18.03.2014 | Сергей Маркедонов

Крымский референдум: геополитика, право, новая Евразия

Референдум на Крымском полуострове завершился. Полученные результаты не оставляют сомнения в том, в чью пользу был осуществлен выбор. Впрочем, для сомнений есть другие причины. Многие эксперты сомневаются, как в правовых основаниях для организации самого волеизъявления, так и в методиках определения количества голосов, поданных за выход автономии из состава Украины и присоединение к России.

Но отечественные телеканалы соревнуются друг с другом в демонстрации патриотических чувств, живописуя «воссоединение Крыма с Россией». Однако, какой бы справедливой ни была критика пропагандистских перегибов со стороны российских СМИ, нельзя отрицать того факта, что в течение всего периода после распада СССР нахождение Крымского полуострова в составе Украины подвергалось сомнению, как его жителями, так и гражданами России. Речь даже не столько о политиках, сколько о рядовых людях. И в этом плане глава МИД Сергей Лавров нисколько не лукавил, когда говорил о том, что Крым для наших соотечественников значит много больше, чем Коморские острова для французов, а Фолклендские острова - для британцев. Каждый из нас хотя бы по диагонали читал в школьные годы «Севастопольские рассказы» Льва Толстого и изучали героическую оборону города русских моряков в годы Великой Отечественной войны на уроках истории.

В итоге, снова, как и ранее в случаях с Косово, Абхазией и Южной Осетией политики будут иметь перед собой различные правовые реалии, которые им будет удобно видеть, исходя из принципов целесообразности. Для одних референдум в Крыму будет незаконным мероприятием, организованным Кремлем для реализации его «имперской политики», а для других - легитимным национальным самоопределением, прошедшим в соответствии со всеми необходимыми нормами международного права.

Референдум в Крыму стал серьезнейшей заявкой на выход полуострова из состава Украины и серьезное изменение всей конфигурации постсоветского пространства и международных отношений в целом. Однако он не стал (да и не мог стать) «концом истории». Волеизъявление от 16 марта открывает новые страницы и рождает многочисленные геополитические интриги, чреватые непредсказуемостью. Но пока Россия, Запад, Украина готовятся к осмыслению новой реальности и пытаются формировать свой ответ на поступивший вызов, самое время подвести некоторые предварительные итоги. Они многообразны и по своему значению выходят далеко за рамки российско-украинских отношений или положения дел в Черноморском регионе.

Во-первых, в очередной раз самоопределение Крыма показало отсутствие реально работающего международного права и эффективного международного арбитража для спорных вопросов, касающихся взаимоотношений центра и региона в кризисных условиях. Снова, как это уже было ранее на Балканах или в Закавказье у ведущих мировых игроков не было консенсуса относительно четких критериев по поводу отделения или сохранения территориальной целостности. При подготовке к референдуму (прежде всего, в тексте Декларации о независимости Крыма) его организаторы апеллировали к казусу Косово. По справедливому замечанию австрийского политолога и юриста (специально занимающегося проблемами сецессии) Бенедикта Гарцля, «Международный суд ООН оказался не в состоянии обеспечить четких указаний в отношении последствий успешной практики сецессии в своем консультативном заключении по поводу законности Декларации о независимости Косово. В частности, его основным юридическим доказательством был тезис о том, что “международное право в целом не содержит применимого запрещения деклараций независимости”. В соответствии с этой логикой власти других де-факто государств, включая и Абхазию, рассматривали возможности для своего признания. И хотя прямой запрет на декларирование независимости отсутствует, это не означает автоматически его явного разрешения и поощрения».

Продолжая мысль австрийского эксперта, мы можем заключить, что такая двойственность (и недоговоренность) дает возможность для двойной политической бухгалтерии и спекуляций относительно того, что считается «правильным самоопределением», а что не считается. И апелляция к Косово возникает всякий раз неспроста. О чем обычно говорят сторонники «уникальности» данного казуса? О том, что в отличие от Абхазии или того же Крыма самоопределение было реализовано под международным контролем и наблюдением. Но «международный контроль»- не отвлеченная абстракция. Реализуй косовары свое самоопределение под российским, китайским или индийским контролем, его результаты могли бы быть отличными от тех, что получены под американо-европейским наблюдением со всеми вытекающими из этого последствиями (в виде национальных интересов, которые, к слову сказать, даже в рамках «единой Европы» были далеко не едиными). При этом сецессия Косово по сравнению с Черногорией реализовывалась не на основе двусторонних договоренностей и компромиссов, а путем односторонних шагов Приштины (остроты ситуации добавлял и многолетний этнополитический конфликт). И смягчение позиций Белграда (вплоть до де-факто признания нынешнего состояния) - результат не принятия неких правовых решений, а политической и социально-экономической целесообразности.

