03.10.2013

Святослав Каспэ: «Расстрела парламента не было. Потому что не было самого парламента. Была расстреляна советская власть»

По прошествии 20 лет после событий 3-4 октября 1993 года у интересующейся российской публики нет однозначных мнений и оценок по поводу тех трагических событий. Споры продолжаются как по тому, что же всё-таки произошло в те дни, так и по последствиям на дальнейший политический процесс. К юбилею так называемого «расстрела парламента» (он же – «поэтапная конституционная реформа») Политком.Ру побеседовал о политическом контексте тех событий с председателем редакционного совета журнала «Полития» Святославом Каспэ.

Как известно, событиям 21 сентября – 4 октября 1993 года предшествовал почти двухлетний политический кризис, заключавшийся в конфронтации между президентом и Верховным Советом. Можно ли, с Вашей точки зрения, назвать сложившуюся тогда ситуацию двоевластием?

Двоевластие – это готовый термин, заимствованный из советских учебников истории, в которых применялся к ситуации лета 1917 г. Он не полностью передает весь драматизм и всю многослойность конфликта: в 1993 г. (как, кстати, и в 1917 г.) решался вопрос о самой природе российской власти. Ведь после краха коммунистического режима вообще никто не понимал, что такое власть, как она должна быть устроена, что она может, а что – не может. Будет ли это советская власть – или не советская? Каковы будут ее пределы? Будет ли реализована идея разделения властей – а, если да, то как именно? Этого никто не знал. И установить это можно было только экспериментальным путем.

Причем ведь претендентов на свой кусок власти было больше двух. Это и региональные власти, чей статус был еще совершенно не понятен. Это и красные директора, которые были еще реальной силой. И только становившийся на ноги бизнес. И, между прочим, преступность. Другое дело, что большая часть этих игроков предпочла отойти в сторону и понаблюдать, как будут выяснять отношения наиболее крупные силы – Верховный Совет и президентский центр власти.

Каковы, на Ваш взгляд, причины этой конфронтации? Была ли она заложена в конституционном дизайне, который существовал на тот момент?

Не стоит говорить о тогдашнем конституционном дизайне как о причине столкновения, потому что не было конституционного дизайна, а был конституционный бардак. Мы же помним, что на советской так называемой «конституции» живого места не оставалось – ее непрерывно кроили и перекраивали, в нее входили взаимоисключающие положения… Само существование Верховного Совета, исключавшее и отрицавшее какое-либо разделения властей, было несовместимо с заимствованной с Запада президентской властью, разделение властей предполагавшей. Ведь Съезд народных депутатов, от которого Верховный Совет был производен, видел себя органом именно тотальной и нераздельной власти, и ровно так и функционировал, принимая к рассмотрению и решая по своему усмотрению любые вопросы. Вообще любые – от финансовой текучки до внесения правок в «конституцию», в том числе «с голоса». Да, это был орган свободно, демократически избранный – но при этом власть его была (или должна была стать) тотальной.

Далеко не всякий представительный орган является парламентом. Скажем, разве Всекитайское собрание народных представителей – парламент? Верховный Совет очень стремился присвоить себе полемически и риторически выигрышное имя парламента, но в действительности таковым не являлся. Устойчивый оборот «расстрел парламента» неверен. Расстрел Белого дома – был. Расстрел Верховного Совета – да, наверное, был (хотя, между прочим, физически не пострадал ни один из его депутатов). Но расстрела парламента не было, потому что не было самого парламента. В те дни была расстреляна советская власть. Та власть, которая, парадоксальным образом, в Советском Союзе так и не возникла – потому что настоящая власть принадлежала не советам, а партии, советы оставались декорацией и фикцией. А вот после краха партии советская власть впервые попыталась стать из фикции – реальностью. Не вышло.

Могли ли стороны договориться о взаимоприемлемом варианте выхода из сложившейся ситуации или силовой исход был неизбежен?

Трудно сказать задним числом. Сейчас кажется, что ничего невозможного тут не было – можно было как-то разделить сферы ответственности, ресурсы, пойти на компромиссы, изыскать материальные и нематериальные компенсации, все-таки завершить работу Конституционного совещания и т.д. Но история делается не аналитическими спекуляциями, а реальными людьми. Тогдашние деятели с обеих сторон и на самых разных уровнях – я имею в виду не только Бориса Ельцина и Руслана Хасбулатова, а сотни и тысячи акторов, так или иначе влиявших на процесс принятия решений, – видимо, договориться не могли. Субъективные причины превозмогли объективные.

Была ли возможность установления парламентской республики в России?

Нет. Верховный Совет вовсе не собирался вводить парламентскую республику. Он хотел сохранить, а в некоторых отношениях усилить советскую власть. Было бы странно, если парламентская республика входила в планы президентской стороны. Поэтому такой перспективы тогда не было. Кстати, я не уверен, что парламентская республика стала бы для тогдашней России оптимальным решением.

Каково влияние событий 3-4 октября 1993 года на политическую систему современной России? Продолжают ли они и сейчас оказывать влияние на российский политический процесс?

Думаю, да. Во-первых, итогом тех событий стало принятие Конституции. Вообще конституции всегда представляют собой слепок и отпечаток специфических реалий и конфликтов – тех конкретных условий места и времени, в которых они создавались. Потом условия меняются, а конституции остаются.

Во-вторых, события 3-4 октября 1993 г. продемонстрировали готовность российской власти (природа которой тогда выяснялась), оказавшись на грани выживания, применить насилие. Насилие было включено в российское понимание природы власти. В этом нет ничего удивительного: насилие вообще-то и есть главный инструмент политической власти – хоть по Веберу («монополия на легитимное насилие»), хоть по Шмитту («реальная возможность физического убийства»). Двадцать лет назад российская власть подтвердила свой статус власти политической.

Все сказанное – не оценочные суждения, а фактические. Относиться к тем событиям можно как угодно – только надо называть вещи своими именами и не нужно врать и передергивать. Кровопролитие всегда ужасно. За всех жертв тех событий надо молиться. Но сам вопрос о том, будет ли в России существовать какая бы то ни было политическая власть, был тогда решен утвердительным образом.

Подготовили Роман Ларионов и Олег Горбунов

Версия для печати