26.02.2013 | Игорь Бунин, Алексей Макаркин

Россия. 2013 год. Конец зимы

В России идет консервативная волна, общество одобряет реакционные действия власти, но сохраняет к ней значительные претензии, дающие шанс оппозиции – скорее в будущем, чем сейчас. Экономика, как и ранее, зависит от «нефтяной иглы», а разговоры о ее диверсификации столь же модны, но так же продуктивны, как и многочисленные дискуссии о децентрализации в условиях концентрации ресурсов в руках центра. Элиты лояльны власти, но пытаются угадать, кто будет президентом в 2018 году и какова будет политика власти в обозримом будущем.

Общество

Консервативная волна, которая захлестывает современную Россию, не могла состояться без общественной поддержки. Население в большинстве своем одобряет принятие законов, направленных на противодействие «иностранным агентам» или борьбу с «американским усыновлением». Равно как и до сих пор не принятый закон об ужесточении ответственности за оскорбление чувств верующих также получит общественную поддержку – в прошлом году с ним были готовы согласиться 82% опрошенных ВЦИОМом. Если же власть захочет ввести цензуру в Интернете, то, как свидетельствует прошлогодний опрос «Левада-центра», она может рассчитывать на поддержку почти двух третей населения.

На первый взгляд, кажется, что большинство населения настроено реакционно, и власть, инициировавшая консервативную волну, может чувствовать себя спокойно. Пусть даже этот курс носит в стратегической перспективе тупиковый характер – по аналогии с попытками брежневского руководства СССР использовать последние годы высоких нефтяных и газовых цен для того, чтобы попытаться законсервировать политико-экономическую систему, отторгая реформаторский курс и все более вступая в конфликт с модернистскими группами общества. Только тогда открыто против власти выступали немногочисленные диссиденты, а многие сочувствующие им ждали перемен, считая, что лбом стену не прошибешь. Сейчас же на улицы выходят десятки тысяч людей, открыто выражающих свое недовольство и уже получивших опыт гражданской мобилизации по разным вопросам, от глобальных до относительно локальных (сборы средств и подписей в Интернете). А у их единомышленников, считающих такие методы неэффективными, есть возможность уехать за границу (таким образом, динамичные и самостоятельно мыслящие граждане оказываются невостребованными в своей стране).

Но и в наши дни, несмотря на масштабные изменения, происшедшие за последние десятилетия, аналогия с позднебрежневским периодом не выглядит полностью беспочвенной – «повадка» власти и элиты осталась сходной, несмотря на рыночную экономику, многопартийность и идеологическое многообразие. Страх перед изменениями, связанный с желанием сохранить «статус кво», избежать нежелательной конкуренции является сильным стимулом для того, чтобы попытаться «подморозить» политическую системы.На самом деле, опора на консервативные настроения как в позднесоветское, так и в нынешнее время носит непрочный характер. Представляется, что россиянин, на которого стремится опереться власть, жаждет уюта. Он травмирован бурными перипетиями 90-х годов, но не только. Многие современные реалии вызывают у него «напряжение». Ему не нравится многочисленная реклама на телевидении, не к месту прерывающая любимый советский фильм. В то же время он склонен верить телевидению, когда оно обличает оппозиционных лидеров в порочащих связях с заграницей. Рутинное для столичных политиков дело – посещение американского посольства – для большинства россиян является чуть ли не доказательством изменнических планов (они сами американских дипломатов видели разве что в шпионских сериалах). Пляшущие девушки в храме вызывают у них резкое отторжение, а когда им объяснят, что эта акция является частью зловещего плана по подрыву стабильности в стране, то уже 43% (по данным «Левада-центра») недовольны приговором Pussy Riot из-за его мягкости (какая там «двушечка», если речь идет об обрушении исторических основ, на которых держится страна!).

