09.04.2009 | Игорь Бунин

Современная Россия: возвращение политики

Экономический кризис создает новые политические риски, обнажающие старые проблемы, накопившиеся за годы относительного преуспевания. Речь идет не только о слабости государственных институтов, неукорененности демократических институтов, крайней ограниченности возможностей для оппозиции, но о конкретных прикладных явлениях. Политическая система практически утратила навык медиации, посредничества между гражданином и государством. Слабы институты уполномоченных по правам человека, профсоюзы и общественные организации. Неудивительно, что реакцией на волнения в Приморье, имевшие вполне реальную экономическую подоплеку, стало вначале применение силы, а затем поиск связей организаторов протестных акций с зарубежными врагами России. Но нормальный диалог с протестующими, среди которых было много вполне политически лояльных людей, выстроить не удалось.

Политическая система основывается на популярности двух лидеров, образовавших в прошлом году правящую «диархию». Само создание диархии стало отходом от персоналистского режима, а ее персональный состав и характер президентской избирательной кампании 2008 года (подчеркнуто спокойный, без использования «массовки» из прокремлевских молодежных организаций) свидетельствуют о том, что потребность в изменениях чувствовалась руководством страны еще в докризисный период. Парламентская кампания, прошедшая в предельно жестком, плебисцитарном стиле, как представляется, вызвала диссонанс – образ единоличного харизматического лидера не соответствовал представлениям самого Владимира Путина о характере российской власти. Тем более, что негативный пример харизматического персоналистского режима имеет место совсем рядом с Россией – в соседней Белоруссии, где «батька» пытается стать «отцом нации». «Лукашенкизация» России, означавшая путь к ее международной изоляции, была неприемлема для Путина, для которого принципиальным является партнерство страны (на своих условиях) с ведущими мировыми демократиями.

Отсюда и создание диархии с продвижением на пост президента сторонника эволюционных либеральных изменений (уже проводившихся под руководством Путина в 2000-2003 годах, но прерванных с «делом ЮКОСа») Дмитрия Медведева. За первый год существования диархии происходило постепенное «укоренение» во власти Медведева – от принятия им ответственности за основные решения во время конфликта на Южном Кавказе до ключевой роли в диалоге с новым президентом США, проявившейся во время саммита G20 в Лондоне. Неудивительно, что в конце марта Медведев мог заявить в интервью ВВС, что «я руковожу государством, я глава государства, и на этом основано распределение полномочий. Господин Путин является Председателем Правительства, это очень сложная, большая работа. Но основные решения от имени государства принимает Президент, это очевидная вещь».

Впрочем, реальное аппаратно-политическое влияние Путина – как на силовые, так и на экономические структуры – по-прежнему остается более высоким по сравнению с президентским. Возможная постепенная десакрализация образа Путина, обусловленная его собственным выбором возглавить правительство, то есть принять на себя ответственность за решение социально-экономических вопросов, многие из которых и до кризиса не приносили имиджевых дивидендов, может носить достаточно длительный характер. При этом стабильность диархии является важнейшим условием сохранения политической стабильности – таким образом, существуют серьезные стимулы (помимо личных отношений) для ее долговечности.

Однако личностным фактором российская политическая система все же не ограничивается. Возникает вопрос о том, насколько российские политические институты, в том числе партии, способны эффективно действовать в период кризиса. Акцент на партийной проблематике выглядит логичным, учитывая особенности российской электоральной системы, в частности, пропорциональную избирательную систему на выборах в Государственную думу. Без сильных самостоятельных партий, представляющих реальные общественные интересы, невозможна действительно независимая законодательная власть.

Партии

После повышения минимальной численности партий с 10 до 50 тысяч членов в России не было зарегистрировано ни одной новой партии – не считая «эсеровского» и «правого» объединительных проектов. Не удалось получить регистрацию ни Народно-демократическому союзу Михаила Касьянова, ни «Великой России» Андрея Савельева, утверждавшим, что они набрали достаточное количество членов. В настоящее время существует несколько «протопартийных» проектов – в частности, движение «Солидарность» (Немцов, Яшин), Новая демократическая партия (Горбачев, Лебедев, Рыжков). Они явно стремятся к участию в электоральных процессах, на которое, по действующему законодательству, имеют право лишь зарегистрированные партии.

Часто на вопрос о том, нужны ли новые партии, ответом является апелляция к общественному мнению. Действительно, тема количества партий, необходимых для современной России, часто поднимается в ходе социологических исследований. Так, три года назад ВЦИОМ выяснил, что 25% россиян высказывались за однопартийную систему, 29% - за две-три крупные партии, 17% - за систему из нескольких малочисленных кадровых партий, включающих в себя только политизированных людей. А каждый пятый считал, что стране нужны не партии, а вожди.

