02.09.2008 | Сергей Маркедонов

Исторические фронты Южного Кавказа

В последний день лета мне довелось принять участие в записи программы «Горячие точки» на радио «Вести-FM». К моему удивлению, темой передачи стало не обсуждение политических последствий формально-правового признания Абхазии и Южной Осетии Россией и не возможный масштабный конфликт РФ и стран Запада. Актуальная политика вообще не обсуждалась. В течение 40 минут два эксперта и ведущий программы известный журналист Дмитрий Киселев обсуждали основные этапы вхождения Грузии в состав России (и ее выхода из состава СССР), историю российско-грузинских, грузино-абхазских и грузино-осетинских отношений…

По словам ведущего, аналитики государственного телерадиовещания фиксируют в последнее время стабильно высокий рейтинг передач, посвященных именно различным аспектам истории Южного Кавказа. Как говорится, народ хочет понимать причины и предпосылки того, что произошло в «горячем августе» 2008 года. Скорее всего, мыслящую аудиторию не устраивают досужие рассуждения про «внезапное нападение» грузинских формирований на столицу Южной Осетии. В этой связи вспоминается афоризм выдающегося французского историка Марка Блока про феномен происхождения, как «идол племени историков». Поскольку же история (как, наверное, ни одна отрасль знания) имеет не только академическую, но и пропагандистскую, а также массовую трактовку (попробуй дай пропагандистскую интерпретацию закона всемирного тяготения или теории относительности), следует продолжить мысль одного из корифеев европейской историографии. Происхождение является также идолом массового сознания. Стремление понять причины сегодняшних явлений влечет слушателей к экранам телевизоров и радиоприемникам. В этой связи перед экспертами встает серьезная (и ответственная задача) корректной интерпретации событий прошлого для объяснения настоящего и предсказаний будущего.Говоря об этнополитической ситуации на Большом Кавказе, следует сделать несколько важных методологических разъяснений, не являющихся досужим теоретизированием. Без принятия этих разъяснений за основу любое историко-политологическое исследование легко свести к незамысловатой пропаганде.

Во-первых, на Южном Кавказе в гораздо большей степени, чем в Европе или в США история является актуальным политическим игроком. На Западе модно говорить о «о конце истории», «преодолении истории» или о «постисторическом развитии». На Кавказе история является важнейшим легитимирующим ресурсом. Апелляция к прошлому для доказательства нынешних претензий и политических амбиций в порядке вещей. Обострение всех нынешних этнополитических конфликтов на Южном Кавказе начиналось с обращения к истории, ее актуализации. По справедливому замечанию владикавказского исследователя Артура Цуциева, «этнополитические противоречия рубежа 1980-1990-х гг. формируют повышенный идеологический спрос на реконструкции «исконных границ», на обоснование приоритетных «исторических прав» на оспариваемые территории и/или групповые статусные позиции».

С чего начался современный грузино-осетинский конфликт? С исторических споров. В конце 1980-х гг. грузинские историки и литераторы стали говорить о необоснованности применения топонима Южная Осетия. Тогда же эту территорию стали называть Самачабло (то есть земля грузинских князей Мачабели), подчеркивая «пришлое», а не «коренное» происхождение осетин.Армяно-азербайджанский конфликт начался с попыток ревизии «сталинского наследия» (решения Кавбюро РКП(Б) о включении Нагорного Карабаха в состав Азербайджана). В качестве ответа на эти попытки азербайджанские политики актуализировали с помощью историков «миграционную концепцию» армянской общины Карабаха (согласно которой армяне появились здесь только в XIX cтолетии, а потому не имеют права на этнополитическое самоопределение).