Картина мира такого россиянина – это уютный домик, в котором нет никаких раздражителей - ни мигрантов, говорящих на непонятном языке, ни сексуальных меньшинств на экранах телевизоров. Где дети не могут, зайдя в Интернет, увидеть неподходящую для них информацию. Где младшие с уважением относятся к старшим. Где исторические традиции и религия большинства пользуются покровительством со стороны государства (но при этом «Основы православной культуры» для своих детей выбирает меньшинство россиян – хотя бы теоретическая возможность ухода любимого чада в монастырь вызывает у многих неприятие). В этом мире люди хотят жить не лучше, чем их соседи, а «не хуже», без больших амбиций, со стремлением не к активной (но и нередко рискованной) экспансии, а к тому, что не выглядеть аутсайдерами по сравнению с ближайшим окружением.

Понятно, что уютный домик – это мечта о психологическом комфорте в современном продуваемом всеми ветрами мире. Надежды на такой уют играет в предпочтениях людей немалую роль, однако лишь в ситуации относительной социально-экономической стабильности, когда люди могут найти немного времени, чтобы подумать о проблемах, не относящихся к их текущей деятельности. Если же ситуация ухудшается, то приоритеты меняются – по аналогии с теорией предельной полезности, когда в относительно благоприятной ситуации можно подумать о покупке в кредит новой стиральной машины, а когда прижмет, то остаются деньги только на еду и коммунальные услуги (и хорошо, если кредит выплачен).

В этом случае политические симпатии и антипатии будут определяться совсем иными приоритетами, без которых невозможна даже иллюзия уюта. Это претензии к власти в связи с неэффективностью управления и системной коррупцией. Это неприятие непопулярной политики в области образования, здравоохранения, ЖКХ, которое пока носит характер ворчания, но постепенно усиливается. При этом значимость этих приоритетов и сейчас является куда более высокой, чем тех, которые сейчас выдвигаются на первый план во время консервативной волны. Тот же социологический опрос, который зафиксировал жесткую позицию россиян в защиту религиозных чувств, зафиксировал, что абсолютное большинство респондентов ни с какими безобразиями подобного рода лично не сталкивались. И другие темы, в настоящее время «раскручиваемые» с той или иной степенью активности (например, инициированная в очередной раз дискуссия о переименовании Волгограда в Сталинград), также не «воспламеняют» общественное мнение.Кроме того, в ряде случаев речь может идти не столько об осознанной позиции, сколько о стремлении дать наиболее «правильный», социально одобряемый ответ. Так, по данным ВЦИОМ, большинство населения одобрили все основные положения антитабачного законопроекта, включая запрет на курение в общественных местах (76%) и на торговлю сигаретами в ларьках и палатках (60%). Точно так же общество первоначально позитивно восприняло горбачевскую антиалкогольную кампанию, у которой потом обнаружилась масса издержек. И возможность свободно, без унизительных очередей, купить бутылку водки стала куда более значимой по сравнению с вопросом о борьбе с алкоголизмом.

А реакция на вопрос об усыновлении вообще во многом зависит от того, с какой стороны к нему подойти. Если задать прямой вопрос об одобрении соответствующего закона, то большинство отвечает положительно (по данным «Левада-центра», 51% против 30%). Но стоит социологам в рамках этого же опроса обратить внимание на то, что речь идет об ответе на «акт Магнитского», как лишь 37% считают такую реакцию в той или иной степени адекватной. А когда граждан спрашивают о приоритетах, то вне конкуренции уже сейчас оказываются социальные (67%) и экономические (62%) вопросы (для сравнения – престиж и международный авторитет страны выделяют лишь 15%). Добавим к этому результат еще одного недавнего опроса «Левады» - 80% считают, что «дело Сердюкова» - это проявление всеобщего разложения и коррумпированности власти. А 69% в той или иной степени согласны с утверждением, что нынешнее руководство страны, стремясь удержать власть, опирается только на лично преданных ему людей, закрывая глаза на их преступления или позволяя им незаконные способы обогащения (полностью не согласны с этим всего 2%).

Тот факт, что повестка дня, активно продвигаемая оппозицией, никуда не ушла, подтверждает и ситуация с вынужденной сдачей мандатов депутатами Государственной думы от «Единой России». В 2012 году, когда власть искала пути противодействия оппозиции, был избран самый простой и привычный ответ на критику. Она была признана безосновательной, а в качестве символического жеста в жертву был принесен один из «заднескамеечников», в первый раз избранный в Думу депутат и бизнесмен-строитель из Ростовской области Алексей Кнышов, фирма которого тут же выиграла тендер на строительство дороги на 7,4 млрд рублей (для того, чтобы уравновесить лишение мандата депутата-оппозиционера Геннадия Гудкова).