На самом деле вопрос о количестве партий носит второстепенный характер. Пятипартийная система в ГДР мало отличалась по своей сути от двухпартийной в народной Болгарии или однопартийной в социалистической Румынии. Речь должна идти о качестве партийной системы, которое обеспечивает ее стабильность, реальное представительство интересов и авторитет среди граждан. При этом минимальная численность членов партий не должна быть ни слишком маленькой, ни запредельно высокой. Задача этой «планки» - не препятствовать созданию партий, а отсеивать явно нежизнеспособные, «диванные» проекты, в существовании которых заинтересованы лишь их хозяева, продающие места в списках во время избирательных кампаний.

Неспособность российского государства принять своевременные меры по ликвидации «диванных» проектов способствовала консервативной реакции, из-за которой количество реально действующих партий сейчас сократилось до семи – четырех парламентских, формирующегося с немалыми трудностями «Правого дела», маргинализирующегося «Яблока» и спойлера для КПРФ, коим являются семигинские «Патриоты России».

Абсолютное большинство партий, ликвидированных после повышения «планки», скончались тихо и незаметно даже для многих отечественных политологов. Можно вспомнить лишь два примера реальной борьбы партий за существование, связанной с обращениями в высшие суды России. Во-первых, Республиканская партия России (Рыжков – Владимир Лысенко) настаивала на том, что привлекла в свои ряды достаточное количество членов согласно новому закону. Во-вторых, Российская коммунистическая рабочая партия (Тюлькин) оспаривала сам принцип повышения «планки». Обращает на себя внимание тот факт, что в обоих случаях речь шла об идеологических партиях – соответственно, либеральной и леворадикальной – имеющих своих последовательных сторонников в различных регионах страны. Об идеологии большинства других партий можно было говорить лишь условно. Даже мощная некогда Аграрная партия России была, в первую очередь, лоббистским объединением, утратившим перспективы для развития после создания «Единой России», в которую сразу же оказалась интегрирована значительная часть сельской элиты. После этого оставался лишь вопрос о том, куда пойдут аграрии – к «единороссам» или «эсерам».

В последнее время началось снижение «планки» - с 50 до 45, а затем и до 40 тысяч человек. На первый взгляд, речь идет о незначительных изменениях – в российских условиях оптимальной представляется минимальная численность партий в 10-20 тысяч человек. Однако эта тенденция важна сама по себе – как альтернатива не только происшедшем ранее ужесточению возможности создания новых партий, но и планам по дальнейшему повышению «планки» - до 100 тысяч. Но она может стать и составляющей управляемого процесса либерализации партийной системы, который приобретает особую актуальность в период кризиса. Создается «окно возможностей», которое могут использовать различные партийные проекты. Разумеется, сейчас никто не может дать гарантий, что новые партии будут зарегистрированы – однако сам факт регистрации любой из них станет важным прецедентом, на который будут ориентироваться остальные участники партстроительства.

Идеологические дискуссии

Кризис вызывает к жизни «неуправляемые» идеологические дискуссии, которые, как казалось, завершены на неопределенный период. Тогда создавалось впечатление, что почти вся идеологическая поляна (исключая ее локализованный коммунистический сегмент) занята «Единой Россией» с ее тремя клубами – либерально-консервативным, социально-консервативным и государственно-патриотическим. Все дискуссии между ними носили управляемый характер (первоначально сами клубы носили «диванный» характер и лишь в последнее время их деятельность оживилась), связанный с общими политическими целями и неантагонистическими аппаратными интересами. Более того, вопрос об идеологии для «Единой России» как для «партии власти», является второстепенным.

«Эсерам» так и не удалось сформулировать внятную идеологию – в своей политической практике они сделали ставку на социальную риторику. «Правые» находились в сильнейшем идеологическом кризисе, который лишь углубился с созданием «Правого дела» - свидетельством этого является крайняя неопределенность в отношении идеологии новой партии. Бывшие члены СПС склоняются к умеренному либерализму, тогда как представители «Деловой России» исповедуют консерватизм, слегка камуфлирующий политический конформизм, свойственный значительной части предпринимательского сообщества. ЛДПР как была, так и остается, электоральной машиной, широко использующей в своей практике популизм в сугубо прагматических целях (не случайно, что идеологические националисты ненадолго задерживаются в этой партии). Радикальная оппозиция, даже не пытавшаяся зарегистрироваться в качестве партий, объединилась в «Национальную ассамблею», где некоторые либералы пытались сотрудничать с леворадикалами и даже фашизоидными группами на основе непримиримой борьбы с Кремлем. Понятно, что в этом случае либералы теряют свою идеологическую идентичность.

