28.09.2009 | Сергей Маркедонов

Вторая чеченская: десять лет спустя

Десять лет назад, 23 сентября 1999 года первый президент России Борис Ельцин подписал Указ «О мерах по повышению эффективности контртеррористических операций на территории Северо-Кавказского региона Российской Федерации». В тексте президентского указа говорилось о создании Объединенной группировки войск для борьбы с терроризмом на Северном Кавказе. С этого же дня российская авиация начала нанесение ударов по Чечне (в первую очередь по Грозному и его пригородам). Впрочем, в самом указе «чеченская цель» определяется с существенными оговорками. В отличие от первой антисепаратистской кампании 1994-1996 гг. Москва не сразу, а шаг за шагом обозначала свою стратегическую цель - покончить с Чеченской Республикой Ичкерия. Наземная операция против сепаратистов началась, спустя неделю после подписания президентского указа, 30 сентября 1999 года, когда подразделения российской армии и внутренних войск со стороны Ставропольского края и Дагестана перешли административную (в 1996-1999 гг. де-факто государственную) границу Чечни. Так началась «вторая чеченская кампания».

Напомним, что непосредственным поводом (не причиной, конечно же) для второй антисепаратистской кампании стало вторжение боевиков Шамиля Басаева и Хаттаба в Дагестан. Это произошло 7 августа 1999 года. За полтора месяца боев в Дагестане погибло более полутора тысяч боевиков, 280 российских военнослужащих (около тысячи было ранено). Отразив непосредственную агрессию Хаттаба и Басаева, российские военные и внутренние войска начали «зачищать» т.н. «Кадарскую зону», созданную также в августе 1998 года в селах Карамахи, Чабанмахи, Кадар Буйнакского района радикальными исламистами. Еще за год до нападения Басаева и Хаттаба в трех селах Дагестана исламские радикалы заявили об отказе подчиняться официальным властям Дагестана и о создании «Отдельной исламской территории», внутри которой произошла ликвидация официальной власти силовых структур, введение шариатского судопроизводства и вооруженных постов по защите «суверенитета» данной территории. По своей сути «Отдельная исламская территория» стала вторым после Ичкерии де-факто государством на российском Северном Кавказе. Ликвидировав «Отдельную исламскую территорию» 12 сентября 1999 года, Москва взялась за свою главную головную боль 1990-х - Чеченскую Республику Ичкерия. Повторимся еще раз, в 1999 году эта цель внедрялась в массовое сознание постепенно. Еще в июле 1999 года, то есть накануне басаевского рейда командующий внутренними войсками МВД РФ Владимир Овчинников заявил, что «прорабатывается вопрос о создании буферной зоны вокруг Чечни».

12 августа 1999 года, то есть уже через пять дней после начала вторжения Басаева и Хаттаба в Дагестан, тогдашний заместитель министра внутренних дел РФ Игорь Зубов заявил на пресс-конференции, что президенту Чеченской Республики Ичкерия Аслану Масхадову направлено письмо с «предложением провести совместную с федеральными войсками операцию против исламистов в Дагестане». Таким образом, не вполне корректно говорить о том, что руководству Чечни в 1999 году не предлагали никаких компромиссов. Через день после пресс-конференции Зубова назначенный Ельциным глава правительства РФ Владимир Путин аккуратно высказался в том духе, что «удары будут наноситься по базам и скоплениям боевиков независимо от их расположения, в том числе и на территории Чечни». Как стратегическая цель, Чечня еще не определяется, не исключаются только удары по ней. Но всем, сколько-нибудь знакомым с ситуацией на Северном Кавказе становится понятно: без ликвидации «провалившегося» ичкерийского государства изменить ситуацию в регионе не получится. Тем паче, что вместо совместных антиисламистских действий Масхадов 16 августа 1999 года объявил о частичной мобилизации резервистов и участников первой чеченской кампании. Всеобщая мобилизация будет объявлена 11 сентября. До этого времени российская авиация уже проводила бомбардировки чеченской территории. Но даже 14 сентября стремительно набирающий популярность Путин говорит о том, что «следует подвергнуть беспристрастному анализу Хасавюртовские соглашения» (проводится подведение правовой основы под необходимостью изменения статус-кво) и «временно ввести жесткий карантин» вокруг Чечни. И снова военно-полицейская операция, как цель здесь прямо не обозначается. Но 18 сентября вокруг Чечни российские подразделения выстраивают упомянутый Путиным «карантин», то есть фактическую блокаду. 27 сентября тогдашний премьер-министр отвергает возможности переговоров российского руководства с Асланом Масхадовым. Именно с этого времени (а не с августа 1999 года) «жесткая линия» по отношению не только к исламистам, но и к ичкерийскому истеблишменту становится определяющей в политике Кремля. 30 сентября 1999 года Путин заявляет о том, что военные операции в Чечни будут вестись, чтобы «понесенные жертвы не были бы напрасными».

