29.08.2008 | Сергей Маркедонов

Почему Южная Осетия не Чечня?

После формально-правового признания Россией независимости Абхазии и Южной Осетии снова оживились дискуссии о параллелях между этнополитическим самоопределением двух бывших грузинских автономий и Чечни. Практически сразу же после выхода указа президента Дмитрия Медведева американский сенатор Джон Маккейн заявил, что странам Запада следует подумать над признанием Чечни и республик Северного Кавказа. Впрочем, идея кандидата от республиканцев на предстоящих президентских выборах не нова. Еще в прошлом году не потенциальный претендент на президентский пост, а чиновник Государственного департамента Мэттью Брайза говорил схожие мысли. Если Россия признает Абхазию и Южную Осетию, то ее ждет всплеск сепаратизма в северокавказских республиках, включая и Северную Осетию. Вероятно, этот государственный муж включил Северную Осетию просто для количества и для производства впечатления на публику. Скорее всего, в случае с Маккейном и Брайзой мы имеем дело с политической риторикой, которую не следует отождествлять с реальной политикой…

В одном случае кандидат-республиканец пытается продемонстрировать свою жесткость и непримиримость к любому государству, которое угрожает союзникам США (помимо всякой риторики следует признать, что грузинские солдаты действительно помогали Штатам в Ираке и в Косово). В другой ситуации официальный муж делает жесткое предупреждение оппоненту о возможных последствиях.

В реальности же отношение США к «чеченской теме» всегда зависело от внешнеполитической конъюнктуры. Вашингтон был заинтересован в победе Бориса Ельцина и в поражении Геннадия Зюганова в 1996 году. Поэтому тогдашний президент Билл Клинтон мог считать обоснованным параллели между борьбой Авраама Линкольна с сецессией Конфедерации Южных Штатов и российской операцией по «восстановлению конституционного порядка». В 1999-2000 гг. Москва заняла непримиримую позицию по Косово и Штаты вкупе с союзниками стали считать, что Кремль применил силу «непропорционально». В сентябре 2001 года, став на время партнерами по антитеррористической коалиции, США и Россия нашли понимание и по «чеченскому вопросу» и право Москвы на использование силы было одобрено Вашингтоном. Следует предположить, что в том случае, если прагматизм возьмет верх и Афганистан (вкупе с другими важными проблемами глобальной политики) перевесит политическую цену от поддержки Грузии, Штаты также сдадут в архив «сравнительный анализ Чечни и Южной Осетии».

Но сегодня политическая компаративистика оказывается востребованной. В этой ситуации абсолютно бессмысленная с академической точки зрения дискуссия о том, кто имел, а кто не имел морального права на самоопределение и признание той или иной отколовшейся республики, будет время от времени оживляться. В этой связи следует определить несколько принципиально важных моментов.

Во-первых, в принятии решений о признании (непризнании) моральные соображения не играют сколько-нибудь существенной роли. Про эти соображения потом говорят пропагандисты, искусственно завышая свои потери, находя в истории «тысячелетний опыт» борьбы занижая потери противника, изображая его в качестве злобного и примитивного агрессора. Писали же в середине 1990-х гг. про пятисотлетний конфликт России и Чечни притом, что Российская империя пришла на Кавказ только в конце 18 века, когда и случилось восстание шейха Мансура. В реальности же политики и дипломаты не ищут каких-то стандартов, они решают конкретное геополитическое уравнение. В 1974 году Турция оказала военную помощь туркам-киприотам, а в 2008 году признала Косово. При этом курдское движение внутри страны и за ее пределами (Иракский Курдистан) жестко подавляется, что не мешает Анкаре претендовать на вступление в «единую Европу», куда она будет принята, как только экономические и политические издержки от ее «изоляции» будут слишком обременительными для Парижа, Брюсселя и Берлина. То же самое касается и Чечни с Абхазией и Южной Осетией. Если бы две бывшие грузинские автономии располагались не в непосредственной близости от российского Северного Кавказа (как, например, Приднестровье), то и отношение к ним со стороны России было бы иным. И Чечня начала 1990-х гг., и две бывшие непризнанные республики в одинаковой степени влияли на этнополитическую ситуацию на Северном Кавказе. В одном случае для минимизации рисков требовалась борьба с сепаратизмом, а в другом - его поощрение. Просто в разных случаях Москва обращалась к разным инструментам. Не станет же маляр для покраски стен использовать рубанок, а плотник для обработки деревянной поверхности применять кисточку и краски. Однако и тот, и другой мастер, работают на высокое качество квартиры. Кавказская квартира России также требовала применения разных инструментов в конкретных исторических контекстах и политических обстоятельствах.