В 2004 году президент Грузии Михаил Саакашвили прошел свою инаугурацию в монастыре Гелати (вблизи Кутаиси), где захоронен знаменитый Давид Строитель (Агмашенебели), которого средневековые источники именовали «царем грузин и абхазов». Принятый в грузинской историографии тезис о коренном картвельском населении Абхазии, предки которого древние колхи в VI веке создали первое грузинское государство (в том числе с современной абхазской территорией), используется как доказательство исторических прав грузин на спорную землю. Когда президент Южной Осетии Эдуард Кокойты обращался в Конституционный суд РФ, он апеллировал к статьям Кючук-Кайнарджийского договора 1774 года. Южноосетинский лидер ссылался на то, что Российская и Османская империя достигли договоренности по поводу вхождения «единой Осетии» в состав России.

Когда абхазская элита пытается отмести требования Грузии по возвращению беженцев, изгнанных из Абхазии в ходе войны 1992-1993 гг., она говорит о том, что изменение этнодемографического баланса на территории ныне частично признанной республики началось в 1860-1870-е гг. после махаджирства (эмиграции этнических абхазов в Османскую империю). Тогда, согласно абхазским источникам порядка 70 тыс. абхазов (первая волна 1867 г.- 20 тыс. чел, вторая волна 1877 г.- 50 тыс. чел.) покинули историческую родину. После этого начался процесс освоения и заселения Абхазии картвельскими этническими группами (мегрелами, сванами, собственно грузинами, которых при проведении Всесоюзной переписи 1939 года объединили в одну группу «грузин»). В середине 1990-х гг. законодательные власти де-факто Республики Абхазия даже принимали специальные акты о репатриации потомков абхазов-махаджиров. В период президентской легислатуры Саакашвили актуализировалась тема российской оккупации Грузии. Впрочем, и эта историко-политическая концепция не взялась ниоткуда. В грузинской историографии был наработан большой нарратив, посвященный историческим претензиям Грузии к России (естественно, российская помощь в собирании Грузии ушла на второй план). Одним из аспектов этой темы является такой сюжет, как негативная роль России (в разных формах ее бытования) в сокращении национальной территории грузин. Россия обвиняется в том, что «оторвала» от Грузии Саингило (в пользу Азербайджана), Лори (в пользу Армении), Ардаган и Артвин в пользу Турции, а также создала сепаратистские очаги в виде двух автономий (хотя абхазская автономия провозглашалась, между прочим, и в Конституции Грузинской Демократической Республики 1921 года). Таким образом, Саакашвили просто политически заострил многолетние наработки грузинских историков. Отсюда и появление «музея оккупации». Следовательно, и сегодня многие сюжеты прошлого живее всех живых. И не просто живее. Они оказывали (и оказывают сегодня) непосредственное влияние на принятие ключевых политических решений.

Во-вторых, следует принять тезис о том, что в регионе сложно (практически невозможно) говорить о «чистой истории». Исторические знания оказались призваны на службу конфликтов. Даже академическая историография (не говоря уже о том, что называется «политикой истории») оказывается подчиненной политическим законам. В Грузии трудно представить себе исследователя, который отрицал бы автохтонность грузин в Абхазии, а в самой Абхазии нет специалистов, признававших хотя бы «двуаборигенность» грузин и абхазов на одной территории. Невозможно вообразить себе азербайджанского ученого, который бы признавал геноциде армян в Османской империи в 1915 году, равно как и армянского историка, который бы специально исследовал этнические эксцессы по отношению к азербайджанцам, проживавшим на территории бывшей Эриванской губернии в начале ХХ века. Соответственно в Северной Осетии (говорить о солидной исторической науке в Южной Осетии в силу понятных причин сложно) те, кто подвергает сомнению тезис о «единой Осетии» и прямой преемственности осетин и алан, будут в положении маргиналов.

Естественно, сегодня не Советский Союз, на дворе другая эпоха, но «принцип партийности» (на сей раз не коммунистической, а этнополитической) играет значительную роль в выборе тем исследований, диссертаций, монографий и статей. А потому на выходе мы получаем «параллельные исторические миры». Согласно построениям грузинских историков, предки грузин либо абсолютно доминировали в Абхазии до XVI столетия (а адыго-абхазские племена пришли туда только в период позднего средневековья), либо были вместе с предками абхазов двумя народами «аборигенами». Абхазские же историки высказываются за первенство «хатто-адыго-абхазского этнического массива». Они же отвергают термин «беженцы» применительно к грузинскому населению, настаивая на том, что грузины - всего лишь «репатрианты», вернувшиеся на историческую родину. И те, и другие апеллируют к источникам (правда, зачастую выборочно и с изрядной долей политической ангажированности), но их взгляды существуют в двух параллельных реальностях.

