04.06.2010 | Борис Макаренко

Определить неопределенность

Высокая политологическая наука на самом деле куда ближе и понятнее реальной жизни, чем нам порой кажется. Попробуем показать это на примере такого определения демократии как «игра по известным правилам с непредрешенным результатом». Эту красивую, но не вполне понятную фразу лучше всего проинтерпретировал американский политолог Ф.Шмиттер. В его трактовке, при демократии необходима неопределенность, но «ограниченная» (limited) или «связанная» (bounded). Такими ограничителями выступает не только верховенство права (включающее и гарантию прав собственности), но и выработанные в политической борьбе «правила игры» о границах возможных перемен. Иначе говоря, демократия есть принуждение оппонентов к взаимодействию и консенсусу по определенному кругу вопросов.

Шмиттер специально предупреждает от искушения обуславливать эти ограничения неопределенности становлением демократической политической культуры – культуры терпимости, взаимоуважения, «честной игры», готовности к компромиссу и уважения к власти. Все это – важнейшие свойства демократического общества, но, как замечает Шмиттер, «такие привычки проникают вглубь общества и укореняются медленно – процесс может занять целое поколение…. Мы утверждаем, что обязывающее согласие и ограниченная неопределенность могут возникнуть из взаимодействия антагонистичных и взаимно подозрительных акторов, а благодетельные и укорененные нормы гражданской культуры следует считать продуктом, а не производителем демократии». [Schmitter, Philippe C. & Karl, Terry Lynn. What Democracy Is… and Is Not. Journal of Democracy. Summer 1991 Volume 2 Number 3. pp. 39-52]Заявления о «готовности» или «неготовности» общества к демократии справедливы лишь до определенного предела. Никто не готов к отцовству или материнству, пока в доме не появился пищащий сверток, пока не научился менять пеленки и баюкать его по полночи. Трудно ожидать, что хорошим родителем станет пятнадцатилетний подросток, алкоголик или наркоман, но любой нормальный взрослый человек может стать хорошим родителем – иначе бы человечество вымерло.

Так и с демократией: трудно ожидать ее в стране нищей или разорванной гражданской войной – но и то: кто бы двадцать лет назад поверил, что выборы и смены власти станут привычным делом в полукочевой Монголии или аграрной, пережившей гражданскую войну Молдавии, а не более благополучных России или Белоруссии? Впрочем, и причины, и встроенные глубокие пороки монгольской или молдавской протодемократий вполне поддаются рациональному политологическому анализу, но об этом как-нибудь в другой раз. А сейчас попробуем проследить, как сжимались и разжимались границы «ограниченной неопределенности» в новейшей истории России. Уж у нее-то были все предпосылки для постепенного воспитания «культуры неопределенности».

Новый строй в России рождался в борьбе антагонистов. Исход ее пришлось определять с помощью танков, стреляющих по парламенту. После этого родилось и первое ограничение неопределенности – табу на гражданскую войну. Именно оно удержало страну в первые месяцы 1996 г. – после победной эйфории выигравших парламентские выборы коммунистов и искушения Ельцина на разгон Думы и запрет Компартии в марте. Следующее сужение неопределенности – поражение реставраторской программы КПРФ на президентских выборах 1996г. После этого – когда угроза «большой неопределенности» от прихода к власти КПРФ миновала - стали возможны и сосуществование президентской власти с оппозиционной Думой, и победы «красных губернаторов» в десятках областей, и даже – на период кризиса - навязанное оппозицией правительство с первым вице-премьером от КПРФ. Впрочем, оборотной его стороной стал жесткий отпор попыткам – нет, не переделить собственность, но хотя бы поставить вопрос о таком переделе. Это объясняет и отставку Примакова, и разгром губернаторской фронды, казалось бы, безнадежно слабеющим Кремлем.