Тем не менее, отказавшись от разного рода эмоционально-пропагандистских клише, мешающих адекватному пониманию того, что происходит на Кавказе, нам следует признать существенные отличия двух самоопределений. Того, что происходило в Чечне и в двух бывших грузинских автономиях.Начнем с истоков этих конфликтов, обозначившихся в период поздней «перестройки». Грузинское национальное движение (теперь его называют национально-освободительным) начало публичную артикуляцию своей программы с требований отменить автономии внутри Грузии. Изначально была сделана ставка на унитаризм, возвращение к идеалам Грузинской Демократической Республики. В Конституции «первой республики» 1921 года не было упоминания о таком субъекте, как Южная Осетия, но в массовой памяти абхазов, осетин и армян 1918-1921 гг. были годами межэтнических конфликтов и торжества грузинского национализма. Лозунг «Грузия для грузин», придуманный Мерабом Коставой и реализованный первым президентом этой страны Звиадом Гамсахурдиа сделал проект нового государства нелегитимным среди этнических меньшинств. В России же движение за самоопределение сопровождалось другим лозунгом: «Берите суверенитета столько, сколько сможете унести». Даже сегодня, когда демократический процесс внутри России находится на стадии серьезного спада лозунг «Россия для русских» остается уделом маргиналов. Грузия, таким образом, сделала ставку на этнический национализм (который в риторике был преодолен во времена Саакашвили, однако Цхинвали вернул все к исходной точке), а Россия - на политическую нацию. И хотя политико-гражданский национализм остается в России в большей степени лозунгом (слишком сильны еще представления о нации и этносе, сложившиеся в советской практике и теории), исходным идеологическим базисом государства является не этнизация политики. Ни один российский лидер не позволял себе говорить о чеченцах, как о «мусоре» (это делал Гамсахурдиа применительно к осетинам).

Если же говорить о течении конкретных конфликтов, то и здесь больше отличий. Конфликт в Чечне не был в чистом виде этнополитическим. Противостояние Москвы и Грозного было только одним конфликтом из множества других. В 1990-е гг. далеко не все чеченские интеллектуалы и рядовые чеченцы выступали за сецессию. Разогнанный дудаевцами 6 сентября 1991 года Верховный Совет республики имел в своем составе сторонников сохранения тогдашней Чечено-Ингушетии в составе России. В начале 1990-х гг. в Чечне были внутренние конфликты (между Грозным и Надтеречным районом, куда Дудаев не смог назначить своего префекта, между республиканской властью и мэрией столицы Чечни). К слову сказать, первая кровь пролилась там еще до того, как Борис Ельцин принял решение «навести конституционный порядок». И первый российский президент ничуть не лукавил, когда говорил о том, что реакция России объясняется в первую очередь тем, что внутри Чечни разгорается гражданская война. А далее были конфликты между светскими националистами и религиозными радикалами, между сторонниками суфийского ислама и салафитами. Все они использовали друг против друга силу. И все это на фоне существования многочисленных чеченских общин за пределами республики, активного этнического бизнеса, интеллектуальной деятельности против Дудаева и Масхадова. Даже в ходе военных действий в начале 1990-х гг. чеченцы в массе своей предпочитали уезжать в Россию, а не в дальнее зарубежье.

