24.11.2009 | Сергей Маркедонов

Эффективна ли «чрезвычайная юстиция» в борьбе с северокавказским терроризмом?

19 ноября 2009 года российский президент Дмитрий Медведев поддержал инициативу правящей партии по корректировке его собственного законопроекта, касающегося изменения территориального принципа подсудности преступлений террористической направленности. Родословная данного проекта такова.

19 августа 2009 года в Ставрополе Дмитрий Медведев провел Совещание «О мерах по стабилизации социально-политической обстановки и нейтрализации террористических и экстремистских угроз в Северо-Кавказском регионе», в ходе которого он дал свою интерпретацию трагических событий последних месяцев: «Некоторое время назад начало складываться впечатление, что ситуация на Кавказе, связанная с террористическими проявлениями, существенно улучшилась. К сожалению, события последнего времени показывают, что это не так и что, если соответствующая работа останавливается, начинают происходить очень серьезные происшествия». Однако первостепенный интерес для российских граждан и политиков представляла все же не констатирующая, а конструктивная часть президентского анализа. В этой части президент России остановился на тех мерах, которые, по его мнению, призваны исправить нынешнюю тяжелую ситуацию.

Во-первых, было предложено изменить территориальную подсудность по делам, связанным с террористической и экстремистской деятельностью «Если не можем качественно привлечь к ответственности бандитов здесь, на Северном Кавказе, будем делать это в другом месте — в Москве, Санкт-Петербурге, на Камчатке. Они (бандиты) должны быть наказаны», — резюмировал президент. Во-вторых, в Ставрополе президент заявил о своем намерении в скором времени отправить в Федеральное собрание свои предложения по назначению военных и гражданских судей.

Слово и дело у главы государство не разошлись друг с другом. 4 сентября 2009 года в нижнюю палату российского парламента поступил проект закона о том, чтобы по представлению генпрокурора дела о терроризме передавались на рассмотрение сразу в Верховный суд, минуя промежуточные инстанции, то есть районные и региональные суды. При этом представители «партии власти» мотивировали необходимость изменений следующим образом: дела о террористических актах в Ингушетии или в Дагестане лучше рассматривать не в Назрани или в Махачкале из-за того, чтобы лучше обеспечить безопасность судей, свидетелей и участников процессов. Как будто нынешний уровень развития терроризма не позволяет настигнуть честных юристов или обычных граждан в Москве или любом другом российском городе. 25 сентября законопроект был одобрен депутатами Думы в первом чтении. Однако подготовка ко второму чтению затянулась настолько, что превысила положенные регламентные процедуры (30 дней на доработку и подготовку проекта). И проблема для такой «затяжки»- возникшая правовая коллизия. Верховный суд согласно Конституции РФ - высшая судебная инстанция, жаловаться на которую просто некуда (что возможно в случае рассмотрения дела региональным или районным судом).

19 ноября 2009 года на встрече с президентом спикер Государственной думы Борис Грызлов рекомендовал президенту также рассматривать дела о терроризме не только в высшей российской судебной инстанции, но и в окружных военных судах при возможном участии присяжных заседателей. Дмитрий Медведев нашел данные идеи резонными: «Я в принципе полагаю, что это интересная идея, проконсультируюсь с председателями Верховного и Конституционного судов на предмет их представлений о соответствии этой идеи общей архитектуре судебной системы нашей страны, а также о конституционности такого рода изменений. Если мне скажут, что здесь все в порядке, тогда я вам позвоню и предложу совершенствовать этот законопроект в том плане, который вы предлагаете».

Таким образом, снова, как и прежде, мы увидели законопроект, родившийся не под влиянием отточенных юридических формулировок, а политической и пиаровской целесообразности. Почему бы ни проконсультироваться с представителями двух высших судебных инстанций страны накануне внесения проекта закона в Думу на предмет конституционности новелл? Но дело здесь не только в юридической казуистике (хотя для модернизации грамотное правовое сопровождение- залог успеха), но и в политической эффективности такого ужесточения судебной практике относительно северокавказского терроризма.