В-третьих, в трудах историков Южного Кавказа (как впрочем, и Северного) нынешние политико-географические реалии переносятся на прошлое. Получается при таком подходе, что Грузия, Абхазия или Южная Осетия существовали веками, как неизменные политические субъекты. Между тем, надо понимать, что современные государственно-политические понятия и обозначения не тождественны прошлым. Сегодня в осетинской историографии можно встретить тезис о том, что в 1774 году «единая Осетия» вошла в состав России. Между тем, такого государственно-политического понятия в это время еще не было. В Кючук-Кайнарджийском мирном договоре от 1774 года Российская империя устанавливала свои права на Большую и Малую Кабарду, чьи князья патронировали осетинские, ингушские общества (согласимся, что тогдашние общества - это не государства в современном понимании этого слова). О Южной Осетии в это время также трудно говорить (вряд ли можно отождествлять с современной республикой Кударское, Джавское, Урс-Туальское общества). Все это, естественно, не оправдывает анти-осетинской политики Грузии в период «первой республики» в 1920 году, а затем во времена Гамсахурдиа или Саакашвили. Однако некорректно переносить современные реалии на историческое прошлое. Впрочем, и единой Грузии (которую то ли оккупировала Россия, то ли по нашей политизированной версии спасла от физического уничтожения) в 1770-1780- е гг. не было. Она вошла в состав Российской империи частями (точнее царствами, княжествами, территориями). В 1801 году было инкорпорировано Картли-Кахетинское царство. Территории Джавахети и Месхети оказались присоединены в 1829 году, а Аджарии в 1878 году. В 1801 году под Грузией в Санкт - Петербурге и понималась Картли-Кахетия. Другие территории (Мегрелия, Гурия, Имеретия рассматривались по другому счету). Менялись и идентичности, и этнонимы. Если даже в начале ХХ века азербайджанцев было принято идентифицировать, как «татар», то затем именно принятый сегодня этноним стал употребляться, для определения тюркского населения, проживавшего на территории сегодняшнего каспийского государства. И только в самом коне XIX столетия национализм выходит на первые роли. По справедливому замечанию Артура Цуциева, «национальная проблематика превращается в 1890-е гг. в абсолютно доминирующую тему кавказского политического дискурса. Через нее выражаются все ключевые социальные противоречия. Болезненное внимание к этнодемографическому («племенному», «национальному») балансу овладевает умами не только имперских администраторов, но и начинает пронизывать идеологию самих местных элит, все более осваивающих идеи социального освобождения и народного представительства именно в этнических терминах».

Именно тогда начинают появляться карты, описывающие те или иные кавказские земли, как исконно «грузинские» или «армянские». Тогда же противоречия начинают осмысливаться именно в категориях национального конфликта. С этого момента и может начинаться история современных (!) межэтнических противоборств на Южном Кавказе. В этой связи говорить о «трехсотлетней» или «пятисотлетней» войне между грузинами или осетинами, армянами или азербайджанцами вряд ли представляется возможным. Однако в пропагандистских целях делается именно это.

Следовательно, говоря об истории Южного Кавказа необходимо иметь в виду существование, как минимум, двух историографий, академической и политизированной (пропагандистской). При этом первая версия истории в сегодняшних условиях развивается, скорее за пределами региона. Исторический фронт является важнейшей частью политики стран Южного Кавказа. И этот фронт исправно работает, формируя то, что известный этнополитолог Стюарт Кауфман назвал «символической политикой этнической войны». Скорее всего, разрешение конфликтов начнется с «разрядки» именно на фронте борьбы за непредсказуемое прошлое.

Сергей Маркедонов - заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа

Версия для печати