21.04.2014 | Татьяна Становая

Кремль между триумфом и изоляцией

17 апреля президент России Владимир Путин провел очередную «прямую линию» с народом, где главной темой стало присоединение Крыма и события в Украине. Для внутрироссийской политической повестки появление двух новых субъектов федерации, безусловно, стало триумфальным событием, придающим режиму Владимира Путина новое дыхание. Однако парадоксом нынешней политической ситуации оказывается ограниченность «триумфа» и рождающийся в связи с украинскими процессами тупик в реализации прежнего курса позиционирования России в мире.

Значительная часть «прямой линии» была посвящена действиям России в отношении Украины. После присоединения Крыма по международной репутации России был нанесен беспрецедентный удар: в Совете Безопасности ООН страна оказалась в одиночестве (при воздержавшемся Китае), в западном сообществе доминирует точка зрения, что аннексия Крыма была осуществлена путем оккупации полуострова, а волнения на востоке Украины срежиссированы из Кремля с целью добиться отделения региона и включения в состав РФ при высоких рисках военной агрессии. Западная пресса охотно цитирует якобы сказанные канцлером Германии Ангелой Меркель слова о том, что Путин утратил связь с реальностью, обсуждаются новые санкции. Отсюда возникают и закономерные вопросы: как крымский инцидент скажется на долгосрочной внешней и внутренней политике России? Идет ли речь о пересмотре внешнеполитических приоритетов? Можно ли говорить о резком развороте России в сторону реализации амбициозного имперского проекта «а-ля СССР»? При этом Путину пришлось объясняться в условиях контраста между огромной поддержкой внутри страны и критически низким доверием к его словам со стороны мирового сообщества: ведь еще в начале марта он говорил, что присоединения Крыма не будет.

В целом «прямая линия» дает ответы на поставленные вопросы, с той лишь поправкой, что ни один из них не является даже в краткосрочной перспективе окончательным. Из трех моделей отношений с Западом первая сейчас совершенно невозможна, вторая сомнительна с точки зрения реализуемости, а третья сопряжена со значительными рисками.

Первая модель, судя по словам президента, сохраняет официальный приоритет, но, на самом деле, полностью находится в сфере риторики. Это признание Западом доминирования России на постсоветском пространстве, а также права вето на принятие ключевых решений мирового уровня. При этом Россия в последние полтора десятилетия не собиралась и, тем более, не собирается сейчас ценностно сближаться с Западом. В 90-е годы этот процесс был практически приостановлен (особенно после войны в Югославии в 1999 году), и медведевская «перезагрузка», оставшись «верхушечным» и неконсенсусным для властной элиты проектом, мало что могла изменить.

Именно такой формат отношений Путин пытался задать отношениям с Западом с первого дня своего президентства. При этом понятно, что за 14 лет эта модель практически утратила связь с реальностью: геополитическая слабость России и нежелание Запада признавать «традиционную зону влияния» Москвы в ближнем зарубежье вели к глубочайшему разочарованию Кремля и нарастанию авторитарных тенденций внутри страны.

Новый виток, гораздо более разрушительного разочарования, причем уже с обеих сторон, пришелся на текущий период. Если ранее, несмотря на всю риторику недоверия и «холодного мира», России было на кого опереться на Западе (можно вспомнить о бывших лидерах Германии, Франции, Италии – хотя личные контакты и не могли придать отношениям стабильности, если они не были связаны с институциональным и ценностным сближением), то сейчас симпатизантов у России в западной элите практически нет (если только не считать осторожные обращения связанного с российской экономикой западного бизнеса к политическим властям с просьбой избегать деструктивного разрыва отношений с Москвой).

Не случайно, что в ходе прямой линии Путин затронул две темы, которые должны были подтвердить «европейство» России, но на самом деле восходят к советским временам. Первая из этих тем - Европа единого пространства «от Лиссабона до Владивостока». Это касается единого пространства по безопасности (старая идея единой ПРО), общего экономического пространства, безвизового режима, переформатирования НАТО и совместная с Западом борьба против общих угроз с «третьих сторон», о чем также сказал Путин, совместная «ответственность» за любые ситуации нестабильности, которые возникают на территориях взаимных интересов (актуальный пример – решение газовой проблемы Украины). Однако без ценностного сближения и – как следствие – постепенной интеграции России в институциональные структуры Европы такой подход остается риторическим. А сближение не вызывало у российской власти энтузиазма из-за ощущения цивилизационной «самодостаточности» России и нежелания вставать в один ряд с Люксембургом или Эстонией.

