04.02.2009 | Игорь Бунин

Кризис в современной России: социально-политическое измерение

Современный российский кризис характеризуется несколькими основными особенностями. Во-первых, он носит многоплановый характер – системный и циклический. По словам Владимира Путина, кризис напоминает «идеальный шторм», когда «разыгравшиеся природные стихии сходятся в одной точке и кратно умножают свою разрушительную силу». Системность кризиса проявляется в том, что он связан с резким снижением доверия между участниками рынков – как международных, так и внутренних. Внутри России компании «замыкаются» в себе, банки прекращают кредитование бизнеса. Зарубежные аналогии носят тревожный характер – кризис нанес удар по различным секторам экономики, от инвестиционных банков до промышленных предприятий. В России действует уже известный по зарубежному опыту «эффект домино», когда затруднения одной фирмы влекут за собой аналогичные проблемы у ее партнеров.

Кроме того, для России системный кризис носит еще и ценовой характер. Экономика страны до сих пор основана на сырьевом экспорте, что повышает ее уязвимость. Сейчас резко упали цены на нефть (в три раза) и на металлы, во втором полугодии нынешнего года ожидается существенное (в 2-2,5 раза) цен на газ. Другие сектора российской экономики в значительной степени также зависят от состояния сырьевой составляющей.

Цикличность кризиса связана с тем, что в течение многих лет как в мире, так и в России отмечался постоянный экономический рост, причем в России он был существенно выше, чем в европейских странах. Россия вошла в число так называемых стран БРИК (наряду с Бразилией, Индией и Китаем), самых активно развивающихся экономик в незападном мире. Еще в октябре в 2009 году планировался 7%-ный экономический рост (сейчас уже прогнозируется рецессия). Однако «циклы», свойственные рыночной экономике, обмануть не удается – это известно каждому студенту, изучающему экономические науки. Проблема состоит в том, что циклический кризис начинается обычно тогда, когда его никто не может предсказать.

Во-вторых, современный российский кризис существенно отличается от того, с которым Россия столкнулась в 90-е годы – теперь он носит глобальный характер не только в мировом масштабе, но и для всех секторов российской экономики. В начале 90-х произошел крах советской экономики, но зато ко времени кризиса 1998 года сильнейшее развитие получила новая экономика, формировавшаяся в рыночных условиях. Многие люди потеряли работу, но немало россиян нашли новую. Закрывались заводы, но при этом открывались многочисленные коммерческие фирмы. Рушилась система научных институтов, но многие их сотрудники нашли себя в бизнесе. Резко снизился уровень жизни большинства работников сфер образования и здравоохранения, но при этом в эти области пришли рыночные отношения, и наиболее успешные учителя и врачи стали зарабатывать больше, чем раньше. Многие социальные аутсайдеры выживали за счет перехода в «челночную» мелкооптовую торговлю, которая приняла масштабный характер.

Нынешний кризис отличается тем, что он не сопровождается оживлением в сколько-нибудь значительных секторах экономики. Стали более востребованы специалисты в области антикризисного управления, но эту «штучные» кадры, которых требуется не очень много. Таким образом, нынешний кризис может быть, по крайней мере, для значительной части россиян даже более серьезным испытанием, чем в 90-е годы.Глобальность кризиса также приводит к негативному кумулятивному эффекту, осложняющему антикризисные меры. Одновременно государству приходится решать различные, часто взаимоисключающие задачи – спасать практически всех. Среди претендентов на спасение - банковский сектор (повышена ставка рефинансирования, что вернуло в государственные банки вклады), поддерживать реальный сектор (путем прямых вливаний средств через государственные банки, так как сделать кредит более доступным путем понижения ставки в этой ситуации невозможно), оказывать помощь гражданам, причем как неимущим (путем повышения пенсий и зарплат), так и среднем классу (в том числе путем рефинансирования ипотечных кредитов, полученных лицами, к настоящему времени потерявшими работу). Такие масштабные задачи ставят вопрос о том, хватит ли на всех средств, содержащихся в Резервном фонде, который накапливался в течение многих лет.