В настоящее время идеологические дискуссии вышли из «управляемого» режима – достаточно сказать о докладе ИНСОРа (подготовленного сотрудниками этого Института и Центра политических технологий) «Демократия: развитие российской модели» и публикациях Евгения Гонтмахера, стимулировавших появление массы откликов – от доброжелательных до резко негативных. Обсуждению подвергаются такие вопросы как возможность проведения «круглого стола» с участием различных политических и общественных сил, степень идеологического многообразия общества, востребованность конкурентной демократии, «либерализация» и демократизация. При этом события развиваются столь быстро, что весьма радикально звучащие предложения спустя несколько месяцев выглядят весьма умеренными. При этом в идеологические дискуссии активно включаются не только различные общественные группы, но и власть – можно в связи с этим вспомнить о первом Послании президента Дмитрия Медведева Федеральному собранию с резкой критикой бюрократической системы:

«государственная бюрократия по-прежнему, как и 20 лет назад, руководствуется всё тем же недоверием к свободному человеку, к свободной деятельности. Эта логика подталкивает её к опасным выводам и опасным действиям. Бюрократия периодически «кошмарит» бизнес – чтобы не сделал чего-то не так. Берет под контроль средства массовой информации – чтобы не сказали чего-то не так. Вмешивается в избирательный процесс – чтобы не избрали кого-нибудь не того. Давит на суды – чтобы не приговорили к чему-нибудь не тому. И так далее. В результате государственный аппарат у нас – это и самый большой работодатель, самый активный издатель, самый лучший продюсер, сам себе суд, сам себе партия и сам себе в конечном счете народ. Такая система абсолютно неэффективна и создаёт только одно – коррупцию. Она порождает массовый правовой нигилизм, она вступает в противоречие с Конституцией, тормозит развитие институтов инновационной экономики и демократии».

Возрождение идеологических дискуссий дает новый шанс российскому либерализму, который оказывается востребован в кризисной ситуации. Сам факт снятия неформальных «табу» с широкого обсуждения ряда тем (от коррекции политической системы до возможности проведения «круглого стола» с участием оппозиции) является признаком политической либерализации. Можно перечислить и другие ее проявления – допуск оппозиции в Совет при президенте по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека, разрешение оппозиционным силам («Солидарность», «Левый фронт») проводить массовые акции в удобных для них местах (не на «задворках» столицы). А также создание «кадрового резерва», признанного сделать более понятной и «прозрачной» систему ключевых назначений, приход либерала Никиты Белых на пост губернатора Кировской области и др. В качестве примера альтернативной линии можно привести разве что новый процесс над Михаилом Ходорковским, принципиальный для «силовой» группы, стремящейся сохранить свои аппаратно-политические позиции.

Проблема оппонентов либералов заключается в том, что им крайне сложно сформулировать альтернативы, соответствующие задачам, стоящим перед страной, претендующей на лидирующие позиции в сообществе демократических государств ХХI века. Их предложения сводятся к стремлению «подморозить» политическую систему («охранители», апеллирующие либо к традиции Победоносцева, либо к чуть менее архаичной корпоративистской модели) или ввести модифицированную уравниловку, основанную на распределительной системе (коммунисты). При этом большинство современных охранителей защищают существующую систему из внеидеологических соображений, будучи тесно связаны с ней материальными интересами (от своих оппонентов они получили прозвище «партия бабла»). Лишь меньшинство представителей этого течения исходят из альтруистических соображений (в связи с этим характерна статья Алексея Зудина в «Российской газете» от 17 марта).

Либералы способны предлагать механизмы решения конкретных проблем, стоящих перед страной, а не ограничиваться пиаровскими конструкциями, успешно работающими в комфортной социально-экономической ситуации, и не лоббируют интересы конкретных компаний. Либеральный универсализм, предусматривающий отказ от обременительного для бюджета фаворитизма, на сегодняшний момент не имеет реальной экономической альтернативы. То же относится и к необходимости сочетания антикризисных мер и проведения модернизационного курса, для которого кризис создает дополнительные возможности – в спокойной, комфортной социально-экономической ситуации существует дефицит стимулов для серьезных изменений.

