние события перечеркнули все. Война в Грузии заставила российскую политическую элиту выбирать между «курсом» на построение «новой России» - России, которая стала бы международным финансовым центром, «крупнейшей энергетической сверхдержавой», одним из лидеров в производстве высокотехнологичной продукции, страны с качественно иным уровнем жизни и главное, страны – полноправного участника клуба самых развитых стран – и геополитическими приоритетами, выраженными в сохранении российского доминирования на Южном Кавказе.

Кремль (здесь стоит понимать не Дмитрия Медведева лично, а правящий тандем) однозначно сделал выбор в пользу своих геополитических приоритетов. Хотя в действительности, как такового выбора и не было: очевидно, что сдача Южной Осетии, а потом и Абхазии означала бы в первую очередь, резкое ослабление государства как такового. Проигрыш в геополитической конкуренции с США на территории своего традиционного влияния для России означало бы не шаг в сторону «цивилизованного мира», а шаг назад: понятие «развитая страна» означает, помимо прочего, способность отстаивать свои национальные интересы.

Возможно, что война в Грузии оказалась лишь катализатором процессов, которые происходили ранее и которые рано или поздно все равно привели бы к повороту в российской политике. Ведь в основе нынешнего кризиса лежит вовсе не конфликт между Россией и Грузией, а конфликт между Россией и США. Если посмотреть на тенденцию последних лет, то общий кризис отношений России и Запада был запрограммирован. Сначала, в 2001-2006 гг. Кремль пытался найти подход к США, договориться. «Мюнхенская речь» Путина стала гимном бессилия в поиске такого подхода. Затем начал развиваться кризис российско-американских отношений, основанный на жесткой позиции США разметить элементы ПРО в Центральной Европы и не менее жестком неприятии этих намерений Москвой. Началось общее похолодание отношений России и Запада, которое на каком-то этапе закончилось фактическим признанием тупика диалога с США. Россия пыталась диверсифицировать отношения с Западом, прекратив искать понимания в Вашингтоне и сделав ставку на стратегический союз с ЕС. Но и эта концепция затем рухнула на фоне действий России в Грузии.

Сегодня Россия оказывается в совершенно иной системе координат. Выбор, который пришлось делать, в пользу защиты геополитических интересов и в ущерб стратегии построения «новой России» может оказать коренным переломом для дальнейшего вектора развития страны. Теперь Кремль не связан теми самыми ограничителями, которые позволяли не доводить политические реформы до конца. Теперь можно позволить себе совершенно новый взгляд на развитие российской государственности, которая в наименьшей степени будет похожа на те стандарты западной демократии, которые, хотели того в Кремле или нет, оставались ориентирами. У России сегодня два пути: первый фактическая «лукашенизация» в среднесрочной перспективе или «замораживание» неопределенности при последующем возврате к концепции «новой России».

Татьяна Становая – руководитель аналитического департамента Центра политических технологий

Версия для печати