В-третьих, кризис выявил проблему, общую для России и Запада, для государств и граждан – жизнь не по средствам. В России государство постоянно увеличивало бюджетные расходы, наращивало обязательства перед гражданами (в том числе в рамках проведенной в 2005 году «монетизации льгот», в ходе которой большинство существовавших льгот были заменены прямыми выплатами из федерального и региональных бюджетов). В результате, если семь-восемь лет цена нефти в 25 долларов за баррель была более чем приемлема для федерального бюджета, то сейчас она является «страшным сном» российских финансистов. При этом к достижениям государства следует отнести то, что, несмотря на сильнейшее лоббистское давление, министерству финансов удалось сохранить Резервный фонд и крайне сдержанно тратить средства Инвестиционного фонда, не втягиваясь в масштабные, но малообоснованные «проекты века».

Точно также не по средствам жили и многие коммерческие структуры – от крупнейших предприятий до среднего бизнеса. Многие компании, в сентябре бывшие вполне успешными, уже к ноябрю оказались в сложной ситуации из-за обвала капитализации (притом, что кредиты брались из-за расчета прежней капитализации с расчетом на ее дальнейший рост). Точно так же и многие представители немногочисленного среднего класса (если брать европейские стандарты, то он составляет 7-8% населения) стали «набирать» кредиты – вначале на автомобили, а затем и ипотечные. К счастью, в отличие от США, ипотечные схемы в России не получили столь значительного распространения – если бы кризис произошел через 3-4 года, то его социальные последствия были бы существенно тяжелее.

В-четвертых, по сравнению с 90-ми годами изменился психологический тип россиян. Тогда с кризисом столкнулся советский человек, которого система приучила к способности к автономному существованию. Он был способен сам отремонтировать не только автомобиль, но и квартиру, выращивал овощи на своих миниатюрных садовых участках («шести сотках»), питался в дешевых столовых, что воспитывало неприхотливость в еде. Многие квалифицированные специалисты в советское время проводили отпуска в бригадах «шабашников», которые занимались строительством на селе, зарабатывая за несколько недель как за полгода. Поэтому кризис 90-х годов многие из этих людей пережили сравнительно легко – одни перешли к натуральному хозяйству, другие переквалифицировались в строительные рабочие, возводившие коттеджи так называемых «новых русских» (пока их не сменили гастарбайтеры из Украины, Молдовы, Центральной Азии).

За постсоветский период в стране сформировалось новое «молодежное» поколение, которое по своему менталитету существенно отличается от советского человека. Оно в значительно большей степени ориентировано на высокий уровень потребления и часто не имеет навыков простого физического труда. Наиболее «продвинутые» слои населения привыкли к постоянному росту доходов, что стимулировало завышенные ожидания, которые теперь приходится «занижать», причем в очень короткие сроки. Понятно, что рост доходов не соответствовал росту производительности труда, но объяснить это молодому карьерно ориентированному специалисту крайне сложно. Представители успешных слоев населения опасаются утратить привычный образ жизни, значительная часть «нижнего среднего класса» еще более охвачена страхом и пытается «прислониться к государству» рассматривая его как спасителя. В то же время россияне старшего и, частично, среднего возраста лучше адаптируются к кризису, вспоминая испытания прошлых лет, которые они смогли преодолеть. Кроме того, у них не происходит краха жизненной стратегии, что также облегчает адаптацию. Впрочем, и эта часть общества уповает на государство как на источник поддержки в сложной ситуации.

Принципиально изменилась психология и менеджмента. «Красный директор», делавший карьеру в советское время, являлся патерналистом, которому крайне сложно и непривычно было увольнять работников. Для современного управленца сокращение штата является стандартной операцией, реализуемой в случае возникновения экономических трудностей. Более того, в ряде случаев кризис обостряет уже давно существовавшие в компании проблемы и стимулирует менеджмент к самым простым управленческим решениям, связанным с сокращениями персонала. Этому способствуют авторитарный тип управления, свойственный большинству российских компаний (лишь в некоторых, наиболее «продвинутых» фирмах используются другие типы управления), и слабость российского профсоюзного движения. На многих предприятиях профсоюзы вообще отсутствуют, на других они являются союзниками администрации. Массовые и активные профсоюзные акции протеста, подобные периодически проходящим во Франции – стране с действительно влиятельными профсоюзами – в России в настоящее время невозможны. Максимум, на что способны «официальные» профсоюзы – это дозированный «вежливый» протест, не представляющий серьезной проблемы для бизнеса и государства. Альтернативные же профсоюзы настроены более решительно, но их ресурсы крайне ограничены.