Тем более, что часть либералов («идейные либералы», «либеральные технократы»), кажется, усвоили многие уроки драматичных для них – как и для страны в целом – 90-х годов. Они стали более «технологичными», ориентированными на решение конкретных задач, лишенными необоснованной романтики и завышенных ожиданий. Они избавились от пренебрежительного отношения к социальной сфере, сблизившись в этом отношении со своими европейскими единомышленниками. Наконец, изжита «пиночетовщина» - представление о том, что с помощью жесткой авторитарной диктатуры можно привести людей в светлое либерально-рыночное будущее (показательно, что самый большой энтузиаст этой теории в 90-е годы Михаил Леонтьев сейчас является пламенным критиком либерализма).

Новый шанс для либеральной идеологии тесно связан и с перспективой партийного строительства – активизирующимся дискуссиям сложно проходить в жестких рамках существующий партийной системы. Кроме того, сами дискуссии все более касаются вопроса о будущем не только партийной, но и политической системы, степени ее гибкости и устойчивости в условиях кризиса. При этом не следует недооценивать демократический потенциал, существующий в обществе – согласно данным социологов, 78% россиян убеждены в том, что стране нужна демократия (противоположное мнение лишь у 14%). Исследование «Демократия: развитие российской модели» (репрезентативный опрос проводился компанией «Башкирова и партнеры») показало, что граждане выделяют пять основных составляющих демократии – в порядке убывания количества ответов:

- Равенство граждан перед законом (63%).

- Свобода слова, вероисповедания, передвижения (36%).

- Обязанность государства учитывать мнения и интерес каждого (35%).

- Право избирать и менять власть (32%).

- Подотчетность власти гражданам (29%).

Таким образом, для россиян представляются важными базовые свободы (слова, вероисповедания, передвижения) – практическое наполнение демократии, ценность и значимость которого они смогли оценить в повседневной жизни. В ходе того же исследования выяснилось, что для 68% россиян демократия – это учет всех мнений граждан, как большинства, так и меньшинства, тогда как лишь для 17% - власть большинства.

При этом успешное функционирование либеральной партии невозможно без апелляции к такому значимому понятию для россиян как справедливость – неудивительно, что из содержательных характеристик демократии они в первую очередь отмечают те, которые ассоциируются с глубинной ценностью справедливости в общественно-политической сфере (под это определение подходят три из пяти наиболее популярных ответов). Тем более, что это понятие не противоречит либеральным ценностям в их современном понимании.

Политическая система

Нынешняя политическая система, частью которой являются партии, изначально является «архитектурной», созданной сверху, в значительной степени имитирующей реальную многопартийность и политический плюрализм. Она может (с минимальными изменениями, связанными с некоторым перераспределением голосов избирателей между существующими партиями) выдержать испытание кризисом, если он будет носить недолгий и неглубокий характер – однако такой экономический сценарий носит ярко выраженный оптимистический характер и не разделяется многими специалистами.При более пессимистических вариантах могут обостриться коренные пороки этой системы, в том числе «закостенелость», фактически приводящая к выборам без выбора. Уже сейчас некоторые избиратели не только «голосуют ногами», но и в поисках какой-либо оппозиции останавливают свой выбор на КПРФ, даже не разделяя не только коммунистических, но и левых ценностей. Сейчас приращение коммунистического электората на выборах законодателей обеспечивается за счет россиян, стремящихся выразить свой протест и не находящих другого выбора, не считающих – обоснованно – остальные партии действительно оппозиционными. Возникает парадоксальная ситуация: некоторые избиратели (в основном это образованные горожане) голосуют за коммунистов, учитывая тот факт, что они не имеют шансов прийти к власти – в противном случае они еще сто раз подумали бы, прежде чем отдать свой голос партии, по-прежнему почитающей Сталина.

При этом власть и при пессимистическом сценарии будет в течение определенного времени оставаться основным актором политического развития, но ее способность к принятию быстрых и эффективных решений может резко снизиться. Как это было с советскими институтами в конце существования СССР, когда разрыв контракта между властью и обществом вызвал сначала эрозию, а затем и развал политического режима. В конце концов, если не открыть клапаны, то котел может взорваться. Поэтому необходимо, чтобы именно власть стала инициатором «возвращения политики», взяла в свои руки инициативу в этом вопросе, определила цивилизованные рамки политического процесса, чтобы ее решения были сознательным выбором, а не запоздавшими уступками. Тем более, что именно во время кризиса возрастает востребованность обществом политических альтернатив, а властью – эффективных посредников между нею и населением, которыми могут стать партии, включающие в себя популярных политиков, в том числе не связанных с нынешним российским руководством, но готовых к конструктивному диалогу с ним.

