20.04.2015 | Татьяна Становая

«Прямая линия»: кризис президентской повестки дня

16 апреля президент России Владимир Путин провел очередную «Прямую линию», на которую поступило более трех миллионов вопросов. Президент общался чуть более 4 часов: в этом году интерес к мероприятию был связан с качественным изменением ситуации в России и ее положения в мире. Крым, украинский конфликт, санкции, антисанкции, девальвация рубля и падение темпов экономического роста вместе с падением уровня доходов населения и ростом инфляции – все это придавало общению особенную социально-политическую значимость.

Нынешняя «прямая линия» стала не самой удачной: президент был «холодным» (по характеристике журналиста «Коммерсанта» Андрея Колесникова), не хотел вдаваться в подробности сложных вопросов и позволял себе резкие высказывания в адрес своих традиционных референтных групп.

«Прямая линия», как признал в самом конце и Владимир Путин, значима, в том числе, с точки зрения изучения нужд российских граждан, понимания настроений в социуме. В этот раз было несколько особенностей. Во-первых, резко возросло число обращений – почти на треть. Связано это, вероятно, как с разнообразием способов коммуникации, так и с ростом озабоченности в отношении текущих социально-экономических вопросов жизни каждого. По предварительным данным пресс-секретаря Путина Дмитрия Пескова, россиян традиционно больше всего интересовали вопросы социального обеспечения и защиты (23%), на втором месте находились вопросы жилья и коммунально-бытового обслуживания (16%). Рост числа обращений свидетельствует и о том, что население видит в главе государстве единственного человека, который способен решать проблемы – общее доверие к государству и чиновникам остается очень низким.

Во-вторых, как бы это ни казалось противоречивым, но по данным ФОМ, у россиян снижается интерес к формату «прямых линий». 46% респондентов заявили, что не хотели бы задавать вопрос президенту, либо из негативного отношения к нему, либо не считая это эффективным. Противоречие между ростом обращений и снижением интереса легко снимается и выстраивается в логичную линию: выросло число тех, кто остро нуждается в помощи власти, равно немало и тех, кто больше не верит в способность власти решать их проблемы.

В-третьих, сильно вырос градус эмоций: помимо тех социальных вопросов, которые звучали во время трансляции из регионов, многие обратили внимание на содержание вопросов в бегущей строке: россияне требовали отставки Путина, говорили о превращении режима в тоталитарный, жаловались на невыносимые условия жизни, возмущались тратами на Крым. При этом «прямое» общение было вытеснено диалогом и с журналистами, экспертами: население как бы утратило эксклюзивное право в рамках подобных мероприятий «говорить» с президентом.

Изменился и президент: его оптимизм в описании текущей социально-экономической ситуации несколько раз вызывал непонимание, включая и ведущего Кирилла Клейменова. «Все не так хорошо, как вы описываете», прозвучало несколько раз, а диссонанс в настроениях людей и Путина казался огромным. Сравнивая «прямые линии» в этот раз и в декабре 2009 года, можно сказать, что президент ведет себя в похожей ситуации совсем иначе: шесть лет назад, когда страна также переживала кризис (тогда же был и подрыв «Невского экспресса»), он гораздо внятнее делал акцент именно на проблемах, трудностях, «плохих новостях». Тогда слово «кризис» было упомянуто 28 раз за всю программу, в этот раз всего – 11, из них Путиным – пять раз, два из которых касались Украины.

Нынешняя «прямая линия» очень четко выявила падение интереса Путина к целому набору тем: это касается экономики, финансов, коррупции, эффективности власти, социальных показателей, уровня жизни населения. В то же время живой интерес сохраняется в вопросах внешней политики (Крым, Украина, отношения с Западом, и, прежде всего, с США), социальной сферы (обеспечение лекарствами, повышение пенсионного возраста), эмоциональную реакцию вызвали риски проведения непопулярных реформ (его задел вопрос Алексея Кудрина про реформы, которые, как считает Путин, могут снизить доверие к власти). Несколько раз Путин указывал, что не хочет вдаваться в подробности и обсуждать детали тех или иных вопросов, не считая это интересным ни для себя, ни для аудитории.