Неопределенность сокращалась до приемлемых масштабов – не всегда джентльменскими способами, но вполне зримо. Степень антагонизма в обществе тоже снижалась: во втором десятилетии посткоммунистического развития идейные коммунисты и либералы превратились в абсолютное меньшинство, а посередине возник широкий консенсус, часто именуемый «путинским». Он – вполне предсказуемо – стал государственническим и патерналистским. Казалось, это создавало условия для развития политического плюрализма: вы чуть левее - мы чуть правее, вы социальнее – мы технократичнее, а по бокам от нас с вами раздаются призывы мыть сапоги в Индийском океане, развеваются красные флаги и растут яблоки. Не нравится губернатор или партийный начальник– иди в другую партию. Лафа. То есть демократия.

Увы, так не получилось, потому что система вошла во вкус сужения неопределенностей и, засучив рукава, продолжала ее сокращать. Выселили губернаторов из верхней палаты и заменили их лоббистами: последние менее непредсказуемы. Равноудалили бизнес, послав ему недвусмысленные сигналы, кого можно спонсировать, а кого лучше не надо. Навязали полную предсказуемость федеральным телеканалам: почти исчезла неопределенность с тем, кого покажут, и кто что скажет. Подчеркнем: все эти шаги не бессмысленны: во всех этих сферах действительно надо было переходить от «правил игры» 90-х годов к чему-то более соответствующему новому, неконфронтационной повестке дня российской политики: ни «региональная вольница», ни непрозрачное финансирование выборов, ни «телевойны» между олигархами во благо демократии не идут. Только вот каждый раз решение было максималистским, не вовлекающим оппонентов в обязывающие договоренности (см. формулировку Шмиттера), а отгоняющим их от площадок цивилизованной политики.

Далее сужение неопределенности нарастало как снежный ком.

Отменили всенародные выборы губернаторов: теперь в Кремле ни у кого не болит голова, кто же выиграет в далекой сибирской области? Выиграет тот, кого назначим. Правда, возникает другая неопределенность: что делать, если назначенный «не тянет», и на кого ляжет вина за неправильное назначение? На глупый народ уже не спишешь.

Отменили выборы в Госдуму по одномандатным округам. Теперь если губернатор или олигарх захотят посадить своего лоббиста в Думу, то как миленькие придут в высокий московский кабинет уговаривать включить своего человечка в список. А плохо будет себя вести – в следующую Думу не возьмем. Исчезла неопределенность с тем, насколько послушно будет уверенное большинство «партии власти». Правда, одна неопределенность обернулась другой. Как заставить этих «послушных» ходить на заседания Думы? Делать им там по большому счету нечего: специально обученные «творцы определенности» быстренько нажмут кнопки за тех, кто может ошибиться. И еще одной определенности нельзя добиться: откуда возьмется уважение к парламенту и парламентарию у зрителя, который видит в телевизоре пустой зал и судорожно лупящих по кнопкам «партийных уполномоченных»? Президент мягко журит за это Думу, а она в ответ секретит список прогульщиков и даже лояльнейшей Общественной палате не дает его обнародовать. Борьба с неопределенностью достигла своего предела и рискует обернуться против собственных творцов.

Понавтыкали рогаток на пути оппозиции к выборам: подписи собери так, чтобы ни один чиновник не придрался (все равно придерется и насчитает 101% брака), а если тебе подписи собирать не надо (твоя партия уже в парламенте), то можно придраться к протоколу партконференции, которая тебя выдвигала. Отсекающий барьер подняли до 7%, потом под него прорыли маленькую лазейку: за 5% - один мандат, а за 7% - как минимум 32. У «творцов определенности» своя арифметика. А на региональных выборах мандаты все чаще распределяются по делителям Империали. Тоже «фактор определенности». Победившую партию этот делитель обидеть не может никак, зато у малых отнять мандат-другой в пользу победителя может, если цифры так лягут. Любое сомнение трактуется в пользу сильнейшего. И вот во всех парламентах сидит послушная и подконтрольная «партия власти» в количестве двух третей кресел – и пусть оппозиция попробует создать хоть какую-то неопределенность. Что хотим, то и делаем. Сегодня приняли закон о транспортном налоге, завтра сами же его и отменили, свалив на регионы. А когда в Калининграде люди вышли против этого самого налога протестовать, заклеймили эту неопределенность как действия некого коварного «центра».