Впрочем, и самоопределение Косово, о котором так охотно пишут и говорят сегодня, стало следствием того, что процессы распада Югославии и Советского Союза в значительной степени стали подгонкой политических решений под юридические формулы. Взять хотя бы самоопределение Хорватии, которая была признана независимым государством в декабре 1991 года, а вступила в ООН в мае 1992 года, то есть в тот момент, когда контролировала лишь 70% своей территории и имела неразрешенный конфликт с сербами Краины. И базируясь на этих решениях, Международный трибунал по бывшей Югославии выстраивал свою обвинительную аргументацию против Слободана Милошевича при выяснении вопроса, на территории какого государства были совершены военные преступления – независимой Хорватии или же распадающейся Югославии. В итоге самоопределение бывшей союзной югославской республики было интерпретировано не как реализация проекта сецессии, а как создание нового государства на развалинах старого, так как центральные институты Югославии якобы уже перестали функционировать. Непраздный вопрос, функционируют ли сегодня в полном объеме центральные власти единой Украины?

Не менее впечатляющим является и пример Грузии, признанной до всякого разрешения проблем в Южной Осетии, Абхазии и Мегрелии (где с конца 1991 года развернулась гражданская война между сторонниками свергнутого президента Звиада Гамсахурдиа и свергнувшим его Госсоветом). Вот как описывает этот процесс известный британский кавказовед и лингвист Джордж Хьюитт: «Западу следовало бы поставить условия перед Госсоветом Грузии: «Остановите войну в Южной Осетии и в Мегрелии. Покажите нам, что вы можете разрешать ваши проблемы с абхазами (и, конечно же, с другими этническими меньшинствами республики) мирно. И получите демократическую легитимацию посредством выборов! Только если вы сможете удовлетворить всем этим требованиям, Грузия может быть признана Европой. И только тогда Европа и США смогут установить дипломатические отношения с Грузией. Только тогда Грузия может получить допуск в МВФ, Всемирный банк и в ООН». Увы, но ни один из этих шагов не был предпринят и, таким образом, любая возможность сдержать эксцессы в отношениях между Тбилиси и этническими меньшинствами была отброшена опрометчивыми действиями в марте 1992 года».

Можно сколько угодно говорить (и говорить справедливо) о том, что Россия затеяла опасную и чреватую последствиями игру с Крымом, и что эксплуатация лозунгов национального самоопределения является обоюдоострым оружием, которое можно использовать и против единства самой РФ. Но нельзя не видеть в действиях Москвы сегодня во многом ту же самую логику, которая ранее была апробирована на Балканах, в Закавказье и других «горячих точках». Та же ставка на односторонность, та же подгонка права под политическую целесообразность, то же жонглирование риторикой. С разницей лишь в том, что безопасность Сербии или Грузии для США или ЕС – проблемы второстепенные, а для России (имеющей 70% инфраструктуры своего Черноморского флота в Крыму) ситуация на Украине (да и в любой соседней стране) – важнейший приоритет внешней политики, имеющий немало привязок и к политике внутренней. Смотри вышеупомянутые оценки Лаврова!

Выходом из этой ситуации могли бы быть переговоры между Западом и Россией, Китаем, другими ключевыми игроками о неких правилах игры. Назовем это новым изданием Ялты (вот ирония географии!) и Потсдама. Однако в нынешних условиях такие договоренности кажутся сомнительными. И отсюда следует, во-вторых. По справедливому замечанию известного российского политолога-международника Федора Лукьянова модель отношений России и Запада, развивавшаяся после 1991 года (но сформированная еще в период «перестройки») пришла к своему исчерпанию. В этой модели Москва, несмотря на все свои несогласия с теми или иными шагами США и ЕС пыталась не выходить за рамки «западного внешнеполитического дискурса». Даже в августе 2008 года! Однако это не сделало РФ ближе к Западу. Она так и не стала «своей» в этом кругу. Штаты и Европа не смогли отказаться от взгляда на «холодную войну» как на свою победу (хотя в действительности это был не столько успех Запада, сколько проигрыш СССР). Отсюда и предельно идеологизированный взгляд на российские интересы, ставка на «новые демократии» (республики бывшего СССР, зачастую не имевшими к этому феномену никакого отношения) и отождествление их антироссийскую направленность с антисоветскими устремлениями.