Сейчас же в отставку пришлось подать сразу нескольким депутатам, в том числе и ветерану Думы, бывшему вице-спикеру Владимиру Пехтину. Также мандаты сдали аграрный магнат из Краснодарского края Василий Толстопятов и пермский «калийный король» Анатолий Ломакин. При этом Пехтин и Толстопятов были «реабилитированы» в ходе прошлогоднего разбирательства, что не спасло их от потери мандата полугодом позже. Власть стремится доказать обществу, что она реагирует на его запросы, которые едины для всех его слоев, негативно относящихся к коррупции, высокомерной и неэффективной элите. Если бы речь шла только о настроениях оппозиционной части общества, власть могла бы их игнорировать (как это происходит в вопросах политических свобод, которые для большинства населения являются вторичными). Но в данном случае речь идет о позиции не только «чужих», но и «своих».

Впрочем, далеко не факт, что «свои» (не говоря уже о «чужих») удовлетворятся «точечными» акциями, реализуемыми в мягком формате (Пехтин уходил из Думы под аплодисменты коллег). Можно провести параллель с серединой 80-х годов, когда за экономические злоупотребления был арестован зять Брежнева Юрий Чурбанов, бывший первым замминистра МВД и ставший символом брежневской коррупции. Однако даже весьма суровый приговор к 12 годам лишения свободы был встречен неодобрительно – общество требовало еще более жестких мер. Сейчас власть хочет понравиться народу и не обидеть элиту, но может добиться прямо противоположного – получить дестабилизированную элиту и народ, требующий «продолжения банкета». Тем более, что интернет-разоблачители активизировали свою деятельность – «поймать» чиновника или депутата на зарубежной собственности или фальшивой диссертации становится сейчас не менее престижно, чем уличить участковые избиркомы в махинациях в декабре 2011 года.

Если негативная для власти тенденция будет нарастать, то консервативная волна может превратиться в политическое цунами, только в противоположном направлении. Другое дело, кто окажется в результате в выигрыше – оппозиция (тем более, что неясно, в каком виде она будет существовать хотя бы в среднесрочной перспективе) или же часть властной элиты, способная использовать популистские лозунги для того, чтобы не просто уцелеть, но и укрепить свои позиции. Или же речь может идти о комбинации обоих вариантов, как в начале 90-х годов. В любом случае, об уютном домике, в котором можно переждать бурю, российскому обществу приходится лишь мечтать.

Власть и элиты

В настоящее время ни элита, ни оппозиция не представляют для власти непосредственной острой проблемы. Элита после ареста Михаила Ходорковского в 2003 году старается минимизировать политические риски – это связано не только с элементарными опасениями гонений со стороны власти, так и с дефицитом легитимности. Представители элиты в столкновении с властью не могут рассчитывать на масштабную общественную поддержку – это показало «дело Гудкова», в ходе которого население индифферентно отнеслось к лишению мандата одного из немногих ярких оппозиционных депутатов (по данным ВЦИОМ, положительно об этом решении высказался 61% респондент). Гудков в сознании большинства общества мало отличается от Пехтина, а его дело стало для элиты еще одним предупреждением со стороны власти. Неудивительно, что когда в Кремле было принято политическое решение о том, что губернатор Рязанской области сохранит свой пост на следующий срок, то его единственный реальный конкурент, крупный федеральный чиновник Игорь Морозов, вынужден был согласиться на маловлиятельное место в Совете Федерации. Несмотря на то, что такое решение вполне может означать крах электоральной карьеры – «издержки» от неправильного с точки зрения власти поведения могли бы быть выше.