Заметно скорректировалось и отношение Путина к элите: до сих пор критика в адрес правительства, министров, губернаторов, «чиновников» была в той или иной степени частью любого значимого коммуникационного события, будь то «прямая линия» или большая пресс-конференция. В этот раз, пожалуй, впервые, президент настолько однозначно и безусловно поддержал действия и правительства, и ЦБ, избежав даже умеренной критики (не считая лишь осторожного замечания, что кабинет министров мог бы действовать быстрее). Таким образом, правительство Дмитрия Медведева имеет хорошие шансы в обозримом будущем остаться у власти – это же относится и к главе ЦБ Эльвире Набиуллиной. Сюда же можно отнести и его комментарии в отношении отмены обязанности глав госкомпаний публиковать свои декларации о доходах. Путин защитил такое решение правительства, хотя и настоятельно рекомендовал топ-менеджерам добровольно раскрывать информацию (что вовсе не означает, что этой рекомендации обязательно следовать).

В этом плане можно отметить, что санкции Запада, да и все последние события, действительно содействовали сплочению не только элиты вокруг президента, но и солидарности самого Путина с элитой: процесс оказался обоюдным. Однако это же накладывается и на качественное изменение характера отношений президента и общества.

Владимир Путин повторил свою позицию, в соответствии с которой ему очень важно сохранить доверие людей. Однако социальный контракт за последний год был заметно переписан. Если, например, в 2003 году сплочение общества строилось на сильном антиолигархическом тренде и комплексной позитивной мотивации (рост зарплат, пенсий, политическая стабильность, рост геополитический амбиций и т.д.), то сейчас обществу предлагается гораздо более абстрактная и далекая от будней повестка: это геополитика и патриотизм при относительно скудном наборе социальных благ. Даже тема Крыма была затронута скорее с технологической точки зрения: никаких рассуждений про историческую справедливость, никакого пафоса больше не было, а вместо этого – решение технических проблем, прежде всего, для крымского бизнеса. Точно также очень холодно Путин прокомментировал и тему «Новороссии»: на вопрос украинских беженцев о перспективе отсоединиться от Украины («нет возможности сосуществовать»), президент ответил, что решать это будет Киев. Предложить адептам проекта «Новороссия» больше нечего – и сам этот термин Путиным больше не употребляется. В украинской теме образуется мощнейший диссонанс между пропагандистской риторикой российских СМИ и спокойной риторикой президента. Впрочем, уже после «прямой линии», в телепередаче «Вести в субботу», Путин не исключил признания ДНР и ЛНР, хотя и в крайне неопределенной форме: «Я сейчас не хотел бы на этот счет говорить. Потому что чего бы я ни сказал, все может быть контрпродуктивно. Мы будем смотреть по реалиям, которые возникают в жизни».

Новое содержание контракта между властью и обществом подразумевает некоторое снижение значимости социальной повестки дня, что, однако, вовсе не означает, что с такими условиями будет согласно общество. В плане социальной повестки доверие будет удерживаться на счет выполнения базовых социальных обещаний – недопущения падения зарплат бюджетников и пенсий, неповышение пенсионного возраста. В остальном предлагается «терпеть», что означает значительно снижение того предложения, которое формулировалось для общества до 2014 года. Подобный подход не может не иметь, пусть и отложенных, политических последствий.

Как уже говорилось выше, социальные проблемы с содержательной точки зрения были самыми острыми на «прямой линии», в то время как Путин на них реагировал вяло, а сами люди, задававшие вопросы, не встречали понимания. Так, на вопрос о том, почему не выполняется указание Путина вернуть электрички, президент поддержал РЖД и признал необходимым частичную отмену маршрутов (хотя населенному пункту Балашову, откуда поступил звонок, Путин все же обещал помочь). Не смог он и ответить на вопрос как жить при пенсии в 14 тыс рублей и стоимости ОСАГО в 10 тыс, переложив ответственность на ЦБ. Наиболее страдающим от повышения тарифов была обещана адресная помощь, о которой «может быть стоит подумать», сказал Путин – звучало не очень убедительно.