Яркий пример конфронтационных действий администрации – ситуация начала декабря прошлого года на Невском машиностроительном заводе, когда администрация потребовала от работников в течение двух месяцев работать бесплатно, а на недоуменные вопросы порекомендовала питаться макаронами. Это схема, не просто не учитывающая социальную психологию, но и открыто презирающая ее, близкая к классическим конфликтам 1905 года на броненосце «Потемкин» и 1962 года в Новочеркасске.В свою очередь, власть не может выработать общего подхода к протесту. Она то игнорирует его, организуя в информационном пространстве более массовые контракции (как это было с протестом автомобилистов в Приморье), то вначале пытается занять жесткую позицию, а затем вынужденно идет на уступки (протест пенсионеров в Барнауле в октябре прошлого года, вызванный планами отмены льготного проезда на общественном транспорте), то старается купировать конфликт, «надавив» на ответственных за его возникновение (пример – конфликт на Невском машиностроительном заводе, когда в качестве посредника выступила «Единая Россия», способная как «партия власти» мобилизовать и административный ресурс). Во всех этих случаях власть не действует на опережение, а лишь реагирует – более или менее успешно – на уже происшедшие события.

Россияне и кризис

Хорошо известна реакция на кризис жителей ряда европейских государств – Исландии, Латвии, Литвы, Болгарии. Ответственность за кризис возлагается на правительство, оппозиционные силы выводят людей на улицы, причем организаторы митингов теряют контроль за частью их участников из числа радикалов. В результате мирные протестные акции завершаются столкновениями с органами правопорядка, актами вандализма. В Исландии, где рухнула банковская система, правительственная коалиция развалилась, в стране предстоят досрочные парламентские выборы. Важно, однако, что во всех упомянутых странах – новых демократиях, переживших период посткоммунистического транзита (кроме «старой демократии» Исландии), – существует реальная многопартийность, предусматривающая наличие серьезной оппозиции, имеющей реальные шансы на приход к власти. Во всех упомянутых странах кризис может привести максимум к отставке действующего правительства, которое сменит оппозиция.

В России ситуация иная. Население видит во власти не виновника кризиса, а единственного реального защитника, способного решить социально-экономические проблемы. Существенную роль в этом играет высокий уровень доверия к создателю нынешней политической системы Владимиру Путину, который распространяется и на нынешнего президента Дмитрия Медведева. Критично относясь к чиновникам – как федеральным, так и региональным – население доверяет лидерам страны (персонификация политики является одной из национальных традиций).

Кроме того, для российских политических партий, исключая «Единую Россию», задачей является не приход к власти, а прохождение в парламент. Оппозиция слаба и не воспринимается россиянами как сила, способная выступить в качестве реальной альтернативы власти. Ее радикальная часть по большей части откровенно демагогична – демократы объединяются с националистами с одной целью – свергнуть власть (демократ Каспаров становится политическим партнером национал-большевика Лимонова и маргинальных антисемитских деятелей типа некоего Мухина, поклонника одиозного сталинского академика Лысенко). Коммунисты способны предложить лишь архаичные рецепты всеобщей национализации и социального популизма; при этом у партии сформировался образ «неудачника», не добившегося после 1995 года ни одного крупного политического успеха. ЛДПР и «Справедливая Россия» являются оппозицией лишь вербально. Только что созданная либеральная партия «Правое дело» сформирована при активном участии Кремля; кроме того, ее потрясают разногласия и скандалы. Партия «Яблоко» маргинализирована и проводит мероприятия лишь на местном уровне. «Патриоты России» не выходят из своей роли спойлера КПРФ (это единственный спойлер, оставшийся в российской партийной системе после массового сокращения числа партий в последние годы). Антикризисные инициативы отдельных политиков, дистанцированных от власти (в частности, антикризисная программа Михаила Горбачева, Александра Лебедева, Владимира Рыжкова, Владислава Иноземцева и Сергея Алексашенко) становятся предметом обсуждения лишь экспертного сообщества и не «доходят» до широких слоев населения.