Тем более, что есть и позитивный для элит пример отношений с властью – судьба Дмитрия Рогозина, который сильно «промахнулся» в 2005 году, когда решил проявить политическую самостоятельность, рассчитывая на элитные связи и – в значительной мере – на народную поддержку, с учетом популярности патриотической и социальной риторики и антииммигрантской тематики. Однако когда начался разгром его партии (ее сняли почти во всех субъектах Федерации, где проходили региональные выборы), то он оставался в изоляции. В то же время прагматичная позиция, занятая им в дальнейшем (согласие перейти на дипломатическую службу), позволила Рогозину не только вернуться в большую политику, но и затем занять более высокий пост – вице-премьера по ВПК.

Добавим к этому растерянность элит, которые не могут ответить на два главных вопроса – кто будет президентом в 2018 году и каковы сейчас правила игры в политике и экономике. Мнение о том, что уже сейчас началась гонка преемников, представляется весьма спорным – напротив, любой политик, совершивший фальстарт, с высокой долей вероятности оказывается под ударом (вспомним печальную политическую судьбу генерала Александра Лебедя, который, казалось, в куда более благоприятных условиях фактически начал борьбу за президентство – и быстро проиграл). Что же до слухов о плохом состоянии здоровья Путина, то они представляются явно преувеличенными – ему все сложнее выдерживать роль «супермена» - но для принятия решений президентского уровня (в том числе контроля над самыми разными аспектами жизни страны) возможностей у него хватает.

Вопрос о правилах игры является сейчас куда более насущным. В политической сфере элиты привыкли к процедурам согласования (нередко длительным) между президентом и премьером, но отвыкли от жесткой конкуренции идей и людей. Появление профессионально сделанных интернет-фильмов с резкой критикой Дмитрия Медведева, атака на вице-премьера Аркадия Дворковича и других представителей медведевского окружения усиливают значение проблемы лояльности, причем не всегда ее решение является предсказуемым. Достаточно вспомнить историю с докапитализацией «Русгидро», когда гендиректор компании Евгений Дод сменил патрона – и оказался под ударом со стороны Игоря Сечина, своего прежнего покровителя. Похоже, впрочем, что задачей является не увольнение кабинета Медведева, а его принципиальное ослабление путем «выбивания» ключевых фигур из окружения премьера с тем, чтобы правительство сосредоточилось на проведении непопулярных реформ и исчерпало свой потенциал «на подступах» к думским выборам 2016 года. Но если конфликт будет эскалировать, то ситуация может радикализироваться, и решение вопроса о смене правительства ускорится.

Неопределенность перспектив правительства Медведева, неверие элит в политические перспективы премьера (несмотря на артикулируемые им время от времени президентские амбиции) сочетаются с объективно значительными полномочиями правительства, которое может влиять на отношения собственности и кадровую политику. Существенно менее ясными становятся и макроэкономические приоритеты – если раньше экономическую часть администрации президента и правительства составляли либералы, то приход ярко выраженного дирижиста Сергея Глазьева на пост советника президента и сам факт обсуждения его кандидатуры на пост главы Центробанка делает ситуацию более противоречивой. Похоже, что у власти на фоне экономического кризиса в Европе и разочарования в политике сближения с Западом возникает желание попробовать альтернативные экономические модели. Которые, в свою очередь, отвергаются экономистами, представляющими «мейнстрим» в правительственной политике последних пары десятилетий (исключая краткое пребывание у власти кабинета Евгения Примакова).

Соответственно, и механизм принятия решений не только еще более осложняется, но и становится существенно конфликтнее. Антикоррупционная кампания активно используется во внутриэлитной борьбе, напоминая не итальянскую операцию «Чистые руки», а выяснение отношений между группами влияния, стремящимися контролировать «нефтянку», электроэнергетику, связь.

Конфликты распространяются и за пределы федерального уровня. В Волгограде арестовывают за экономическое преступление вице-премьера регионального правительства, ближайшего соратника губернатора Сергея Боженова, который, в свою очередь, является протеже Вячеслава Володина. В Челябинске губернатор Михаил Юревич (связанный с Владиславом Сурковым, чьи политические позиции ослаблены) оказывается в жестком конфликте с председателем местного суда, близким к «силовикам». В Кирове проходит обыск в офисе губернатора Никиты Белых, а часть региональной элиты пытается его сменить, наталкиваясь на негативную позицию Кремля, считающего, что судьба губернаторов – это его прерогатива.