С нашей точки зрения, переоценка эффективности военных судов (и напротив, недоверие к судам местным и региональным) связана с иллюзорной надеждой на особые (экстраординарные) судебные меры. В этой связи хочется вспомнить примеры из нашей же отечественной истории. Сколько полицейских мер было предпринято императорской властью для борьбы с социальным терроризмом в дореволюционной России! Здесь можно вспомнить и декрет от 12 марта 1882 года (о праве ставить любого подданного империи под «гласный надзор»), и Уложение о наказаниях 1885 года, и военно-полевые суды 1906—1907 годов, и ссылки. И какой же получился результат? Итоги такой чрезвычайщины лучше всех описал американский историк, автор классических произведений по русской истории Ричард Пайпс: «Главным и совсем незапланированным свершением этого прототипа полицейских режимов явилась радикализация русского общества. Политическое преступление было определено столь широко, что далеко раскинутые сети полицейских мероприятий захватывали и объединяли людей, не имевших почти ничего общего между собой. С юридической точки зрения не проводилось различия между консервативной, националистической, либеральной, демократической, социалистической и анархической формой недовольства. Помещик-монархист, разъярённый некомпетентностью или взяточничеством бюрократии у себя в уезде, в глазах закона и жандармерии превращался в союзника анархиста, готовящего бомбу для взрыва императорского дворца. Своими запретительными мерами правительство, по сути дела, толкало граждан в ряды оппозиции, где они становились восприимчивыми к экстремистским лозунгам».

Но разве не то же ли самое (по сути, и по содержанию) мы видим сегодня на Северном Кавказе? Когда студент-востоковед, свободно трактующий суры Корана, записывается в ваххабиты только потому, что не разделят взглядов официального исламского духовенства. Когда в результате специальных операций в «улов» попадают те, кто не имеет никакого отношения к действительно террористическим организациям. Когда отсутствие профессионализма и честности в судебной и правоохранительной системе толкает обывателя к незаконной деятельности и коррупции. Вот как описывает это упомянутый известный российский востоковед Алексей Малашенко в своей блестящей книге «Ислам для России»: «Действия власти часто вызывают раздражение у мусульман, лояльных российскому государству, но резко негативно относящихся к его методам подавления исламской оппозиции. Власть не делит исламистов на радикалов и умеренных, да и вообще сваливает в кучу всех, кто по тем или иным причинам расходится во взглядах с вставшими на путь конформизма пастырями традиционного ислама». Не правда ли, похоже на описания Ричарда Пайпса про императорскую Россию рубежа двух прошлых веков?

Возникает в этой связи непраздный вопрос, насколько полезен в этой ситуации переход к «военной» (чрезвычайной) юрисдикции и юриспруденции? Откуда у нас представление, что военные суды более профессиональны, честны и менее подвержены воздействию «золотого тельца», чем гражданские где-нибудь в Нальчике, Махачкале или Владикавказе? Кто-то проводил на эту тему прикладное исследование или юридическую экспертизу? С ним можно ознакомиться? Или все это снова опирается на досужие представления бабушек-старушек и «пикейных жилетов» московских «спальных районов»?

Во-вторых, нельзя забывать, что современный терроризм (в том числе и на Северном Кавказе) не похож на акции народовольцев, эсеров или анархистов против российских императоров и градоначальников. Он нацелен в первую очередь против общества, страдают от него не только «силовики», но и в первую очередь простые люди. Так было в Беслане, на Дубровке в Москве, на станции «Павелецкая» или в электричке в Ессентуках. А потому общество не следует ограждать от процессов по терроризму чрезвычайными мерами. Общество должно выступать помощником властей в противодействии этому злу, а не быть перманентным подозреваемым «по делу». К тому же любые чрезвычайные меры могут быть эффективными только тогда, когда параллельно с ними проводятся мощные действия по искоренению социальных, экономических, политических предпосылок для терроризма.

Между тем, именно с этим на Северном Кавказе большие проблемы. Власть закрыта (и эта закрытость поддерживается Москвой), бизнес до предела монополизирован, образование коррумпировано, общественная активность всячески сдерживается и купируется, в СМИ доминируют три темы (ностальгия по «славному прошлому, культ личности первых лиц республики и России в целом). В подобной среде радикальный протест просто не может не появиться, поскольку возможности для легальной общественной деятельности сведены практически к нулю. И вместо того, чтобы усиливать судебные власти «в погонах», федеральному центру нужно ускорить модернизацию Северного Кавказа путем его интеграции в общероссийские пространства, а также скорейшего открытия разных социальных лифтов для его жителей. Без этого всего, чрезвычайная юстиция не возымеет должного эффекта. Ибо юстиция вне социально-политического контекста не может работать так же, как полиция, армия или образование.

Сергей Маркедонов - политолог, кандидат исторических наук

Версия для печати