Ни одна из оппозиционных сил не способна стать лидером общественного протеста – из зарегистрированных политических партий только коммунисты пытаются всерьез «встроиться» в этот протест. Особенно это относится к региональным партийным организациям, часто более радикально настроенным, чем центральное руководство КПРФ, имеющее значительный опыт компромиссов с властью и стремящееся по возможности минимизировать политические риски. Протестные акции в России носят сугубо местный характер, связанный даже не с регионом, а с конкретным городом или предприятием (например, волнения пенсионеров в Барнауле). На сегодняшний момент у власти достаточно средств для того, чтобы «купировать» эти акции, и достаточно возможностей для того, чтобы об этих акциях общество даже не узнало – это обеспечивает контроль власти над основными СМИ, в первую очередь, телевидением.

Исключение составила единственная (по состоянию на январь 2009 года) масштабная акция протеста, которая прошла в Приморском крае и была связана с острой, но относительно локальной проблемой – повышением пошлин на импортные автомобили с целью защиты национального автопрома. В Приморье значительная часть населения задействована в импортном автобизнесе, который сейчас терпит крах. Кроме того, большинство автолюбителей в регионе имеют в собственности автомобили именно иностранного производства.

В данном случае «цена вопроса» была значительно выше, и не ограничивалась небольшими финансовыми вливаниями. Локальный (хотя бы и в рамках региона) характер акций привел к тому, что федеральная власть приняла решение не идти на диалог и, тем более, на уступки, и жестко подавить их, не дожидаясь массовых волнений. В данном случае оно как реагировало на конкретную ситуацию, так и опасалось, что приморский протест в случае его успешности станет прецедентным для других регионов страны. В свою очередь, власть создавала собственный прецедент жесткого противодействия протесту. Многие современные российские чиновники считают опыт переговоров с протестными движениями 90-х годов неудачным примером, способствовавшим падению авторитета власти, и ориентированы на жесткие действия, даже вызывающие общественную критику.

Одновременно в СМИ были развернуты две кампании – по дискредитации участников протеста, которых обвиняли то в корыстных интересах, то в сепаратизме, и по продвижению идеи поддержки национального автопрома. Несмотря на это, по данным Левада-центра, к новым таможенным пошлинам положительно относятся лишь 27% россиян, а 46% выступают против. 57% опрошенных высказались против силового разгона протестных акций, и лишь 16% поддержали власти в таком подходе. Населению Приморья нанесены сильная моральная травма, большинство населения не оказали поддержки власти. В то же время эта тема для населения страны, кроме жителей Приморья, находится на периферии общественных интересов. Приоритетными для людей являются вопросы безработицы, роста цен и другие социальные темы. Кроме того, население не воспринимает насилие со стороны власти как нечто экстраординарное – в последние годы разгон оппозиционных акций принял рутинный характер.

Большинство россиян в период кризиса ориентированы на реализацию индивидуальных стратегий, которые имеют разнообразный характер. Можно выделить четыре типа таких стратегий. Первая – участие в протестных акциях; сейчас ее выбирает лишь явное меньшинство россиян, либо политизированных, либо доведенных до отчаяния. Даже в упомянутом выше конфликте на Невском машиностроительном заводе лишь наиболее «продвинутая» часть работников отказалась бесплатно трудиться два месяца, а остальные сохранили лояльность администрации (в связи с чем в коллективе произошел внутренний раскол).

Вторая – проявление инициативы, повышение производительности труда, поиск новой работы, вплоть до смены сферы деятельности (в данном случае используется ресурс социальной мобильности, оставшийся у части общества еще с 90-х годов). Третья – надежда на начальство (на корпоративном или государственном уровне), пассивность, стремление «плыть по течению». Четвертая – пассивная деградация, культивирование «комплекса неудачника». Третий тип при неблагоприятном развитии событий может эволюционировать к четвертому.

Индивидуальные стратегии трансформируются в коллективные действия только в том случае, если будут затронуты действительно значимые интересы людей (как это на локальном уровне произошло в Приморье). Значительную роль в этом вопросе будут играть продолжительность и глубина кризиса и, как следствие, способность власти эффективно выполнять собственные социальные обязательства и «тушить» очаги волнений преимущественно с помощью финансовых ресурсов.