Кроме того, неожиданное изгнание из Думы нескольких депутатов из «Единой России» ставит под вопрос иммунитет лояльной политической элиты. Ранее только нелояльность или конфликт с очень серьезными игроками, вышедший из управляемого состояния («дело Ашота Егиазаряна»), могли привести к потере депутатского мандата, ставшего привычным атрибутом для представителей элиты, знаком принадлежности к власти. Сейчас «вылететь» из Думы может самый лояльный депутат, действующий по старым неформальным правилам (предусматривавшим возможность совмещения участия в политике и бизнесе). При этом дефицит доверия к власти и твердых универсальных правил создают – и в элитах, и в обществе в целом - устойчивое представление о выборочном характере действий власти, что не повышает ее авторитет.

Оппозиция

Оппозиция, в свою очередь, раздроблена, радикальные заявления ряда ее лидеров дисгармонирует с более умеренными настроениями основной части протестующих, которые не принимают политику власти, но не хотят революции. На первый взгляд, этому противоречит особенность протеста на нынешнем этапе, заключающаяся в более жестком неприятии позиции Кремля, чем в начале массовых акций. В том числе и за счет отхода значительной части любопытствующей или «карнавальной» периферии, и восприятия власти как силы, упорно отказывающейся идти навстречу оппозиции и, к тому же, готовой на все ради удержания своих позиций. Однако это неприятие, доходящее до сильных эмоций, соседствует с преобладающим пониманием неприемлемости смуты.

Даже радикальные участники протеста используют термин «мирная антикриминальная революция», стремясь максимально смягчить восприятие своей позиции (эта формулировка содержится в программном документе, принятом Координационным советом оппозиции (КСО) в феврале 2013 года). Но умеренным, составляющим основную часть участников январского марша против «антимагнитского закона», этого недостаточно. Характерна позиция одного из умеренных деятелей КСО Михаила Гельфанда, заявившего коллегам, что «слово «революция» независимо от эпитетов может раздражать большое количество потенциальных сторонников и союзников. Какими эпитетами «революцию» не оборачивай, коннотация у этого термина совершенно стандартная».

Таким образом, власть не столько хотят свергать, сколько все более стремятся избегать (насколько это возможно в этатистской системе). Некоторые ее действия – например, принятие «антимагнитского» закона вызывают у оппозиции не столько гнев, сколько презрение.

Проблемы оппозиции во многом связаны с ее разношерстным характером, неспособностью сформулировать общую позицию по наиболее важным для населения вопросам (образования, здравоохранения, социальной сферы, развития промышленности и сельского хозяйства, миграционная политика). Взгляды либералов, левых и националистов на эти проблемы были и остаются принципиально различными в силу идеологических разногласий. Поэтому оппозиция либо обходит неудобные темы, либо микшируют разногласия путем выработки компромиссных позиций, неспособных никого вдохновить. В то же время консенсусная повестка, связанная с отстаиванием политических свобод, куда менее важна для большинства населения. При этом на региональном уровне оппозиция способна выдвигать консенсусные требования социального характера.

В то же время власть – разумеется, помимо своей воли – дает оппозиции новые импульсы. Реакционные инициативы выступают в качестве раздражителей – самая удачная оппозиционная акция за последние полгода стала ответом на «антимагнитский» закон. В случае появления раздражителей мобилизация, как и в декабре 2011-го, идет по цепочке, вовлекая все новых людей в участие в конкретной акции. Преследования оппозиционеров в той или иной степени касаются представителей почти всех групп, участвовавших в митингах на Болотной площади и проспекте Сахарова – а совместное пребывание в автозаке или отделении полиции является сильным сплачивающим фактором. Поэтому объективное размежевание между более умеренными и более радикальными группами постоянно откладывается.

