19.08.2011 | Алексей Макаркин

Август-91: 20 лет спустя

События, которые произошли два десятилетия назад, оцениваются в современной России по-разному – как, впрочем, это происходит во всех странах со всеми революциями, будь то "бархатные", "цветные" или обычные. Одни считают противостояние Бориса Ельцина и ГКЧП решающим для демократического развития страны, другие полагают, что это были роковые дни, предшествовавшие распаду Союза. Однако для большинства россиян это уже история, к которой они относятся без восторга, но и без гнева.

Революция или трагедия?

В прошлом году ВЦИОМ провел опрос о том, как россияне относятся к событиям августа-91. Результат – 8% считают их победой демократической революции, 24% - трагическим событием, имевшим гибельные последствия для страны. 43% отнеслись к противостоянию ГКЧП и Бориса Ельцина спокойно, восприняв его как очередной эпизод борьбы в высшем руководстве страны. 25% затруднились ответить. Таким образом, более двух третей россиян не испытывают эмоций – положительных или отрицательных – по поводу событий, которые потрясли Союз, Российскую Федерацию и Москву и имели широчайший международный резонанс.

Эти цифры интересно сравнить с полученными в ходе предыдущих опросов. Мнение о том, что августовские события являлись борьбой за власть, было наиболее популярным в течение последних полутора десятилетий, что неудивительно. Революционная романтика быстро закончилась. Уже через несколько месяцев после победы Ельцина распался Союз, на сохранение которого – разумеется, в реформированном виде, – надеялись многие из тех, кто в августе 91-го выступили против ГКЧП. В первую очередь, речь шла о соратниках Михаила Горбачева, который сохранил власть в августе, но утратил ее в декабре 91-го.

История и современность

Дальнейшие события не принесли успокоения. Уже в январе 1992 года в России произошла либерализация цен, которая повлекла за собой резкий рост социального расслоения. Значительная часть советского среднего класса – врачи, учителя, государственные служащие – стали бедняками, получавшими несколько десятков долларов в месяц. Затем произошел конфликт между победителями в августовском политическом противостоянии – против Ельцина выступили его бывшие соратники, вице-президент Александр Руцкой и председатель Верховного совета Руслан Хасбулатов. В результате драма осени 93-го, начавшаяся с роспуска Верховного Совета и завершившаяся вспышкой гражданской войны в центре Москвы, заслонила собой события двухлетней давности (особым шоком стал транслировавшийся в прямом эфире обстрел Белого дома, в котором находились сторонники Руцкого и Хасбулатова). Уже в 1994 году только 7% россиян считали, что в августе 91-го победила демократическая революция – с тех пор эта цифра почти не увеличилась.

Что касается резко негативной оценки августовских событий, то пик недовольства пришелся на 1999 год – тогда 38% назвали их трагедией. Это понятно – именно в 99-м году популярность российской власти упала до минимального уровня, и люди хотели выразить разочарование и протест. После прихода на пост президента Владимира Путина рейтинг президента начал стремительно расти – и количество тех, кто предельно драматизировал итоги событий августа-91, стало быстро уменьшаться.

Наконец, интересно проследить число тех, кто затруднился определить свою позицию. В 90-е годы таковых было немного (13-15%) – речь шла о совсем недавних событиях, и люди могли сформулировать точку зрения на хорошо известный им конфликт. Сейчас же четверть россиян не смогли дать ответ на поставленный вопрос. Такой рост индифферентности – следствие того, что новые поколения россиян все более равнодушны к истории, как отдаленной, так и недавней. Это относится не только к августу-91, но и к еще более драматичным историческим событиям – например, к деятельности Сталина.

Личностное восприятие

Вопрос об отношении к ГКЧП носит масштабный характер, связанный с судьбами страны. Но не менее важно и личностное восприятие этих процессов. На вопрос ВЦИОМ о том, как жили бы не «россияне вообще», а конкретный респондент в случае победы ГКЧП, в прошлом году 45% затруднились ответить (десятилетие назад этот вариант ответа выбрали 36%). Это подтверждает вывод об индифферентности молодежи к событиям августа-91.