Проблемы диархии

В 2008 году в России вместо привычной квазимонархической суперпрезидентской республики возникла непривычная расстановка сил во власти – диархия – при которой Владимир Путин уступил президентский пост своему протеже Дмитрию Медведеву, а сам возглавил правительство, придав посту премьер-министра ранее несвойственное ему политическое значение. В течение 2008 года именно Путин стабильно воспринимался как внутри страны, так и за ее пределами как лидер, определяющий государственную политику. Тогда как оценки роли Медведева в российской политики разнились – от представления о нем как о номинальной фигуре, которая покинет свой пост при первом удобном случае, до его восприятия как «стажера», постепенно становящегося президентом не только по должности, но и по существу. Последняя точка зрения представляется наиболее близкой к истине. При этом практика показала, что участники диархии способны разделить сферы интересов. Во время газового кризиса начала 2008 года президент и премьер-министр находились в непосредственном контакте с соответствующими чиновниками Украины (другое дело, что результаты были достигнуты во время переговоров с Тимошенко, что объясняется неспособностью Ющенко выстроить отношения с российской властью). Сейчас объявлено о предстоящей встрече Медведева с Бараком Обамой, тогда как Путин возглавил российскую делегацию на форуме в Давосе.

В настоящее время лидерские позиции в диархии, при общем разделении функций и согласовании интересов между «соправителями», продолжает сохранять Путин. Он оказывает основное влияние на принятие ключевых решений, что осознается как государственным аппаратом и элитными группами, так и обществом (исключая его периферийную группу – часть сельского населения, считающую, что безусловным лидером страны является президент). В борьбе с кризисом как публичная, так и непубличная, аппаратная роль Путина является ключевой – он обладает соответствующими полномочиями и берет на себя ответственность. Премьер-министр фактически курирует силовые структуры, которые официально находятся в ведении президента. За рубежом российская власть также преимущественно идентифицируется с фигурой Путина.

Впрочем, возможности Медведева постепенно расширяются. В публичном пространстве он апеллирует к наиболее успешным и модернизаторски настроенным слоям общества, к которым сам принадлежит по своему происхождению. В свою очередь, эти слои («белые воротнички») в большей степени, чем другие группы населения, считают, что участники диархии в настоящее время равноправны. Если говорить о населении в целом, то качественное социологическое исследование, проведенное Центром политических технологий (ЦПТ), свидетельствует о том, что россияне продолжают высоко оценивать лидерские качества Путина, воспринимая его также как справедливого, внимательного к людям человека (в данном случае «работает» потребность респондентов в психотерапевтическом подходе в условиях развивающегося экономического кризиса). В то же время они начинают привыкать к Медведеву-президенту. Медведев наделяется собственными личностными чертами, набирает политический вес, в том числе и с точки зрения респондентов с невысоким социальным статусом («синих воротничков»).

Если в Путине – пользуясь терминологией Макиавелли - общество видит черты политика-льва и политика-лиса то в восприятии Медведева доминируют «лисьи» черты. При проведении исследования задавался вопрос о том, с какими животными ассоциируется тот или иной политик – «животные» Медведева – это преимущественно крупные кошки, сильные и в то же время, осторожные, не склонные к прямолинейным действиям (лев, пантера, рысь), а также молодые звери (львенок). Именно эти качества подчеркивают участники исследования, объясняющие свою позицию – так что даже «медведевский» лев не выглядит грозным («может лавировать, дипломатично себя вести, ступает мягко»). Тогда как Путина тоже сравнивают со львом, но совсем с другой мотивировкой – «обидчиков страны порвет» (еще одна распространенная путинская ассоциация – собака – с ярко выраженным «человечным» подтекстом: справедливая, преданная, понимает чужую боль).

Существенную роль в развитии диархии сыграли военные действия на Южном Кавказе в августе прошлого года. Напомним, что до этого Медведев воспринимался значительной частью общества как недостаточно волевой, сугубо гражданский политик (юрист, преподаватель), неспособный к жестким действиям. Однако во время этого кризиса Медведев проявил лидерские качества, приняв на себя ответственность за сложные решения, которые к тому же надо было принимать в кратчайшие сроки (и с учетом того, что Владимир Путин в начале военных действий находился за пределами России). После этого в образе Медведева появилась лидерская составляющая; некоторые из респондентов, участвовавших в исследовании ЦПТ (из числа «белых воротничков») парадоксальным образом даже считают президента более жестким политиком, чем премьер-министр.

