27.12.2010 | Борис Макаренко

Корни толерантности

Рискую навлечь на себя гневные стрелы. Когда все проповедуют терпимость и взывают к многовековым традициям межэтнического и межрелигиозного мира в родном Отечестве, я буду говорить о прямо противоположном. Не для того, чтобы разжечь страсти, а напротив – указать путь к их укрощению.

Начну с длинной цитаты: «Я не имею намерения ввести политическое и социальное равенство между белой и черной расами. Они физически различны, что, по моему суждению, навеки исключает их совместное проживание на началах полного равенства, а если таковое становится необходимым, они должны быть в разном положении, и я… за то, чтобы моя собственная раса была в более выгодном положении». Как зовут этого «расиста»? Ответ: убежденный борец с рабством Авраам Линкольн, и не в интимном письме, а в публичных дебатах, стенограмму которых можно найти в любой хрестоматии американской политической истории. За четыре года до его знаменитой прокламации об отмене рабства.

Линкольн – человек своего времени. Времени, когда Том Сойер говорил: «Нет, никого не ранило, только негра убило». Придя по политическим и моральным соображениям к убеждению о недопустимости рабства, он продолжает относиться к своим черным согражданам так, как относится к ним и большинство других белых. Дело в том, что на протяжении всей человеческой истории «чужой» (по языку, религии, форме носа) был синонимом «врага». Уверен, психологи приведут множество подтверждений этого, историки тоже.

Толерантность и мирное сосуществование всегда возникали как осознанная необходимость. К ним либо вынуждало слишком тесное переплетение поселений людей разных народов, либо империя жестко навязывала их, чтобы многонациональные подданные не перебили друг друга (казне от таких драк один урон). Часто колониальная экспансия требовала умного и по возможности ненасильственного управления, потому что колонизаторов и колонистов мало, а туземного населения много – патронов на всех не хватит. Впечатляющие достижения англичан в познании и даже уважении туземных народов (читайте Киплинга, раннего Моэма или Олдриджа) – необходимость для осуществления политики «разделяй и властвуй»: вплоть до восстания сипаев многомиллионную Индию держали под контролем менее 30 000 английских солдат. Отличался ли на этом фоне российский исторический опыт? На мой взгляд, исчерпывающий и исторически точный ответ дал философ-эмигрант Георгий Федотов в своей знаменитой статье «Судьба империй» (1947):

«Мы любим Кавказ, но смотрим на его покорение сквозь романтические поэмы Пушкина и Лермонтова. Но даже Пушкин обронил жестокое слово о Цицианове, который «губил, ничтожил племена». Мы заучили с детства о мирном присоединении Грузии, но мало кто знает, каким вероломством и каким унижением для Грузии Россия отплатила за ее добровольное присоединение. Мало кто знает и то, что после сдачи Шамиля до полумиллиона черкесов эмигрировало в Турцию. Это все дела недавних дней. Кавказ никогда не был замирен окончательно. То же следует помнить и о Туркестане. Покоренный с чрезвычайной жестокостью, он восставал в годы первой войны, восставал и при большевиках. До революции русское культурное влияние вообще было слабо в Средней Азии. После революции оно было такого рода, что могло сделать русское имя ненавистным.

Наконец, Польша, эта незаживающая (и поныне) рана в теле России. В конце концов вся русская интеллигенция — в том числе и националистическая — примирилась с отделением Польши. Но она никогда не сознавала ни всей глубины исторического греха, совершаемого — целое столетие — над душой польского народа, ни естественности того возмущения. с которым Запад смотрел на русское владычество в Польше. Именно Польше Российская Империя обязана своей славой «тюрьмы народов».

Была ли эта репутация заслуженной? В такой же мере, как и другими европейскими Империями. Ценой эксплуатации и угнетения они несли в дикий или варварский мир семена высшей культуры. Издеваться над этим смеет только тот, кто исключает сам себя из наследия эллинистического мира. Для России вопрос осложняется культурным различием ее западных и восточных окраин. Вдоль западной границы русская администрация имела дело с более цивилизованными народностями, чем господствующая нация. Оттого, при всей мягкости ее режима в Финляндии и Прибалтике, он ощущался как гнет. Русским культуртрегерам здесь нечего было делать. Для Польши Россия была действительно тюрьмой, для евреев гетто. Эти два народа Империя придавила всей своей тяжестью. Но на Востоке, при всей грубости русского управления, культурная миссия России бесспорна. Угнетаемые и разоряемые сибирские инородцы, поскольку они выживали — а они выживали, — вливались в русскую народность, отчасти в русскую интеллигенцию. В странах ислама, привыкших к деспотизму местных эмиров и ханов, русские самодуры и взяточники были не страшны. В России никого не сажали на кол, как сажали в Хиве и Бухаре. В самих приемах русской власти, в ее патриархальном деспотизме, было нечто родственное государственной школе Востока, но смягченное, гуманизированное. И у русских не было того высокомерного сознания высшей расы, которое губило плоды просвещенной и гуманной английской администрации в Индии. Русские не только легко общались, но и сливались кровью со своими подданными, открывая их аристократии доступ к военной и административной карьере. Общий баланс, вероятно, положительный, как и прочих Империй Европы. И если бы мир мог еще существовать как равновесие Империй, то среди них почетное место занимала бы Империя Российская. Но в мире уже нет места старым Империям».