Десять лет с начала второй чеченской кампании - важный повод для определенного подведения итогов, а также ответа на вопрос, обозначенный десять лет назад Владимиром Путиным. «Были ли напрасны жертвы 1999 года со всех сторон, принимавших участие в том важном для новейшей российской истории событии?» Удалось ли достичь той цели, которая десять лет назад виделась, как магистральная - замирение всего Кавказа через «успокоение Чечни».

События последних месяцев говорят о том, что даже после отмены режима КТО (контртеррористической операции) ситуация далека от стабильной. Почти что в канун десятилетнего юбилея второй чеченской кампании, в республики были убиты глава селения Старый Ачхой Али Артамов и его сын Анзор. За 150 дней после «победы над терроризмом» (поскольку официально операция отменена, значит, с формально-юридической точки зрения нет основы для разговора о террористической угрозе) жертвами терактов и диверсий стали более 160 человек, среди которых не только силовики или экстремисты-подпольщики, но и мирные жители. Помимо погибших есть и раненые. Психические же травмы, расстройства, крах иллюзий и разочарования вообще не поддаются строгому статистическому учету, хотя их влияние на политическую динамику в Чечне и на всем Северном Кавказе не меньшее, а возможно, и большее. В этой связи неизбежно напрашиваются дискуссии об утраченных десять лет назад шансах, возможных альтернативах и корректировках сложившейся сегодня ситуации.

Говоря о событиях десятилетней давности, надо, в первую очередь понимать тот реальный коридор возможностей, который имела Россия в самой Чечне и в целом на Северном Кавказе. В этой связи важны два чрезвычайно важных тезиса. Первый - попытки мирного решения «чеченского вопроса» и достижения компромиссов между Москвой и Грозным не были абстрактным теоретизированием. Они реализовывались на практике, но потерпели неудачу еще до событий 1999 года. Само подписание Хасавюртовских соглашений поставило под сомнение суверенитет РФ над Чечней (притом сделано это было самой Россией). В истории постсоветского самоопределения - это едва ли не уникальный случай. И хотя Москва нигде и никогда не поддерживала отделения Чечни и не признавала ее государственности, считая эту республику неотъемлемой частью РФ, но она позволила этот статус сделать предметом интерпретаций и дискуссий. Поскольку статус Чечни «откладывался на несколько лет». Такого прогресса не достигали ни Грузия, ни Молдова, ни Азербайджан. Для всех перечисленных выше государства даже федералистская модель оказывалась едва ли не тождественной сепаратизму. Но самое главное- это государственная несостоятельность Чеченской Республики Ичкерия. Именно она не позволила Чечне пойти по пути национального обособления от России и сделала неизбежной вторую военную кампанию.

Как справедливо замечает американский историк и политолог, автор книги по истории Кавказа «Призрак свободы» Чарльз Кинг, территориальный статус государства вторичен по отношению к качеству государственного управления. Признание государства мировым сообществом не освобождает его от таких государственных болезней, как коррупция, произвол чиновников, слабость властных институтов. Однако в Чечне 1996-1999 гг. (то есть в период между двумя кампаниями) этих проблем оказалось слишком много. И дело здесь не только в неспособности Масхадова поставить под свой контроль полевых командиров, побороть терроризм (не только антироссийский, но и внутренний), покончить с похищениями людей. Главной проблемой стала элементарная правовая, политическая безграмотность, превращавшая в фарс романтические задумки ичкерийских лидеров. Пример такой безграмотности блестяще описан известным российским этнографом Владимиром Бобровниковым: «Иногда доходило до смешного. Например, знаменитый уголовный кодекс Чечни 1996 года, о котором многие слышали, но который мало кто читал, был практически полностью списан с Уголовного Кодекса Судана, принятого за несколько лет до этого в соответствии с маликитским мазхабом (правовой школой), — в то время как в Чечне преобладает шафиитский мазхаб. Сторонники введения данного закона в Чечне так торопились, что забыли заменить в некачественно выполненном подстрочном переводе указанного кодекса Судана многие местные реалии. Например, там остались штрафы в суданских фунтах. Плата за кровь должна была взиматься верблюдами. А где вы найдете в Чечне, например, сто верблюдов за убийство дееспособного свободного мужчины, как того требует закон?». Все это превращало Ичкерию в политическую фикцию, федерацию полевых командиров, чья деятельность была перманентным вызовом не только России, но и соседним государствам Грузии, Азербайджану, до которых в 1996-1999 гг. руки просто не доходили (хотя отдельные эксцессы случались и здесь).