Вторая тема – прямое, минуя элиты, обращение к европейским народам (впервые Путин пошел на это во время своего послания 17 марта). Подобная практика активно использовалась в период «холодной войны», но была неэффективна при попытках влиять на принятие внешнеполитических решений (например, предотвратить размещение американских ракет в Западной Европе в первой половине 80-х годов). Однако сейчас западное общество, по отношению к которому российская пропаганда остается беспомощной, настроено против действий Путина, фактически России симпатизируют только крайне левые и крайне правые политики (от «Левых» в Германии до Национального фронта во Франции), что активно продвигается в российском публичном пространстве. Москва оказалась почти в полном одиночестве, не считая молчаливой позиции Китая (который заслужил в ходе «прямой линии» только самые высокие оценки «беспрецедентно высокого уровня отношений»). Даже президент Белоруссии Александр Лукашенко признал легитимность украинских властей и назвал опасной идею о федерализации Украины. Россия при Путине впервые оказывается в таком положении на мировой арене.

Вторая модель, которая де-факто реализовалась в годы «похолодания» в отношениях России и Запада (не считая короткого периода «перезагрузки»), выражалась в поддержании прохладных, но не конфронтационных отношений. То есть в пробуксовке диалога по основным темам (речь идет о самом широком спектре вопросов, начиная с продвижения энергетических проектов «Газпрома» в ЕС и заканчивая поздним периодом «перезагрузки») при наличии определенных «точек соприкосновения» (например, по вопросам сотрудничества России и Запада в Афганистане). Однако остаться России в рамках этой инерционной модели также вряд ли удастся: после присоединения Крыма ее больше не считают партнером для обсуждения мировых проблем.

На сегодня Россия оказалась в ситуации действующих (и нельзя исключать, еще предстоящих) санкций, ограничения прав в ПАСЕ, утраты места в G8, замораживания контактов с НАТО и т.д. Судя по «прямой линии» Путина, российский лидер готов смириться с потерей, но и сам провоцировать разрыва связей не будет. Однако Крым стал точкой бифуркации, потому что Россия, с точки зрения Запада, нарушила базовые нормы международного права (основанные, в том числе, на ценностном подходе) и показала себя непредсказуемой страной по аналогии с СССР. Отказ усугубить конфликт с Западом и стремление минимизировать ущерб может дать шанс на «размораживание» в будущем отношений с США и странами ЕС, но не изменит негативного психологического восприятия российской власти, что будет влиять и на принятие конкретных решений в экономике и политике.

В любом случае возвращение к этой модели (хотя и в новых, значительно более негативных условиях) - это лучшее, что может ожидать Россию в случае постепенного снижения эскалации вокруг Украины (при условии, что Россия не будет демонстрировать свою активную роль в дестабилизирующих процессах внутри Украины). Путин явно делает ставку на постепенный выход из кризиса, давая четко понять, что Россия не будет присоединять новые территории, а ситуация с Крымом была не частью заранее вынашиваемого плана, а исторически эксклюзивной, непредвиденной ситуацией. Требования России по Украине обозначены также достаточно внятно: это прямые выборы губернаторов и нейтральный статус. До достижения этого Москва готова использовать в полную силу свое «газовое оружие», а также защищать интересы русскоязычных в самой Украине (что, с другой стороны, выглядит как инструмент дестабилизации ситуации и поддержки сепаратистов). Тем не менее, судя по высказываниям президента, дальше поддержки тех, кто отстаивает идеи референдума, Москва не пойдет, если конечно, не будет хаотизации и кровопролития.

Третья модель означает изоляцию во внешней политике и становление авторитарного режима внутри страны. Представляется, что эта модель нежелательна для Путина, но она имеет серьёзную внутриполитическую поддержку со стороны «ястребов» и «охранителей». Движение в этом направлении имеет два мощных стимулятора, катализатора. Первый – политика Запада. Вероятно, Владимир Путин готов ждать, «инвестировать» в восстановление отношений, однако не слишком долго. Дальнейшее нарастание напряженности, расширение санкций, свертывание диалога – все это будет неизбежно вести к усилению и антизападной риторики внутри страны, и разрыву связей российской элиты с западными институтами, и выведение активов и т.д.

Второй стимулятор – это внутриполитическая активность «охранителей», нарастание новой консервативной волны, резкое ослабление либералов (которые остались внутри власти лишь на технических позициях), продвижение тезиса «Россия – не Европа» со всеми вытекающими отсюда идеологическими клише и «консервативным набором» ценностей (традиции, семья, патриотизм, религия, духовные скрепы и т.д.). Показательно, что большие споры вызвал документ «Об основах государственной политики в области культуры», подготовленный Минкультуры, где в откровенно пропагандистских тонах продвигается мысль об особом цивилизационном коде русской нации, чьи ценности открыто противопоставляются европейским.