Рано или поздно этот подход должен был спровоцировать недовольство Москвы. И украинский кризис стал катализатором выхода этой энергии. В нем слишком много эмоций и чувств. Однако за всем этим (вкупе с жесткими пропагандистскими накачками по ТВ и в прессе) надо суметь разглядеть и рациональное зерно. Многолетнее игнорирование российских интересов на Балканах, Ближнем Востоке (успех Москвы по сирийскому вопросу стал возможен лишь из-за неготовности США к полномасштабной интервенции в эту страну) и особенно на постсоветском пространстве привело к тому, что сегодня Россия готова зайти за привычные «красные линии» и пойти на крайне рискованные шаги. Между тем, российские политики и дипломаты не один год и не два говорили о постсоветском пространстве, как о сфере своих особых интересов. Находили ли они понимание у своих западных партнеров? Нет, вместо этого они выслушивали лекции об отказе от «стандартов девятнадцатого века» и о необходимости «уважать суверенный выбор новых демократий». Непраздный вопрос, должны ли новые независимые государства хотя бы считаться с интересами России за пределами ее границ?

Американские подходы на постсоветском пространстве крайне удачно сформулировал известный эксперт из вашингтонского Центра стратегических и международных исследований Джеффри Манкофф: «Основные интересы и приоритеты США на Южном Кавказе в принципе схожи со всем тем, что Вашингтон реализует на всем постсоветском пространстве. Среди них наиболее важными являются такие, как предотвращение региональных конфликтов (как например, в Нагорном Карабахе) и других форм дестабилизации, а также продвижение геополитического плюрализма и обеспечение поставок каспийской нефти и газа в Европу». Если уточнить некоторые детали, то под «плюрализмом» понимается вступление бывших союзных республик в НАТО. Что же касается поставок, то «ничего личного, только бизнес», но энергетически бизнес российских корпораций в значительной степени кормит российских бюджетников (а социальные обязательства у российского правительства немалые). Эти темы могли бы стать сюжетами переговоров о «реальной перезагрузке». Однако постсоветское пространство фактически было исключено из меню этого крайне важного и для России, и для Запада процесса. В итоге и «перезагрузка» не загрузилась, и отношения не стали подлинно партнерскими, скатившись на самый низкий уровень с момента 1991 года. Крым и Украина стали катализаторами этого падения. Вопрос теперь, как приступить к новому диалогу, в котором понятие «многополярность» будет наполнено реальным, а не риторическим смыслом и при котором можно договориться об общих правилах игры и неких единых критериях.

Впрочем, крымский референдум создал новые реалии не только в отношениях между Москвой и Западом, но и на постсоветском пространстве. Фактически 17 марта 2014 года Евразия в ее беловежском издании перестала существовать. Из 14 статей Беловежского Соглашения (декабрь 1991 года) особую важность имела статья 5, в которой три подписанта (два из которых Украина и Россия) выразили готовность признавать и уважать «территориальную целостность друг друга и неприкосновенность существующих границ в рамках содружества». Конечно, этот принцип был нарушен Арменией и Азербайджаном в годы нагорно-карабахского конфликта и в августе 2008 года в результате «пятидневной войны» России и Грузии. Однако есть два нюанса. Две закавказские республики не «хоронили» СССР и не учреждали СНГ, а Грузия вступила в Содружество позже остальных 11 его членов и покинула его в течение 2008-2009 гг. При этом долгие годы российско-грузинские отношения (как минимум, с введения виз в 2000 году) рассматривались в качестве, скорее исключения из правил.

Другое дело Украина и РФ, два конструктора Беловежья и постсоветской реальности в целом. Что придет на место постсоветской интеграции, которая показала свою малую эффективность (если не сказать ее полное отсутствие)? «Развод» продолжается вместе с сопутствующими этому явлению эксцессами. Общее советское прошлое уходит, национальный эгоизм доминирует. Разве услышали мы за все время украинского кризиса нечто внятное от СНГ или других партнеров РФ по евразийской интеграции? Да и насколько можно считать интеграцией явное доминирование одного из партнеров вкупе со стремлением других получить, по большей части, краткосрочную выгоду? Скорее всего, после Крыма мы будем иметь дело с Россией, озабоченной не столько интеграцией ради самой интеграции, сколько со страной, ориентированной на себя и свое понимание интересов, которые следует защищать. Эгоизм против ностальгии и «братской» риторики. Возможно, так будет звучать эта новая формула. И даже если будущий статус Крыма будет решен как-то иначе, чем это отражено в итоговых материалах ЦИК республики, то возврат к беловежской Евразии вряд ли будет возможен.

Сергей Маркедонов - доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Версия для печати