Таким образом, переждать события на Кавказе за Тереком (как рекомендовали многие доброхоты) в 1999 году было невозможно. Военно-полицейское вмешательство было необходимо и ему не было серьезной альтернативы. Переговоры с Масхадовым – это не переговоры со Смирновым, Кокойты или Багапшем (на 1999 год в случае с Южной Осетией и Абхазией соответственно с Чибировым и Ардзинбой). Договоренности и ичкерийским вождем ни в 1998, ни в 1999 годах, ни позже не гарантировали бы от их неисполнения, поскольку в отличие от ПМР, Южной Осетии, Абхазии или Нагорного Карабаха у Ичкерии не появилась институциональная форма организации власти. Следовательно, приказ президента и верховного главнокомандующего Ичкерии не был бы попросту выполнен. Или был бы выполнен так, что лучше бы и не выполнялся вовсе.

Но означает ли все это, что столь же безальтернативными были те политические технологии, которые принесла Россия десять лет назад? Насколько оправданной была политика «чеченизации»? Насколько правильным был военно-полицейский крен в деле «усмирения» и Чечни и всего Северного Кавказа? Насколько необходимым был тот коллапс в области защиты прав человека, против которого вроде бы и призвана была бороться федеральная власть? Ведь не ради замены ичкерийских похищений на российский произвол должна была проводиться антисепаратисткая кампания! Между тем, оправданная со всех точек зрения военно-полицейская операция не получила столь необходимого дополнения в виде «мягкой силы».

В свое время признанный мастер немецкой историографии, автор фундаментальной «Римской истории» (получившей нобелевскую премию по литературе) Теодор Моммзен писал, что сила Рима была не только в его завоеваниях, но и в «плуге», приходившем вслед за солдатами. В случае с Северным Кавказом современный российский «плуг» (в виде качественного образования, развития социальной инфраструктуры, информационных коммуникаций, создания нового управленческого корпуса, возможностей для ведения бизнеса) не пришел. И это притом, что в отличие от Рима или любой другой империи современная Россия не может (да и не должна) относиться к Северному Кавказу, как к территориальному ресурсу. Это - неотъемлемая часть государства, с населением, которое имеет статус не «союзников» или «федератов», а граждан РФ. Однако за 1999-2009 гг. односторонняя ставка на силу превратилась в самоцель, а регион так и не стал для российской власти «нашим регионом», оставшись лишь небезопасным объектом. При «замирении» Кавказа была утрачено важное понимание: сам по себе военно-полицейский контроль без глубинных трансформаций социального, экономического, гуманитарного характера неэффективен. Мало поставить российский флаг над Грозным. Надо сделать Чечню действительно частью российского правового, общественного пространства, а ее жителей лояльными российскими гражданами. Проблема, не решаемая в формате одних «зачисток», полицейских операций, беспрецедентного предоставления властных полномочий в руки одного руководителя. Говоря медицинским языком, вслед за операцией 1999 года не последовало терапии. Но самое плохое то, что никакого терапевтического проекта для Кавказа не появилось и за десять последующих лет. До сих пор в обществе поддерживается искусственное противопоставление силовых компонентов («жесткой безопасности») правам человека и законности. Между тем, эти вещи не должны и не могут быть противопоставлены друг другу. Наверное, мало кто из специалистов по региону искренне полагает, что завтра или послезавтра Северный Кавказ превратится в оазис демократии (равно и в то, что такие трансформации там возможны без учета местной специфики). Но модернизация этого региона - это не в последнюю очередь успех российского модернизационного проекта. Для этого государство на Кавказе должно быть, как минимум, представлено всеми своими компонентами, то есть не только, как солдат и милиционер, но и как справедливый судья, защитник прав граждан, арбитр в межличностных и групповых спорах, учитель, врач, гарант правил игры. Между тем, в сферах, относящихся к «мягкой безопасности», у российского государства на Северном Кавказе, очевидный провал.

Сергей Маркедонов - заместитель директора Института политического и военного анализа

Версия для печати