В Европе и Северной Америки со второй половины XIX века к «вынужденной» необходимости сосуществования в общественном сознании добавляется необходимость гражданская и демократическая, потому что общество становится обществом граждан, а не подданных. Становление национальных государств, утверждение федерализма и разделения власти в многосоставных обществах, крушение колониальных империй – каждая веха дается с кровью, войнами и терактами, но культура иного отношения к «чужим» все же утверждается. Демократия – не панацея от националистического экстремизма - североирландский и баскский терроризмы тому наглядное свидетельство. Но прогресс в решении этих проблем за несколько последних десятилетий очевиден, равно как очевиден эффект законов о гражданских правах, принятых полвека назад, на смягчение расовой проблемы в США, Но империи, ставшие демократиями, попали в другую ловушку: если раньше ОНИ незвано приходили на земли других народов (в большинстве своем – «небелых»),то теперь эти народы пришли К НИМ – как дешевая рабочая сила, ищущая лучшей жизни. И выяснилось, что никакие постиндустриальные толерантности, никакие «мультикультурности» не дают быстрых решений. Несомненно лишь одно: в Европе большая часть общества, мейнстримовская политика и закон однозначно против националистического экстремизма. Максимум, чем старушка Европа ущемит мусульман – это запретом минаретов или хиджабов. Не потому, что их любит – скорее, наоборот, а потому, что считает, что нельзя ущемить достоинство инородцев, не ущемив своего собственного. Баланс хрупок, «антимигрантские» настроения сильны, но угроза погромов считается маловероятным крайним сценарием. Зато в недемократиях этнические конфликты взрываются кровопролитными гражданскими войнами и расколами страны – от третьего мира до Балкан. Там, где нет ни гражданского сознания, ни политической демократии, слишком велик риск, что любой социальный конфликт поляризует общество по самой очевидной оси: «свой – чужой».

Где же место России? Как мы видели, с точки зрения имперской истории баланс «позитива» и «негатива» в межэтнических и межконфессиональных отношениях действительно положителен, но не однозначен. В российской традиции, как и во всякой иной, можно найти все: и прогрессивное, и реакционное, и лекарства, и яды. Вопрос – в каких дозах и кто фармацевт.

Возьмем простейший пример использования традиции для решения политических задач в сегодняшней России. Попытка ввести новый главный праздник – День народного единства – казалось бы, отталкивалась от позитивной традиции – объединения общества «снизу» для спасения гибнущего государства. Но уж больно незнаемыми были для российского общества события начала XVII века: праздник не стал праздником (см. опросы ВЦИОМа, в которых праздником его признает лишь 1%), потому что не воздействовал ни на эмоции, ни на разум; помнится, спросил на одном круглом столе, когда этот праздник только ввели: «Признайтесь честно, господа доктора-гуманитарии, кто из вас год назад помнил, что произошло 4 ноября 1612?» - ответом был нервный смех. Эмоцию этот праздник пробудил только у тех, кто встал под знамена «Русского марша», де-факто напрочь перечеркивающего его название. Попытки спасти ситуацию в последующие годы особого успеха тоже не принесли. Дело все в том, что «навязать» праздник можно только в архаичном коллективистском обществе, где власть – не только царь, но и верховный жрец. А наше общество уже не архаичное: власть уважают за созданную ею стабильность, но обожание разбавлено цинизмом, который вызывает сравнение того, что гражданин слышит в телевизоре, с тем, что он видит в реальной жизни (известный анекдот про врача «ухо-глаз»). Вместе с тем наше общество еще не гражданское: ценности согласия граждан разных религий и национальностей не проистекают из демократической морали равенства в правах и человеческом достоинстве.