Спорил Путин и с рабочими с космодрома «Восточный», которые уже несколько месяцев не получают зарплату, хотя считают стройку не менее важной, чем Крым. Президент же назвал этот проект лишь одной из строек, сравнивать которую с Крымом он счел неправильным. Но в ходе диалога стало также понятно, что Путин был не в курсе происходящего: он не знал, получили ли рабочие все долги по зарплате, выяснилось, что нет. Более того, он не знал, почему деньги не доходят. «Только в этом году предусмотрено 40 миллиардов. Опять 40 миллиардов, ещё 40 миллиардов. И, что самое главное, генеральному подрядчику все эти деньги перечислены. Почему они не доходят до субподрядчиков, до исполнителей, почему не выплачивается заработная плата – это большой вопрос», - сказал Путин. Это показательное заявление, указывающее, что после разрушения институтов функционирования власти, в негодность приходит и сменившая ее система «ручного управления». Последовавшее вслед за «прямой линией» заявление Дмитрия Рогозина о том, что виновных в злоупотреблениях на «Восточном» надо расстреливать, может быть свидетельством не столько пиара, сколько отчаяния.

Итак, доверие общества, в понимании Путина, должно формироваться на фоне реализации той политики, которую проводит Кремля, а она во многом зависит от курса в области международных отношений и безопасности. Это именно то, о чем говорил Константин Ремчуков, выразив обеспокоенность «поисками врагов» для консолидации общества вокруг власти. Путин с этим не согласился, но тут же сделал ряд резких антизападных выпадов, в основном это было адресовано США. В целом же основной сигнал, который внятно исходил от власти, в этот раз касался только одного: настойчивости в отношении сохранения антисанкций. Было необычно много фермеров, благодарящих Путина за введенные ограничения. Это означает, что отменять их Москва будет очень неохотно, а сами решения тут будут приниматься вне зависимости от санкционной политики Запада. В данной ситуации появились уже совершенно новые две логики: во-первых, торг с отдельными странами ЕС (например, с Грецией), а, во-вторых, политика импортозамещения, которая получила своих мощных лоббистов во власти.

При этом обращает на себя внимание тот факт, что Путин практически не затрагивал тему консервативных ценностей, в отличие от «прямой линии» 2014 года, когда он много говорил про «русскость», семью, жертвенность и т.д. Ни разу не была упомянута тема «Тангейзера» или иных примеров активности «охранителей». Повестка президента никак не пересекалась с фактической консервативной повесткой, формулируемой со стороны «охранителей» в течение последнего года-двух.Не было и традиционной жесткой антилиберальной критики. Скорее напротив, в этот раз либералы, пусть и системные, но резко высказывались в адрес власти. Однако нынешний диалог во многом определило убийство Бориса Немцова. Отвечая на вопрос сначала Ирины Хакамады, а затем, реагируя на весьма резкий комментарий Алексея Венедиктова, Путин де-факто признал арестованных по делу чеченцев реальными исполнителями, что подтверждает верность чеченской версии. В то же время он не стал комментировать замечание Венедиктова, почему следователи не могут допросить Руслана Геремеева, подозреваемого СМИ в организации преступления. Путин указал, что не знает ни о заказчиках, ни об организаторах, что, правда, звучало не слишком убедительно. В целом же к убийству, было видно, он относится эмоционально: неслучайно он поддерживал Венедиктова, попросившего не зачищать Большой Москворецкий мост от цветов.

«Прямая линия» показала складывающийся кризис президентской повестки дня. Бесконечно «отрабатывать» Крым и Украину невозможно: во-первых, вызывают раздражение большие траты на полуостров, а, во-вторых, с Киевом и Западом идет сложный диалог по востоку, что исключает возможность делать ставку на другой консолидирующий проект - «Новороссию», или в более широком контексте – «Русский мир». А это означает, что патриотический подъем в связи с Крымом может растворяться быстрее, чем ожидалось. На популизм в социальной сфере нет средств, а проблем накопилось слишком много. Максимум, что может обещать Путин, - что не будет существенно хуже, и кризис прекратится в среднесрочной перспективе.

Давление на элиту («плохие бояре») тоже не выстраивается: ведь многие пострадали от санкций, а в условиях политики сдерживания нельзя допускать внутриэлитных трещин. Наконец, консервативная волна достигла таких высот, что использовать ее для обновления легитимности власти может оказаться опасным дестабилизирующим фактором. Ситуация с политической повесткой дня напоминает кризис экономической повестки: после того, как не хватило политической воли завершить реформы первой половины 2000-х годов, проще оказалось никакого курса не формулировать вообще. Однако если в экономике это не так критично, пока цены на нефть не слишком низки (то есть имеется альтернативный источник ресурсов), то в политической сфере такого источника нет. И если Кремль не сумеет нащупать внятную повестку, то может начаться социальная эрозия поддержки президента.

Татьяна Становая – руководитель Аналитического департамента Центра политических технологий

Версия для печати