Конфликты между Грузией с одной стороны и Южной Осетией и Абхазией с другой были гораздо менее сложными с точки зрения анализа вовлеченных сторон. У Тбилиси так и не появилось своих «абхазов» (в таковом качестве себя позиционируют Лорик и Ада Маршания, однако в реальности они длительное время живут вне республики, интегрированы в грузинский политический класс, считают себя «детьми двух народов» и не имеют никакой поддержки в самой Абхазии). В отличие от Автурханова, Гантамирова или Кадырова отца и дочери Маршания нет своих вооруженных формирований и групп поддержки, которые говорили бы в пользу «прогрузинского абхазского проекта». До «горячего августа» 2008 года о проекте «Санакоев» Тбилиси говорил едва ли не по нескольку раз в день. На фоне последних событий из фокуса экспертов и журналистов ушло интервью бывшего коллаборациониста Грузии, который заявил, что был обманут Саакашвили и что не участвовал в проекте для применения силы против собственного народа. Таким образом, у Тбилиси нет внутренней поддержки в Абхазии и в Южной Осетии (которая у России была всегда, хотя ее качество также всегда вызывало вопросы). Но факт остается фактом. Россию могли поддерживать этнические чеченцы (которые даже вели активные боевые действия против боевиков, занимали административные посты и несли человеческие потери в противостоянии с масхадовцами-басаевцами). 8 августа 2008 года «санакоевцев» не было в колонне штурмующих Цхинвали. Грузинские проекты остались проектами только для Тбилиси. И в этом фундаментальная разница между самоопределением Чечни с одной стороны и Абхазии с Южной Осетией с другой.

Спору нет, нынешняя политика на российском Северном Кавказе не может считаться удовлетворительной. Слишком велика здесь роль неформальных связей, имперских методик (речь идет о «дистанционном управлении» вместо решения задач по интеграции). Однако прямого воздействия на сепаратистские настроения признание Абхазии и Южной Осетии это не может оказать. Сепаратизм сегодня находится на спаде (не в последнюю очередь и в силу провала чеченского государственного эксперимента). Прошлой осенью даже Доку Умаров упразднил Чеченскую Республику Ичкерия (не понятно, с кем Маккейн собирается договариваться?). Не появились в Чечне свои багапши и даже кокойты, а в Южной Осетии и в Абхазии не было своих басаевых и гелаевых. Главным вызовом российской безопасности является радикальный ислам. В Декларации об образовании Кавказского Эмирата Доку Умаров назвал в числе своих врагов не только Россию, но и США, Израиль и европейские страны.

Сами исламские радикалы Кавказа готовы рассматривать себя в качестве участников «мирового джихада» и имеют свою вполне определенную позицию по проблеме Ближнего Востока (даже если их самих и не слишком готовы поддерживать из-за рубежа). В их материалах мотивы борьбы с Израилем и еврейским миром выражены не менее четко, чем идеи противостояния «неверной России». В одной из листовок дагестанских салафитов говорится: «Выставление напоказ - иудейский метод. Иудеи весьма преуспели в своем умении разрушать народы с помощью женского соблазна и очарования». В другой «самиздатовской брошюре» кавказских исламистов под названием «Толкование величественного Корана» читаем: «Изучение исторического прошлого евреев привело мусульман к тому, что нельзя полагать больших надежд на тех, история которых состоит из подобных событий. Этот народ на протяжении длительных веков отвратился и испортился».

Следовательно, перед политиками Запада встает непраздные вопросы. Оправдана ли конфронтация с Россией по второстепенным вопросам, когда существующие третьи силы рассматривают нас в одинаковой степени в качестве своего главного врага?

Заинтересован ли Запад в победе не светских националистов (которые переживают свой политический закат в северокавказских республиках), а в триумфе защитников «чистого ислама»? Подобный опыт у США уже был в Афганистане. Поддержка «борцов за свободу» в лице Раббани, Хекматьяра и даже Осамы бен Ладена закончилась для Америки 11 сентября.

Сергей Маркедонов - зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа

Версия для печати