Некоторые перспективы

В условиях слабости элит и оппозиции власть сейчас чувствует себя достаточно уверенно, но ее потенциал ограничен. Она может продвигать альтернативную повестку дня, но упор на моральные ценности и борьбу с врагами не позволяет решать объективные проблемы, стоящие перед страной. Элиты все менее понимают власть и отождествляют себя с ней. Оппозиция ослаблена, ее «системная» часть взята под практически полный контроль, а «несистемная» слаба, раздроблена и никак не связана с «системной», но при этом не исчезла и способна на «всплески» активности. Еще более важно сохранение оппозиционной субкультуры, которая не только не сближается с властью, но еще более от нее отталкивается. Власть апеллирует к «консервативному большинству», но чувствует его неустойчивость и опасается даже слишком самостоятельных союзников (поэтому были свернуты планы создания антиреволюционного рабочего движения, которое способно выйти из-под контроля).

В этих условиях политическая стабильность является временной, неспособной привести к «устойчивому развитию» на долгосрочную перспективу. Зима 2013 года при всей условности аналогий несколько напоминает начало 80-х годов – время, когда иллюзия нефтяного благополучия еще не закончилась. Когда можно было делать новые ракеты, заботиться о нравственности (только не православной, а коммунистической) и бороться с врагом внешним и внутренним – то есть с Западом и диссидентами. Но при этом нарастал моральный кризис режима – большинство населения сохраняло ему лояльность, но при этом ворчало на кухнях и осмеивало его лидеров в анекдотах.

Сейчас происходит сходный процесс – Владимир Путин остается самым «рейтинговым» политиком страны, сохраняя эту роль с 1999 года. Хотя его рейтинг несколько снизился, у него нет конкурентов на нынешнем политическом поле – в качестве таковых не воспринимаются ни ослабленный Медведев, ни, тем более, «обветшавшие» Зюганов и Жириновский. Однако значение фактора безальтернативности в мотивации поддержки Путина растет – равно как и увеличивается «негатив» в бессознательном восприятии президента россиянами. Он вызывает все менее «царственные» ассоциации (со львом и другими подобными животными), хотя запас прочности у него остается, и немалый. Население в большинстве своем негативно воспринимает инициированные властям изменения в социальной сфере (образовании, здравоохранении, пенсионной системе), считая, что они ущемляют их интересы. Другое дело, что оно не готово в настоящее время к радикальным протестным акциям, а предпочитает адаптироваться к изменяющимся реалиям (но сам процесс вынужденной адаптации повышает степень неприязни к власти).

Подобная сдержанность населения связана как с нежеланием «раскачивать лодку» (создавать угрозу возврата в «хаотические» времена 90-х годов), так и с представлением о том, что протестными акциями ничего изменить не удастся. Однако есть два существенных риска всплеска протестных настроений. Во-первых, в случае падения нефтяных цен - если этот процесс не прекратится столь же быстро, как в 2008 году, государство окажется неспособным в полном объеме выполнять свои социальные обязательства, которые для него являются приоритетными (выплаты пенсий, зарплат, пособий). Более того, и относительно высокие нефтяные цены уже не способны обеспечивать формирование бездефицитного бюджета – «приемлемый» для экономики уровень цен постоянно увеличивается. Так что проблему для власти может представлять не только снижение нефтяных цен, но и отсутствие их роста. Второй риск - если власть совершит ошибку, не только ущемив интересы значительной части населения, но и оскорбив ее морально (как это произошло в Новочеркасске в 1962 году).

Второй риск власть стремится максимально купировать, не допуская действий, способных серьезно обидеть своих сторонников (об оппозиционном меньшинстве власть в этом контексте не думает, явно пренебрегая его интересами). Например, объявлено о продлении бесплатной приватизации жилья, которая должна была завершиться в нынешнем году (часть населения не успела приватизировать жилье, а другая продолжает ждать получения новых квартир – иногда еще с советских времен). Что касается первого риска, то он не зависит от действий власти, и поэтому представляет куда большую опасность в условиях снижения у нее «запаса прочности». В случае ухудшения экономической конъюнктуры население вполне может востребовать политические альтернативы. А если есть общественный запрос, то появление таких убедительных для общества альтернатив станет вполне вероятным.

Игорь Бунин - президент Центра политических технологий

Алексей Макаркин - первый вице-президент Центира политических технологий

Версия для печати