Но более интересно, что 18% сочли, что они жили бы хуже, чем сейчас, если бы победили Янаев, Крючков и их соратники. Напомним, что только 8% считают эти события демократической революцией. Возникает, на первый взгляд, парадоксальная ситуация – только половина "выигравших" от победы Ельцина решительно одобряют исход событий, которые позволили им самореализоваться, добиться жизненного успеха. Но ничего неожиданного в этом нет.

Проблема заключается в "раздвоенности" сознания значительной части "успешных" россиян. С одной стороны, они удовлетворены достигнутыми результатами и совершенно не хотят возвращаться в социалистическое общество с плановой экономикой, подавлением частной инициативы и вмешательством государства в частную жизнь граждан. С другой стороны, в "успешной" части общества много тех, кто испытывает дискомфорт от ослабления влияния страны в мире, от ухода Украины, Белоруссии, других республик. Поэтому им морально трудно одобрить события, принесшие пользу лично для них, но способствовавшие распаду СССР – геополитического наследника Российской империи.

Еще один немаловажный фактор – "успешные" россияне считают, что своими достижениями они, в первую очередь, обязаны себе – своей энергии, предприимчивости, способности адаптироваться к новым реалиям. Поэтому события двадцатилетней давности они не воспринимают как сыгравшие решающую роль в их судьбе, хотя и признают их значимость. Что касается молодежи, то она обычно не задумывается над тем, что привычные атрибуты свободы – отсутствие идеологического контроля, возможность слушать музыку и смотреть фильмы по своему выбору, перемещаться из страны в страну с минимумом проблем – могли и не быть актуальными для России в случае победы ГКЧП. Впрочем, многие молодые люди не могут понять и того, как их родители обходились без мобильных телефонов и Интернета, ставших привычными атрибутами только в последнее десятилетие.

И, наконец, последняя цифра – только 17% россиян считают, что в случае победы ГКЧП они жили бы лучше, чем сейчас. Это не менее интересный показатель – несмотря на все испытания 90-х годов, абсолютное большинство общества не рассматривает "советско-ностальгическую" альтернативу, как привлекательную лично для них. Понятно, что победа ГКЧП означала мобилизационное развитие экономики, резкое усиление давления государства на общество. А вот этого люди для себя не хотят. Можно мечтать о возрождении империи, сидя на диване, попивая "кока-колу" и смотря спутниковое телевидение. Но мало кто хочет идти на личные жертвы ради того, чтобы отстаивать имперские ценности или создавать империю заново ("возрождать Союз").

У деятелей ГКЧП есть свои поклонники, в основном, из числа россиян, голосующих на выборах за коммунистов. Но общество в целом, даже не будучи в восторге от итогов деятельности Бориса Ельцина, не считает, что ГКЧП был достойной альтернативой победителю в августе 91-го.

Август-91 и российский политический класс

В августе 1991 года в России произошла революция, приведшая к серьезным изменениям в политическом классе страны. Часть союзной элиты, поддерживавшая Михаила Горбачева, не смогла защитить собственного лидера, а другая часть выступила против него, создав ГКЧП или поддержав этот орган. В тюрьме оказались неудачливые "заговорщики" - вице-президент, премьер-министр, председатель Верховного Совета, председатель КГБ, министр обороны, ряд других союзных деятелей

Проигравшие и победители

Такой высокий статус проигравших в августе 91-го даже вызвал вопрос о том, зачем столь влиятельным чиновникам надо было идти на чрезвычайные действия. Однако если внимательно проанализировать ситуацию, сложившуюся накануне путча, то все становится ясно. Путч произошел накануне подписания нового Союзного договора (оно было намечено на 20 августа), который должен был способствовать трансформации СССР в федеративное образование с элементами конфедерации. Договор стал следствием политического компромисса, достигнутого Михаилом Горбачевым и лидерами двух республик СССР – России (Борисом Ельциным) и Казахстана (Нурсултаном Назарбаевым), к которому должны были присоединиться еще семь республик, включая Украину.