Расширяются возможности Медведева в кадровой сфере – этот процесс проходит эволюционно и часто незаметно для многих наблюдателей. После его избрания президентом целый ряд протеже Медведева заняли значимые посты в государственном аппарате. Среди них:

- Константин Чуйченко (руководитель контрольного управления президента);

- Николай Винниченко (полномочный представитель президента в Уральском федеральном округе);

- Александр Коновалов (министр юстиции);

Артур Парфенчиков (директор Федеральной службы судебных приставов);

- Александр Федоров, Владимир Зубрин, Дмитрий Костенников, Алексей Величко, Георгий Матюшкин (заместители министра юстиции; первые трое ранее работали под руководством генерала Виктора Черкесова в Федеральной службе по контролю за оборотом наркотиков; Черкесов считался аппаратным союзником Медведева еще до его избрания президентом);

- Игорь Манылов (заместитель министра экономического развития);

- Юрий Петров (руководитель Федерального агентства по управлению имуществом);

- Илья Петров и Павел Потапов (заместители руководителя Федерального агентства по управлению имуществом);

- Юрий Любимов (первый заместитель руководителя Федеральной регистрационной службы).

Понятно, что многие из этих чиновников сейчас малоизвестны широкой общественности. Однако вполне очевидно, что речь идет о целенаправленном продвижении кандидатов на государственные должности, причем в значимых сферах (юстиция, управление имуществом и др.).

Отметим также корректировку кадровой политики на региональном уровне. В числе новых губернаторов, кандидатуры которых были выдвинуты Медведевым – судья Конституционного суда, профессор Борис Эбзеев (Карачаево-Черкесия), полковник, Герой России Юнус-Бек Евкуров (Ингушетия), бывший лидер оппозиционной либеральной партии «Союз правых сил» Никита Белых (Кировская область). Таким образом, при Медведеве существенно расширяются источники комплектования губернаторского корпуса, среди президентских выдвиженцев появляются яркие, необычные для практики предыдущего времени фигуры, призванные решать политические задачи. Особенно обращает на себя внимание опыт Ингушетии, где при новом президенте начался серьезный диалог с оппозицией, которую в течение нескольких лет пытались разгромить как «деструктивную силу» (дело дошло даже до гибели от рук милиционеров одного из ее лидеров, Магомеда Евлоева).

В России много говорят о возможных противоречиях внутри диархии, однако представляется, что, как минимум, чувство самосохранения, желание предотвратить эрозию существующей политической системы, побуждает ее участников к максимальной сдержанности и к достижению договоренностей по конкретным вопросам. Поэтому диархия выглядит жизнеспособной управленческой схемой, несмотря на ее необычность для России и объективные риски, связанные с «соправлением».

Известно, что в 2007 году альтернативой созданию диархии было избрание Владимира Путина на третий срок при изменении Конституции. По сравнению с этим вариантом диархия выглядит менее авторитарно, хотя сам феномен преемничества при создании максимально льготных условий преемнику во время избирательной кампании, далек от классической демократии. В то же время кризис делает еще более актуальным, чем ранее, вопрос о возможных путях эволюции режима. Представляется, что здесь существуют разные сценарии. При позитивном для власти сценарии – сравнительно непродолжительный кризис и быстрое начало оживления экономики – дело может ограничиться заменой части непопулярных или проявивших недееспособность чиновников при сохранении (возможно, с некоторыми изменениями) существующего политического режима. Однако прогнозы правительства, озвученные в конце января Игорем Шуваловым и Алексеем Кудриным, снижают вероятность благополучного сценария – кризис будет длиться три года, доходы бюджета будут ниже, чем планировалось, на 4,4 триллиона рублей, ожидается нулевой экономический рост, а инфляция может превысить 13%.

Если же события будут развиваться по негативному сценарию – затяжной и тяжелый кризис - то возможно исчерпание существующего кредита доверия власти, что, в условиях отсутствия дееспособной оппозиции, может привести к политической хаотизации. Инерционный путь развития с незначительными корректировками курса становится в этом случае все менее возможным из-за повышающейся неустойчивости системы. Более актуальными становятся два разнонаправленных варианта, направленных на предотвращение хаотизации. Первый – рост авторитарных тенденций, стремление «закрыть» общество, «закрутить гайки», попытка отвлечь население от кризиса путем поиска внутренних и внешних врагов. Впрочем, такой курс, как правило, сопровождается изоляционизмом, против которого выступают и Путин, и Медведев. Например, на форуме в Давосе Путин заявил, что «надо искать компромиссы. Что касается России и наших партнеров в Европе, в Соединенных Штатах, в некоторых странах Азии – здесь нужно только равноценное и равноправное партнерство. Во многом наши экономики дополняют друг друга».

