24.06.2009 | Сергей Маркедонов

В поисках правильной реакции

Покушение на президента Ингушетии Юнус-бека Евкурова снова превратило Северный Кавказ в предмет всеобщего внимания. С одной стороны, террористический акт в Назрани производит эффект déjà vu. Мы снова услышали жесткие заявления со стороны правящего тандема (прозвучало даже сравнение северокавказских террористов с германскими нацистами), заверения чиновников высшего звена о «взятии под личный контроль» и неотвратимости наказания. Все это уже было и после убийства министра внутренних дел Дагестана, других инцидентов, связанных с представителями северокавказской элиты. С другой стороны, покушение на президента Ингушетии во многом является особым политическим событием, требующим к себе действительного, а не показанного внимания. Этот трагический случай как бы сфокусировал в себе многие проявления общего кризиса российской политики на Северном Кавказе.

Начнем с того, что это было покушение не просто на представителя власти, а на политика, который попытался существенным образом скорректировать акценты в «замирении» нестабильной республики. Завершись его опыт хотя бы относительным успехом, мы могли бы говорить о его грамотном заимствовании (не слепом копировании, конечно) в соседних субъектах РФ. Сегодня трудно (да и вряд ли нужно) говорить о том, насколько его назначение на должность главы республики было продуманным. Не исключено, что решение Кремля было вызвано попросту стремлением избежать коллапса и гражданской войны, на пороге которой Ингушетия стояла при предшественнике Евкурова.

Но как бы то ни было, именно Евкуров одним из первых на Северном Кавказе «эпохе нулевых» осознал, что противодействие террористической и экстремистской угрозе - это не отправка дополнительных воинских контингентов без всякой системы и по принципу «количество важнее качества», а обеспечение хотя бы минимального уровня доверия между властью и обществом. Иначе все самые лучшие «силовики» воспринимаются как оккупанты со всеми вытекающими для них и для страны в целом последствиями. И он не просто осознал это, а попытался перевести идеи в практическую реализацию. Таким образом, мы можем говорить о президенте Ингушетии, как об инновационном управленце на Кавказе, который попытался вывести перейти от политики запоздалых реакций к упреждению и профилактике угроз.

В ряду его безусловных успехов можно назвать налаживание диалога между светской оппозицией и властью. Сегодня скептики могут сказать, что назрановский теракт девальвировал этот позитивный результат. Но мне такие сомнения кажутся надуманными. До осени 2008 года радикализация этой части оппозиционного спектра была вполне реальной. И вряд ли она прибавила бы стабильности самой маленькой северокавказской республике. В то же самое время, было бы, по крайней мере, наивным ждать от Евкурова полного и окончательного примирения всех со всеми. Во-первых, до него в республике было сделано слишком много упущений, а во-вторых, тот масштаб проблем, которые сформировались в Ингушетии за постсоветский период, требовали (и продолжают требовать) внимания федерального центра, его ресурсов и возможностей. Разве мог Евкуров без помощи Москвы пойти на какое-то разрешение проблемы Пригородного района, нормального бюджетного обеспечения республики (на фоне восстанавливающихся Грозного и Цхинвали), снятия проблем трудовой избыточности и безработицы, грамотного силового присутствия в республике? Ответы на эти вопросы кажутся слишком очевидными.

Однако далеко не очевидными кажутся последствия назрановского теракта для всей северокавказской политики России. Сегодня (как бы жестко и даже, может быть, в чем-то цинично это ни звучало) главная задача - это не определение заказчика, организатора и исполнителя злодейского покушения, а правильная реакция на инцидент. По первым реакциям российских политиков мы видим, что выводы из трагедии в Ингушетии могут быть сделаны не совсем адекватные. Прежде всего, федеральная власть может посчитать разного рода диалоги и переговоры «пустой тратой времени». Ведь «враг у ворот» и у него едва ли не «нацистское лицо». А потому, реакция не только для Ингушетии, но и для всего Северного Кавказа может свестись к программе, блестяще описанной Львом Толстым. Die erste kolonne marschiert, die zweite kolonne marschiert. Впрочем, и итог этого марша может оказаться столь же печальным, как у классика. Потому что вопросы о стратегическом понимании происходящего на Северном Кавказе не ставятся. Слишком много заявлений, рассчитанных на публику (неизменная демонстрация играющих желваков и стремления «замочить всех» в известном месте). Но эта схема, апробированная в Чечне 1990-х гг. во время фронтального противостояния сепаратистов и федерального центра, не работает ни в Ингушетии, ни в Дагестане. Здесь нет прямых линий фронта (и в Чечне все тоже было не так просто, но разделяющие линии были более четкими). Экстремистская деятельность в той же Ингушетии получает своеобразную поддержку от коррумпированных и безответственных чиновников, неграмотных и непрофессиональных силовиков (которые мало того, что не умеют действовать точечными методами, так еще и превращают свою деятельность в вид прибыльного бизнеса). В этой связи непонятно, чем помогут в борьбе с коррупцией или непрофессионализмом новые полки и дивизии (кстати, не лишенные тех же болезней)?