«Мания определенности» не знает никаких границ. Вот в правила дорожного движения вносятся поправки: они, с одной стороны, подтверждают обязанность водителей пропускать пешеходов на переходах, с другой – обязывает пешеходов пропускать (даже на переходах) машины со спецсигналом. Недавно переходил я (на зеленый, естественно) улицу Лобачевского, и один «мерс» с невключенной мигалкой развернулся за «зебре» прямо перед моим носом (госномер 990, букв от неожиданности не запомнил). Так ведь высокому чиновнику может стать неудобно от того, что я от его мигалки не успею увернуться… Как говорил обладатель мигалки по должности председателя общественного совета Министерства обороны (он еще и кинорежиссер, но за это, вроде, мигалка не положена), «если ты имеешь право нарушать, ты обязан обеспечить безопасность». Вот и обеспечили. Пусть теперь пешеходы шарахаются от мигалок даже на зеленый свет. Тогда неопределенности не будет. Но непременно будут синие ведерки.

Заигравшись в «определенность», власть утрачивает способность к адекватному восприятию реальности. Угрозой кажется не только мирная и легальная демонстрация в Калининграде, но даже неудобный вопрос Ю.Шевчука про «марши несогласных». Неудобен он тем, что на него нельзя дать «определенного» ответа. Сказать, что маршировать нельзя – Конституция не велит, сказать, что можно – крыша поедет у милиции и региональных властей, привыкших определенно разгонять эти марши. Тем более, как на грех, от Триумфальной площади до ближайшей больницы как минимум метров триста (если глазная в Благовещенском) или семьсот (если до Филатовской), а в понедельник вечером через Триумфальную площадь дачники почему-то караванами не едут.

Вся это «мания определенности» порождает два вопроса.

Первый, какой именно неопределенности мы боимся? От кого страхуемся? У меня до сих пор перед глазами один немаленький чиновник, который в ответ на так сформулированный вопрос с драматизмом ответствовал: «О-о-о, Борис Игоревич, Вы себе даже представить не можете, что это за люди!» С тех пор я пребываю в тайном страхе и порой оглядываюсь по сторонам, не подкрадываются ли супостаты в ярко-оранжевых доспехах и с синими ведерками на голове к твердыням нашей власти. Пока не увидел! «Несогласные» под 31-м номером что-то страха не вызывают, но озадаченность сохраняется – ведь там, наверху, продолжают бояться. Или просто пользуются «страшилкой» для широких аудиторий, чтобы не допустить расширения неопределенности?

Второй вопрос, а нет ли у нашей определенности и другой стороны? Ведь не создав стимулов для плюрализма и не научившись использовать его для разрешения общественных и элитных конфликтов, мы рискуем гораздо больше, причем в любом сценарии будущего страны. Если модернизация станет реальностью, по ходу ее развертывания появятся новые конфликты: между ее сторонниками и противниками, между теми, кто получает от модернизации дивиденды сразу (не обязательно денежные – может, просто в виде более комфортной среды для бизнеса и карьеры), а кто может рассчитывать на них лишь в виде отдачи от общего улучшения экономической и социальной ситуации в стране. Разрешение конфликтов - есть искусство управлять неопределенностью, а оно категорически утрачено. А если модернизация не состоится, то именно потому, что все уже определили в чью-то пользу. А ему и так хорошо. При чем тут модернизация? При чем тут Россия?

Борис Макаренко - Председатель Правления Центра политических технологий

Версия для печати