Таким образом, реформированный СССР (Союз Суверенных Государств – ССГ) должен был включать абсолютное большинство территории Союза. А степень интеграции в его рамках была бы намного более высокой, чем в СНГ, который стал инструментом для более-менее цивилизованного "развода". Однако этот компромисс означал, что Горбачев "сдает" свое окружение. Премьер-министром должен был стать Назарбаев. Союзные "силовики" уходили в отставку, причем кандидатуры их преемников согласовывались с главами республик. Например, маршал Язов сам намеревался уйти со своего поста, но его должен был сменить генерал Ачалов, известный своими жесткими действиями в "горячих точках" и неприемлемый для республиканских лидеров. Понятно, что после 20 августа у Ачалова не оставалось шансов возглавить военное ведомство.

Не стоит, однако, сводить мотивы действий представителей старой советской элиты только к желанию сохранить свой статус. Все было сложнее. Янаев, Павлов, Язов, Крючков не представляли себе свою страну в ином виде, кроме как де-факто унитарного государства в границах, сложившихся в сталинские годы. Ослабление центра с последующим реальным риском роста центробежных тенденций, уход Прибалтики были для них неприемлемы – как для их предшественников было невозможно представить себе уход из Варшавского договора Венгрии в 1956 г. или "демократический социализм" в Чехословакии в 68-м. Задним числом становится ясно, что ССГ был лучшим вариантом для Союза, чем СНГ, но 18 августа 1991 года, когда было принято окончательное решение о создании ГКЧП, его организаторам казалось, что они могут переломить ситуацию в свою пользу.

Отказ от традиции

В постсталинском СССР существовала традиция, согласно которой проигравшие представители элиты оказывались выброшенными на политическую обочину – в крайнем случае, они могли рассчитывать на дипломатические должности, да и то не в ведущих странах. Вячеслав Молотов был отправлен послом в Монголию, что стало преддверием его исключения из партии, а это в советском обществе было синонимом "гражданской смерти". Впрочем, по сравнению со сталинскими временами, когда недавних военачальников и партийных лидеров расстреливали или "стирали в лагерную пыль", это было уже прогрессом.

После 1991 года союзная элита потеряла свои позиции, но ее представители получили возможность продолжить свою деятельность в области экономики и политики. Правда, члены ГКЧП и их ближайшие соратники некоторое время провели в заключении, но затем постепенно освобождались из-под стражи по состоянию здоровья, а в 1994 года были амнистированы. Василий Стародубцев позднее избирался губернатором Тульской области, генерал Валентин Варенников и Анатолий Лукьянов – депутатами Государственной думы, бывший премьер Валентин Павлов был банкиром. Олег Бакланов возглавляет Общество дружбы и сотрудничества народов России и Украины.

Что же до союзных деятелей, не причастных к авантюрной попытке путча, то многие из них также оказались востребованы в том или ином качестве. Бывший председатель Госплана Юрий Маслюков был председателем думского комитета по экономической политике, а затем первым вице-премьером. Союзный вице-премьер Лев Рябев долгие годы являлся первым заместителем министра по атомной энергии. Секретарь ЦК КПСС Александр Дзасохов избирался президентом Северной Осетии, а его коллега Егор Строев – губернатором Орловской области и спикером Совета Федерации. Этот список можно продолжить.

Любая революция объективно жестока – даже "бархатная". Но прецедент отказа от репрессий в отношении политических оппонентов заслуживает внимания как пересмотр весьма одиозной традиции.

Новые люди

Революция выдвинула и новую генерацию лидеров, резко расширив источники комплектования политической элиты. Среди заметных политиков оказались бывшие научные сотрудники, преподаватели, журналисты, военные. Директор небольшого завода мог стать министром, минуя промежуточные этапы карьеры – равно как и заведующий отделом академического института, что для советского времени в принципе было невозможно. Первыми всенародно избранными мэрами Москвы и Санкт-Петербурга стали университетские профессора. Владимир Путин и Дмитрий Медведев также являются представителями поколения политиков, сделавших успешную карьеру после 1991 года. Они не только не принадлежали к старой номенклатуре, но и вряд ли смогли бы "продвинуться" на государственной службе в рамках советской системы. В ней значительно более политически перспективной считалась "аппаратная" партийно-комсомольская карьера, чем работа разведчика или преподавателя права.

