03.12.2012 | Игорь Бунин, Алексей Макаркин

Сокрушение коррупции в планы власти не входит

Тема борьбы с коррупцией стала в последнее время самой обсуждаемой. Активно обсуждается вопрос о том, является ли антикоррупционная кампания стратегическим выбором власти или же речь идет об очередной имитации. Представляется, что ситуация существенно сложнее.

Начиная борьбу с коррупцией, власть руководствовалась двумя соображениями. Во-первых, объективная ситуация такова, что коррупция является препятствием для развития экономики. В период активного роста ВВП власть могла не рассматривать противодействие коррупции в качестве одного из своих приоритетов — сейчас это просто невозможно. Более того, ее системный характер приводит к тому, что от нее нет иммунитета ни у одного проекта — даже у тех, которые находятся под политическим патронатом президента. Неудивительно в связи с этим, что одним из первых дел в рамках кампании стала история с саммитом АТЭС, в рамках которой арестован пока что самый высокопоставленный из обвиняемых по антикоррупционным делам чиновник — в ранге замминистра. Отсюда и желание одернуть чиновничество, показать ему на конкретных примерах, что стоит хотя бы умерить аппетиты, если нельзя полностью отказаться от вредных привычек. В эту же тенденцию вписывается и стремление власти усилить контроль над чиновниками, в том числе с помощью «национализации элит», повысить их зависимость от Кремля.

Во-вторых, власть реагирует на действия оппозиции, которая активно использует антикоррупционную тему, жестко критикуя Кремль. Более того, оппозиционная риторика совпадает с общественным запросом, что не позволяет ее игнорировать. Поэтому власти выгодно перехватить инициативу, позиционируя себя в качестве решительного борца со взяточничеством и используя имеющийся в ее распоряжении медийный ресурс (сайт Навального, конечно, очень популярен в политизированной части интернета, но по своей мощи он несопоставим с программой Мамонтова).

При этом в планы власти не входит полное сокрушение коррупции, так как оно будет означать тектонические изменения в элите. Вспомним знаменитую операцию «Чистые руки» в Италии начала 1990-х гг.: тогда действительно серьезная антикоррупционная работа, проведенная независимыми следователями, привела к фактическому краху партийной системы — уцелели лишь те политические силы, которые исключались из участия в правительственных коалициях(коммунисты, радикалы, неофашисты). Другой элиты у власти нет, а устраивать «37-й год»(даже в смягченной, относительно вегетарианской форме) Путин явно не хочет, о чем он прямо и заявил. Кстати, для локальной задачи одергивания чиновников идеальной выглядит фигураЕлены Скрынник, персонажа одного из фильмов Мамонтова, — бывший министр сельского хозяйства в отличие от своих коллег по кабинету Путина не получила должности в президентских структурах. Количество таких локальных историй, видимо, будет увеличиваться, поддерживая тонус кампании, но незначительно влияя на позиции истеблишмента.

И дело здесь не в гуманизме в отношении взяточников. Путинский режим носитхаризматически-бюрократический характер, опираясь как на электорат, так и на бюрократию. Если лишить режим одной из опор, он может обвалиться. При желании, разумеется, есть возможность найти новых хунвейбинов, готовых заменить нынешних чиновников, — только у них не будет той страсти, которая была свойственна фанатичным поклонникам председателя Мао. И они, сменив своих предшественников, будут мало от них отличаться, так как принадлежат к этому же слою, только находящемуся «этажом ниже». Разве что, если вспомнить китайскую притчу, окажутся более голодными — и еще более алчными. Кроме того, в условиях роста турбулентности внутри режима проводить подобные операции весьма рискованно.

Да и сам Путин не похож на Мао или Сталина. Он никогда не был смутьяном, а, напротив, является «человеком порядка». Для Путина революция — это однозначно негативный фактор.

Установленные им правила игры для него много значат — и он не готов, начиная игру в шахматы, вдруг смести с доски фигуры, даже если окажется в непростом положении. Он будет искать ходы, направленные на преодоление кризиса, но не будет устраивать«революцию сверху».