Как же решать проблему межэтнического согласия в таком переходном обществе? Страшно не то, что в стране есть националисты и даже скинхеды. И не то, что фанатская среда давно заражена национализмом и расизмом. Аналоги таких явлений можно найти почти в любой европейской стране. Страшно – очень страшно – другое:

- что бацилла национализма живет в умах не меньшинства, а большинства, не только подростков, но и взрослых – потому что иммунитет от нее дает только выращенное гражданское сознание. Это первый урок всех или почти всех этнических конфликтов: чем меньше у человека веры в способность повлиять на что-то через каналы политического и гражданского участия, тем легче направить фрустрацию на «чужого».

- что это большинство, упаси Господи, никого не собирается громить и даже повторяет «ребята, давайте жить дружно». Но между делом отпускает про «иных» оскорбительные и, мягко говоря, не всегда справедливые суждения – а дети их слышат. Это настроение не спишешь на «правовую неграмотность» - куда там, если толпа дружно скандирует: «два-восемь-два», т.е. требует отменить статью Уголовного кодекса про разжигание межнациональной розни. Более того, взирая на телевизионную картинку националистических маршей, это большинство сочувствует их участникам, в лучшем случае легко корит их за горячность. Система координат «свой-чужой» работает четко. И никто «на славянской стороне» не говорит им, что национализм – это плохо. Это второй урок этнических конфликтов: остановить погром может только авторитет «своего» лидера и только в том случае, если этот лидер укоряет и удерживает от экстремизма «своих» - чужие его все равно слушать не будут. А такие лидеры всегда в дефиците.

- что в таком обществе социальная мобилизация легче всего проходит именно под знаменами «бей чужих». Пацанов, захвативших дома кухонный нож или молоток по дороге на полученный по социальным сетям призыв к сбору, нельзя считать несмышленышами или маргиналами. Это – нормальные российские подростки, рационально (как ни кошмарно это звучит) среагировавшие на призыв «наших бьют». Сколько взрослых эмоционально почувствовали такой же порыв, и только жизненный опыт подсказал им, что лучше остаться дома и удержать собственного сына или дочь. И еще страшно, что есть нелюди, которые намеренно провоцируют не этнический конфликт, а погром и кровь, рассылая подобные сигналы. Это третий урок этнических конфликтов: всегда есть силы, заинтересованные в том, чтобы залить пожар керосином. Убежден, что подавляющее большинство москвичей повели себя мудро - если не по-граждански, то по-человечески, и не дали этой провокации принять значимый масштаб – и только поэтому милиция смогла справиться с сотнями «молодых и горячих» (и нужно быть ей благодарной за четкую работу и достигнутый результат) - если бы таких подростков были многие тысячи, задача бы стала нерешаемой. А для разжигания погромных настроений не нужно много крови - хватит и одной символической жертвы, Андрея Ющинского («дело Бейлиса») или Егора Свиридова.

Российская власть в эти дни сделала немало правильных шагов. Прав был Президент, первым возложивший ответственность на обе стороны. Грамотный имиджевый шаг совершил Премьер-министр, почтивший память погибшего Егора и сказавший правильные слова болельщикам всех клубов. Прав Юнусбек Евкуров, нашедший для «своих» правильные слова в виде восточной притчи: «На чьей арбе едешь, того песни и пой». Даст Бог, все это позволит справиться с симптомами – но лечить-то нужно саму болезнь.

Плохое лекарство – считать предрасположенность общества к национализму выгодным для власти (потому что националист не пойдет на оранжевую революцию). Еще хуже – культивировать в поощряемых властью молодежных движениях нетерпимость к кому бы то ни было: «мишень» они поменяют сами так, что власть и рот раскрыть не успеет. Если раньше «пятиминутки ненависти», практикуемыми такими движениями, были просто мерзкими, то сейчас они становятся смертельно опасными. И совсем плохо – видеть в либералах не союзников, а противников власти в предотвращении погромов, потому что они, видите ли, тоже несанкционированно выходят на площадь. Увы, по всем этим позициям, наша власть пока – плохой фармацевт.

Бациллу национализма необходимо «глушить» быстродействующими средствами типа ОМОНа или встречи национального лидера с футбольными фанатами. Но излечить болезнь может только последовательная гражданская терапия – открытие каналов для выражения политических взглядов, воспитание умения жить с «другими», даже если они тебе не нравятся. Только так можно набрать «критическую массу» граждан, которые сделают «погромный сценарий» невозможным.

Борис Макаренко - Председатель правления Центра политических технологий

Версия для печати