Далеко не все новые люди выдержали испытание временем – многие из них ушли из активной политической жизни. Одни "защитники Белого дома" оказались некомпетентны, другие – вовлечены в коррупционные сделки (впрочем, подобных примеров немало и в странах Центральной Европы). В последнее десятилетие в элите увеличилось представительство выходцев из силовых структур, но также стало больше выходцев из бизнеса. Меняется состав государственных служащих высокого ранга – место традиционных советских администраторов занимают технократы с современным экономическим и юридическим образованием, многие из них учились и стажировались за границей. Из элиты "вымываются" нонконформистские элементы, но при этом она становится более совместимой с рыночной экономикой, утвердившейся в России.

Оказалась востребована новая для страны профессия публичного политика, парламентария – правда, в 90-е годы она была более в чести, чем в последующие годы, когда роль Государственной думы в управлении страной существенно уменьшилась. Однако в последнее время количество общественных дискуссий расширяется, а кандидаты в список "Единой России" должны пройти через праймериз. Поэтому такие качества политиков, как умение отстаивать свою точку зрения и публичная активность, снова становятся значимыми. Видимо, и в дальнейшем российская политическая элита будет трансформироваться, но возврат к старой советской стилистике представляется весьма маловероятным. Политика и экономика далеко ушли вперед – и это во многом связано с процессами, основа которых была заложена два десятилетия назад.

Российская демократия – долгий путь становления

В августе 1991 года во время острого политического конфликта в России победу одержали демократические силы. Однако первоначальная эйфория сменилась разочарованием. Для одних россиян – в конкретных политиках, оказавшихся у власти в 91-м году. Для других – в демократии вообще. Последних, впрочем, меньшинство. Согласно недавнему опросу ВЦИОМа, 55% россиян положительно относятся к слову "демократ" (для сравнения – понятие "националист" вызывает негативное отношение у 71%). Такая ситуация не отменяет вопроса об особенностях российского пути к демократии и о возможных альтернативах, существовавших на переломных этапах российской истории.

Альтернативы: были ли они?

В России до сих пор идут споры на тему – что было бы в случае победы ГКЧП? Или, например, какова бы была судьба страны и общества в том случае, если бы в октябре 1993 года к власти пришли бы Александр Руцкой и Руслан Хасбулатов. На эти вопросы нельзя дать однозначный ответ, так как речь идет о нереализованных альтернативах. Однако можно сделать некоторые предположения, основанные на анализе конкретных исторических ситуаций.

Вначале о событиях 1993 года. Очевидно, что ни Руцкой, ни Хасбулатов не контролировали своих политических союзников из числа крайних националистов и наиболее радикальной части коммунистов, присоединившихся к движению в защиту конституции и демократии, не уважая первую и презирая вторую. Краткосрочную программу этих политических сил можно было сформулировать одним словом – реванш. И прорыв к власти этих сил угрожал полномасштабной гражданской войной с самыми печальными последствиями для единства страны.

С ГКЧП ситуация несколько иная. Его членов нельзя назвать экстремистами – это были опытные "служилые люди" с советским менталитетом, включавшим в себя, в частности, иерархическое мышление, уважение к старшим (по званию, должности и др.). Им крайне сложно было "переступить через себя", применить насилие в отношении Михаила Горбачева, являвшегося лидером партии и страны, несмотря на то, что "гекачеписты" считали его, как минимум, слабым политиком, виновным в политическом и экономическом кризисе. Именно поэтому они утверждали, что Горбачев остается президентом и лишь ненадолго по состоянию здоровья передал реальную власть ГКЧП.

Однако проблема была в другом. У ГКЧП не было внятной экономической программы, а в политике предполагалось усиление борьбы с "сепаратизмом" - то есть сохранение Союза силовыми методами. При этом авторитет союзного центра – как Горбачева, так и "силовиков" - к тому времени резко упал. Успех ГКЧП уже в ближайшей перспективе сделал бы актуальным для СССР "югославский сценарий", причем в стране, обладающей ядерным оружием. Попытка "закрутить гайки", ввести в России мобилизационную модель экономики была чревата мощными и неуправляемыми социальными волнениями, сползанием к хаосу.