Однако ограниченная война с коррупционерами имеет свои особенности, создающие для власти новые проблемы. Кампания против взяточников и расхитителей накладывается на жесткую борьбу за власть и активы (российская модель предусматривает соединение власти и собственности). Поэтому количество дел, которые находятся в центре общественного внимания, постоянно увеличивается. Возникает окно возможностей для того, чтобы обеспечить передел собственности. Ожесточенность конкуренции при этом связана с тем, что ранее речь шла об экспансии «питерских», которые вытесняли игроков, поднявшихся в ходе приватизации 90-х гг. Симпатии Кремля тогда были очевидны и противостоять экспансии «своих» на территорию «чужих» было крайне затруднительно. Сейчас же все участники конфликтов в той или иной степени для власти «свои», что делает результат экономических споров куда менее предсказуемым.

Но фактор аппаратной конкуренции дискредитирует в глазах элит антикоррупционную кампанию. Ее жертвы выглядят не справедливо наказанными преступниками, а объектами успешных атак со стороны более удачливых соперников. Более того, они представляются неудачниками, которые либо восстановили против себя слишком большое количество противников, либо потеряли поддержку своих патронов (как Анатолий Сердюков), либо аппаратные позиции их покровителей серьезно ослабли. Среднестатистический представитель элиты не видит серьезного риска непосредственно для себя — и, значит, готов к продолжению коррупционной деятельности. Кроме того, рост внутриэлитной конкуренции объективно ослабляет режим, тем более что президенту все сложнее выполнять функцию арбитра, которая в существующей политической системе является для него эксклюзивной.

Еще одна особенность антикоррупционной кампании — повышенная активность работников правоохранительных органов. У них есть свой интерес, связанный с укреплением позиций в элите, — и поэтому они активно настаивают на раскрутке дел, в том числе и апеллируя к общественному мнению. Ограничители, связанные с желанием власти лишь одернуть чиновников, вызывают у них раздражение.

Но еще более важной является реакция общества — второй, наряду с бюрократией, опоры Кремля. В нем и без того существуют серьезные протестные настроения (что делает опору все менее надежной), а последние антикоррупционные истории оказали на него весьма противоречивое влияние. Если власть рассматривает коррупцию как препятствие для развития экономики, то это же, пожалуй, в еще большей степени относится к обществу. Можно примирительно относиться к крупным взяткам и хищениям, когда благосостояние людей постоянно растет — по принципу «воруют, но и другим жить дают». Но совершенно иные эмоции сопровождают информацию о коррупции, когда общество находится в ожидании второй волны кризиса, обсуждается непопулярная пенсионная реформа и сокращение числа высших учебных заведений. В этом случае общество раздражено существенно больше, чем когда ему объясняют, что девушки из Pussy Riot покусились на духовные основы России и заслуживают реального срока лишения свободы.

Отсюда и колебания рейтинга президента, который вырос после отставки Сердюкова и вернулся в прежнее состояние спустя непродолжительное время. После начала раскрутки дела Минобороны и демонстрации по НТВ фильма о Сердюкове многие россияне действительно поверили, что борьба с коррупцией будет суровой и они уже в самом скором времени увидят в наручниках узнаваемые фигуры — чем больше, тем лучше. Ведь россияне посмотрели немало сериалов, где вслед за разоблачением сразу же происходит арест, а иногда спустя несколько минут и справедливый приговор. Поэтому сообщения пусть даже о неудачном трудоустройстве экс-министра в «Ростехнологии» не могли вызвать ничего, кроме общественного раздражения.

Представляется, что в вопросе борьбы с коррупцией власть оказалась в цугцванге — если продолжить шахматные аналогии. Если она будет более активно идти навстречу общественным ожиданиям и амбициям некоторой части силовиков, то подорвет свою же поддержку в элитной среде, в особенности в той ее части, которая в наибольшей степени приближена к государственному пирогу — причем усилила свои позиции именно в последние годы. Если будет успокаивать элиты, сажая «стрелочников» (пусть и весьма обеспеченных, но малоизвестных) и оставляя в покое знаковые фигуры, то еще более ослабит свои позиции в общественном мнении, которое «жаждет крови». Оба варианта для власти невыгодны — поэтому она будет выбирать, исходя из принципа меньшего зла для нее. Вопрос в том, какое зло является меньшим, — не факт, что у власти есть на него ответ.

Игорь Бунин, Алексей Макаркин — президент и первый вице-президент Центра политических технологий

Материал опубликован на сайте Vedomosti.ru 03.12.2012

Версия для печати