Управляемый, эволюционный характер трансформации политической системы, придания ей большей гибкости и представительности может позволить избежать ее радикальной ломки, угрожающей развалом. Управляемая либерализация партийной системы может быть связана не только со снижением минимального количества партийцев, но и с универсализацией подхода к проверке численности членов партий. Он не должен быть формальным, как в 1990-е годы, когда «диванные» партии, насчитывавшие сотню реальных членов, обзаводились несколькими десятками абсолютно «бумажных» региональных отделений – такой подход привел только к дискредитации партийной системы в глазах населения. Но он не должен носить и репрессивного характера, при котором партия, даже набрав необходимое количество активистов, оказывается не в состоянии прорваться через частокол формальностей и вынуждена искать правду в Страсбурге.

Власть должна с пониманием относиться к критикам политической системы и вовлекать их в режим конструктивного политического диалога, в ходе которого неизбежно станет ясно, кто из них действительно заинтересован в решении стратегических задач, стоящих перед страной, а у кого за душой нет ничего, кроме дешевой демагогии. Среди участников диалога должны присутствовать и профсоюзы, альтернативные официальной ФНПР и имеющие опыт защиты интересов наемных работников, и структуры гражданского общества, давно действующие в правозащитной сфере, и вновь создаваемые «снизу» в ходе кризиса общественные организации. При этом эффективное государство имеет достаточные рычаги для того, чтобы пресекать функционирование деструктивных политических сил, действуя при этом в рамках закона (тем более, что в России для этого имеется серьезная законодательная база), а не «понятий».

Реальная многопартийность, предусматривающая возможность политического выбора, серьезный общественный диалог, эффективно действующие демократические процедуры являются важнейшим условием сохранения политической стабильности в кризисной ситуации. В противном случае стабильность может оказаться основанной только на благоприятной экономической конъюнктуре, а, следовательно, временной и непрочной.

Элиты

Проблемы политической системы напрямую связаны с вопросом о дееспособности элит, оптимальности механизма их отбора, возможности их обновления. Существуют различные подходы к этому вопросу, но, при всем своем различии, они основаны на признании несовершенства современных российских элит.

Один подход связан с представлением о необходимости ухода элит 90-х годов, не справившихся со своими задачами, «недостаточно патриотичных», своекорыстных, недееспособных и др. Подобные характеристики, действительно, свойственны многим представителям элитных групп, однако возникают серьезные сомнения по поводу их применимости к элитам в целом. Кроме того, если отказаться от действующих элит, неясно, чем их можно заменить – современные субэлитные группы в значительной степени являются продуктом тех же процессов, которые формировали элиты постсоветской России. Под флагом ухода элит может быть проведена лишь их очередная искусственная частичная ротация, новое перераспределение ресурсов в пользу наиболее влиятельных (но далеко не всегда самых компетентных) элитных групп.

Второй подход предусматривает создание «коалиции за модернизацию», в состав которой могут войти наиболее динамичные элитные группы, объединенные меритократическим признаком и стремлением к конструктивным изменениям при сохранении политической стабильности. Он, в частности, исходит из того, что если в плебисцитарной и манипулятивной политической системе роль элит как посредников между властью и обществом не востребована, то при ее трансформации она может стать актуальной.

Такой подход не предусматривает автоматического ухода старых элит, многие участники которых совместимы с модернизационным процессом не в меньшей степени, чем представители более молодого поколения. В то же время он неизбежно связан с обновлением элит, которое в нынешних условиях может быть проведено путем эволюционного управляемого процесса, а не «обвально», как это происходило в конце 80-х годов. Одним из механизмов такого «освежения» может служить кадровый резерв, сформированный президентом России в нынешнем году из молодых управленцев, работающих как в государственном, так и в частном секторе.

Кризис может привести также к процессу «естественного отбора» в элитах, когда часть элит продемонстрирует свою слабость и недееспособность, неумение работать в условиях изменения экономической конъюнктуры. Речь в данном случае может идти о различных окологосударственных, часто бюрократизированных группах, обязанных своим успехом не умению работать в рыночных условиях, а фактической «приватизации» ресурсов, сопровождавшейся резким повышением транзакционных издержек. Такой «естественный отбор» может быть ускорен проведением целенаправленной (а не выборочной, политически мотивированной) антикоррупционной политики государства, роль которой в условиях кризиса не снижается, а, напротив, может увеличиться.

Такой подход способен, сохраняя необходимую элитную преемственность, создать благоприятные условия для вертикальной мобильности, повышения профессионального уровня элит и, как следствие, инвестиционной привлекательности страны, без чего невозможна ее модернизация.

Игорь Бунин - президент Центра политических технологий

Версия для печати