Победа демократических сил в 1991 году не привела к гражданскому миру – у значительной части населения вскоре наступило разочарование. Не предотвратила появления на карте бывшего СССР новых "горячих точек" и, тем более, не урегулировала уже полыхавшие конфликты (в Абхазии, Южной Осетии, Нагорном Карабахе и др.). Однако она позволила избежать более трагических последствий – как для народов, населявших СССР, так, возможно, и для всего мира.

Путь без цели?

Почему же политические процессы в России после "бархатной революции" 1991 года развивались иначе, чем в странах Центральной Европы? Дело в том, что в Польше, Венгрии, Чехии и ряде других стран первоначально действовал эффект "освобождения от СССР". Он весьма быстро закончился, столкнувшись с суровыми реалиями рыночной экономики, но оказался достаточным, чтобы пережить начальную, самую болезненную, стадию "переходного периода". Например, в Польше общество хотя и без большого энтузиазма, но согласилось на "шоковую терапию" Бальцеровича, тогда как аналогичные меры, проведенные коммунистическим правительством, вызвали бы массовые акции протеста. В России же этот эффект носил еще более кратковременный характер – пока не распался Союз, который являлся геополитическим продолжателем Российской империи.

Но еще более важное отличие России от Центральной Европы – отсутствие европейской перспективы, которая стала консенсусной идеей для элит Польши, Венгрии, Чехии и др. В этих странах есть, конечно, последовательные евроскептики, но, как правило, это или крайне левые, или крайне правые силы. Иногда они получают немало голосов на выборах, но реального влияния на принятие политических решений не оказывают. Бывают случаи, когда евроскептик оказывается в министерских или даже президентских (Вацлав Клаус в Чехии) креслах, но в этом случае речь идет об умеренных политиках, недовольных отдельными аспектами европейской интеграции, но не желающих ее срыва.

Для России же европейская идея неактуальна. Россию не ждут в Евросоюзе, который с осторожностью относится даже к сближению с маленькой Сербией, не говоря уже об Украине. В то же время и Россия воспринимает себя как самостоятельную цивилизацию, которая должна находиться в дружественных отношениях с Европой, но не идентифицироваться с ней на все 100%.

Свой путь

Все сказанное выше не означает, что в современной России невозможна демократия. Более того, представление о том, что российская демократия должна принципиально отличаться от европейской, отдает утопизмом. Попытка строить собственный вариант демократии часто заканчивается становлением очередной авторитарной модели. Другое дело, что у каждой страны есть свой путь к демократии – и здесь копирование чужого опыта без его осмысления может не помочь демократическим процессам, а, напротив, дискредитировать их.

В любом случае, российская история последних двух десятилетий хотя и противоречива, но позволила накопить определенный демократический опыт, который при ближайшем рассмотрении оказывается не таким уж и маленьким. Созданы и развиваются институты рыночной экономики. В стране "прижился" институт конкурентных выборов, который отсутствовал в течение десятилетий. Трудно представить себе современную Россию с однопартийной системой. Основные телеканалы находятся под государственным контролем, но многие газеты активно критикуют власть, причем в последние годы поднимая все более острые темы. Наряду с Федерацией независимых профсоюзов России – наследницей советских профсоюзов – в стране действуют новые профобъединения, представителей которых недавно принимал Дмитрий Медведев. А именно позитивный опыт необходим для того, чтобы демократия "укоренялась" в обществе с дефицитом демократических традиций.

Непросто идет процесс диалога государства и гражданского общества, но и здесь есть прогресс. Например, в июле нынешнего года президиум Высшего арбитражного суда освободил некоммерческие организации от налога на пожертвования от иностранных фондов – это решение обязательно для исполнения всеми арбитражными судами России.

В то же время вопрос о стратегических целях развития по-прежнему весьма актуален. Представляется, что одной из таких целей может быть участие России в сообществе современных цивилизованных государств – в качестве равноправного партнера. Эта цель не предусматривает европейской интеграции, но может включать в себя достижение безвизового режима с Евросоюзом, более высокую степень политической открытости, улучшение инвестиционного климата, совершенствование правовой системы, развитие гражданского общества. Надо понимать, что такое развитие нужно, прежде всего, самим гражданам России, которые хотят жить в свободной демократической стабильной стране.

Алексей Макаркин - первый вице-президент Центра политических технологий

Материалы опубликованы на сайте «Голос России» 16.08.2011

Версия для печати