Второй вариант – стремление использовать «окно возможностей», возникшее в результате прекращения «нефтяного благополучия» для модернизации страны, проведения необходимых структурных реформ, развития общественных дискуссий по ключевым вопросам развития России.В настоящее время действия власти носят противоречивый характер, сохраняя возможность для реализации обоих вариантов. С одной стороны, Медведев подписывает консервативный закон, выводящий из компетенции судов присяжных ряд уголовных дел «политизированного» характера (по таким составам преступлений как терроризм, государственная измена, шпионаж, массовые беспорядки – последнее особенно актуально в кризисный период). С другой стороны, он останавливает два одиозных законопроекта, один из которых расширял возможности давления на СМИ (облегчая их преследование за «клевету», чем и сейчас пользуются чиновники), а второй расширительно толковал понятия «государственная измена» и «шпионаж», благодаря чему практически любое близкое общение с иностранцами могло оказаться опасным.

В прошлом году в послании президента Федеральному собранию были предложены некоторые осторожные реформы, которые, скорее, свидетельствуют о новом тренде. Сейчас эти реформы трансформируются в законопроекты. Ранее минимальное количество членов партии только повышалось, что привело к резкому сокращению числа партий (до семи, исключая находящиеся в процессе самоликвидации). Еще во второй половине прошлого года ходили слухи о дальнейшем его увеличении – с 50 до 100 тысяч членов. Однако сейчас происходит обратный процесс – минимальное число членов уже в ближайшее время сократиться до 45-40 тысяч, а затем, возможно, и до 30 тысяч.

Перед прошлыми парламентскими выборами избирательный барьер был поднят с 5 до 7%, что существенно больше, чем в крупнейших европейских демократиях. Сейчас предлагается допускать в парламент двух-трех депутатов от партий, получивших более 5% голосов. С одной стороны, это символическая мера, не влияющая на расстановку сил в парламенте. С другой, фактически поставлен вопрос о чрезмерности 7%-ного барьера и необходимости создания более благоприятных условий для деятельности партий.

Снижается количество подписей граждан, необходимых для участия в парламентских выборах – с 200 тысяч до 100-120 тысяч. Правда, одновременно, ликвидируется избирательный залог, который давал некоторые гарантии от использования административного ресурса, часто применяемого при проверке подлинности подписей.

Реакция на кризис тоже различна. Уже упоминалось о жестком подавлении протеста автомобилистов в Приморье, создавшем впечатление, что у милиции в подобных ситуация развязаны руки (к тому же в последнее время приняты меры по укреплению органов МВД, что было расценено как подготовка силовых структур к кризису). В то же время недавно в Екатеринбурге был подвергнут задержанию начальник Свердловского областного управления ГИБДД полковник Юрий Демин, который во время аналогичной акции протеста в Екатеринбурге (значительно меньшей по представительности, чем приморская) ударил фотокорреспондента. Задержаний старших офицеров милиции за подобные проступки в российской практике не было – СМИ утверждают, что его инициировал полпред президента в Уральском округе Винниченко, протеже Медведева. Отметим, что еще летом прошлого года, после гибели в челябинской колонии четверых заключенных были арестованы девять сотрудников колонии, хотя руководство ФСИН первоначально пыталось оправдать их действия. Отметим, что действия органов внутренних дел против участников «Марша несогласных» 31 января не отличались какой-либо «чрезвычайщиной», как это можно было предположить после событий в Приморье - центр Москвы перекрыт не был, что позволило радикальным оппозиционерам провести несанкционированную акцию на Полянке.

Уже в период кризиса Медведев встретился с Михаилом Горбачевым и главным редактором «Новой газеты» Дмитрием Муратовым, выразив соболезнование по поводу адвоката Станислава Маркелова и журналистки этого издания Анастасии Бабуровой. Впервые президент непосредственно общался с представителем оппозиционного издания, резко критикующего власть (после гибели Анны Политковской такой встречи не было).

Противоречивость происходящих процессов демонстрирует возможность реализации обеих вариантов – и авторитарного, и демократического. При этом выбор варианта становится принципиальным вопросом, зависящим как от политической воли лидеров страны, так и от гражданской позиции российского общества.

Игорь Бунин - президент Центра политических технологий

Версия для печати