Просто поражаешься тому, как в Москве не понимают, что всяческая апелляция к «успешному опыту Чечни» и Рамзану Кадырову в соседних республиках воспринимается с крайней настороженностью (если не со страхом). Трудно объяснить обывателю, что Кремль хочет транслировать опыт «чеченизации» избирательно. Ингуши и жители Дагестана думают, что в пакете к этому прилагаются и «зачистки» времен 1990-х гг., и широкомасштабные военные действия и все то, что сопровождало Чечню в прошлом и сопровождает в настоящем. Под настоящим мы имеем в виду практически полное устранение оппозиционных настроений и формирование режима региональной «вертикали». В этом северокавказских обывателей трудно разубедить, хотя во многом такие страхи являются гипертрофированными. Но на эти страхи работают символы, стереотипы, к которым у Москвы нет никакого внимания. Если в информационном пространстве меньше сообщений о терактах из Чечни, значит, победа одержана. Следовательно, можно распространять этот опыт повсюду. Без понимания тончайших нюансов и отличий чеченской истории от истории Ингушетии или Дагестана.

При этом, похоже, в Кремле нет понимания того, что организаторы теракта в Назрани не являются обычными бандитами (как об этом каждый день говорит наш агитпроп). Они прекрасно просчитывают ходы и, скорее всего, сумели просчитать возможности неадекватной реакции на покушение на президента Ингушетии. Они смогли понять, что действия Евкурова не только выбивали почву у них из-под ног, но и порождали недовольство у многих чиновников, как в Магасе, так и к Москве. Они понимали, что многие захотят использовать этот инцидент для сворачивания осторожных инновационных политических проектов. Какие правозащитники? Какой общественный диалог? Какая систематизация борьбы с экстремизмом? Все это - сложный и затратный механизм, а отдача завтра неочевидна. Между тем наша бизнес-политическая логика требует скорейшей «отбивки». Поэтому вывод прост: опыт Кадырова - в массы, поддержка местного чиновничества усиливается, а непосредственное федеральное влияние ограничивается отправкой новых солдатских масс в регион. Скорее всего, экстремисты ждут гипертрофированно жесткой реакции Кремля. Более того, они готовы извлекать дивиденды из этой ситуации (учитывая и отмеченные выше «сопутствующие факторы»). Как говорится, история повторяется.

И будет повторяться до тех пор, пока за осознанием «системного характера» угроз российской государственности не придет понимание того, что на них необходимо системно же реагировать. Главная проблема Евкурова была в том, что он попытался наливать новое вино в старые прорвавшиеся во многих местах мехи. Между тем, трудно менять отдельные элементы, не меняя принципов работы системы в целом. Однако изменения северокавказской системы невозможны до тех пор, пока представления правящей элиты об этом регионе будут оставаться прежними. В свое время любимый нынешними российскими руководителями генсек ЦК КПСС Юрий Андропов сетовал на то, что «мы слишком мало знаем собственную страну». Данная оценка как нельзя актуальна сегодня, если мы говорим о Северном Кавказе. Все сегодняшние познания российской центральной власти базируются на оперативных справках и записках «компетентных органов», важность которых трудно отрицать.

Однако нельзя не заметить, что без академического и научно-прикладного исследования региона (которое ведется от случая к случаю отдельными энтузиастами без серьезной поддержки со стороны государства) составить адекватную картинку ситуации невозможно. Ведь Кавказ- это не только воинские части, внутренние войска, ФСБ, террористы, экстремисты и взрывы. Это- люди с их повседневными проблемами и запросами, которые никак не сводимы к экстремистским программам и лозунгам. Но до этой группы людей нет дела оперативникам, у них другие задачи. Отсюда и тотальное выпадение «кавказских обывателей» из российского актуального социально-политического контекста. Таким образом, надо понять, что на Северный Кавказ помимо солдата должен прийти социолог и этнограф. Иначе этот регион не перестанет быть поставщиком трагических новостей.

Сергей Маркедонов - зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук

Версия для печати