При этом сам Путин публично не спешит солидаризироваться с подобными взглядами, но и всерьез сдерживать их также не торопится, видя в них потенциальный ресурс для мобилизации общества вокруг своей фигуры и укрепления институтов власти, а также минимизации политической и идеологической конкуренции. Как это нередко бывало в прошлом, он стремится найти средний путь – но сейчас уже с явным креном в сторону «антизападничества». С одной стороны, президент отметил, что «особенности России кардинальным, глубинным образом не отличаются от европейских ценностей. Мы все – люди одной цивилизации». С другой стороны, последний вопрос, который он отобрал сам, был посвящен именно теме национал-патриотизма: «чем отличаются россияне от других народов мира?». Ответ Путина свелся к двум ключевым тезисам: русскость - это щедрая душа и готовность умереть за Отечество. «Именно в этом и есть глубокие корни нашего патриотизма», «отсюда и героизм во время военных конфликтов и войн, и даже самопожертвование. Отсюда чувство локтя и наши семейные ценности», - заявил Путин, добавив, что не хочет обидеть представителей других народов, «у них есть свои преимущества». Эти тезисы явно не стыкуются друг с другом, но демонстрируют реальную ситуацию, когда понимание зависимости страны от мировых рынков и слабости экономики России, находящейся в стагнации с неблагоприятным прогнозом, соседствуют с желанием подчеркнуть свою «самость» и восприятием Запада как угрозы, которой надо максимально противостоять по всем фронтам.

Национал-патриотизм (именно русский патриотизм) обретает в последнее время черты уже не просто инструментально подстегиваемого тренда, а самостоятельного явления, представители которого уже де-факто удерживают общественно-политическую повестку дня в массовых СМИ и задают вектор изменения российского законодательства (понять, где тут инициатива Кремля, а где - «охранителей», становится порой сложно).

Отдельно важно сказать о практически вымывании из общественного дискурса либеральной повестки, которая остаётся актуальной исключительно для оппозиционных СМИ и блогеров. «Либералы» на «прямой линии» были представлены радиостанцией «Коммерсант-FM» (Андрей Норкин), общественным деятелем Ириной Хакамадой и председателем партии «Гражданская платформа» Ириной Прохоровой. Из них только Прохорова задала актуальный для либералов вопрос: о низведении культуры до «служанки идеологии», о расколе в обществе на фоне действий России в отношении Крыма. Ответ Путина четко показывает значительное снижение даже в рамках риторики ценности демократических стандартов: по словам президента, критиков власти «не хватают, не сажают, не упекают никуда, в лагеря, как это было в 1937 году». Планка «допустимого» опустилась до уровня 37 года – низшей точки, отражающей чисто тоталитарный режим. Норкин просил поддержать патриотическое воспитание через кадетское образование. А Хакамада, заявленная как представитель меньшинства, не поддержавшего присоединение Крыма, похвалила Путина за «блестящую операцию» и заявила о необходимости «русской самоидентификации» полуострова и федерализации Украины – именно то, о чем говорит Кремль.

Единственной хорошей новостью для либерального сообщества стал позитивный отзыв президента о телеканале «Дождь» («интересный телеканал с хорошим молодым коллективом») - Путин пообещал избавить его от проблем, побранив по-отечески за допущенную в эфире «ошибку» (речь шла про опрос о блокаде Ленинграда, после которой у телеканала начались проблемы). Теперь многое будет зависеть от готовности Путина выполнить свое обещание (ведь в свое время он говорил о намерении не банкротить ЮКОС). Впрочем, в выходные Хакамада выступала на нескольких телеканалах – сдержанно, но при этом критично. Похоже, что у власти есть желание не доводить антилиберализм до крайностей (но неясно, насколько это получится с учетом активности «антизападников», считающих, что сейчас у них появился шанс разгромить оппонентов).

Последовательным же либералом в дискуссии оказался только главред «Независимой газеты» Константин Ремчуков, который всегда был весьма умеренным деятелем. Однако разговора с ним у Путина не получилось. В ответ на вопрос «будет ли путинская система всех давить, опираясь на патриотическое послекрымское большинство?», президент предпочел не заметить проблемы, указав, что лично себя он считает «очень демократическим».

«Прямая линия» показала, что Владимир Путин оказался в ситуации, когда дальнейшие шаги ставится в зависимость от готовности Запада снизить градус накала. Путин готов на определенное (вероятно, не слишком долгое) время занять выжидательную позицию, не действуя на ухудшение ситуации, игнорируя санкции и рассчитывая на перелом ситуации в дальнейшем. Очевидно, что Путин не готов к изоляции и не торопиться компенсировать разрыв отношений с Западом наращиванием контактов на Востоке (опровергнута явно нереалистичная, но популярная среди российских «патриотов» идея создания военно-политического блока с Китаем), но передача инициативы внешним факторам делает такую позицию России уязвимой. Источником новых проблем будет оставаться Украина, куда Россия уже сильно втянута. Продолжение дестабилизации и эскалация конфликта отбросит Россию к худшему варианту развития ее внешней и внутренней политики.

Татьяна Становая – руководитель Аналитического департамента Центра политических технологий

Версия для печати