11.11.2015 | Алексей Левинсон

Краткие заметки о перспективах

Предлагаемые ниже заметки имеют целью передать читателям уверенность автора в том, что наблюдаемая на момент их написания политическая ситуация обладает значительной устойчивостью. Некоторые аналитики предполагают, что у имеющейся политической конструкции сложное положение - если не тупик, то крайне малая возможность маневра. Мы попытаемся показать, что и это не так.

В российской политической истории фигура руководителя страны всегда имела весьма большое значение. В описываемый период это значение беспрецедентно велико. Проводившиеся нами исследования показывают, что отношения, в которых находится В.Путин как руководитель, с одной стороны, и российское общество, с другой, также беспрецедентны. Их уникальность связана не с особенностями личности руководителя и не с особенностями национального характера россиян, но с особенностями социальной истории России в постсоветский период.

Не вдаваясь в детали, укажем, что после развала институциональной конструкции советского строя и несостоявшегося формирования конструкции демократического строя российское общество лишилось многих существенных структурных характеристик. Работники сервисно-сырьевой экономики и разросшейся бюрократической системы плюс существенная доля пенсионеров и студентов псевдо-вузов вместе образовали массу несамостоятельных граждан, зависимых от тех, кто выше их по статусу и авторитету. Слово «масса» в данном случае передает агрегатную характеристику социума такого типа. Такой тип известен в социологии. Он более других проницаем для воздействия средств массовой мобилизации и управления, более других склонен к единообразным реакциям. Следует добавить, что в отличие от устройства советского общества, тяготевшего к большим социальным формам, нынешнее российское предлагает гражданам мелкоагрегированные формы и во многом оставляет их на самопопечении. Организаций на уровне гражданского общества, посредством которых самопопечение могло бы стать средством самоорганизации на надсемейном уровне, в стране чрезвычайно мало.

В результате феноменология массового общества без выраженной внутренней структуры становится преобладающей. Именно в таком обществе у людей возникает острая потребность в символическом объединении. Этим объясняется склонность людей указывать на президента как на центр консолидации российского общества. В момент, когда политическая акция в Крыму была воспринята как возвращение России статуса великой державы, интеграционные стремления охватили практически все общество.

С учетом того, что эти тенденции проявили себя без включения механизмов страха и репрессий, мы относим их к беспрецедентным для нашей страны.

Среди специалистов и среди обывателей идет дискуссия о том, как долго может продолжаться такое состояние. Предлагаемые заметки суммируют воззрения автора по этому безусловно важному вопросу.

Российский политический циклизм

Особенностью российской политической культуры является тот факт, что (со)существующие в ней и противоборствующие начала (они же проекты, программы, идеалы), коих, по большому счету, всего два, совершенным образом известны обществу и друг другу. Ниже мы чуть подробнее опишем эти два начала, здесь для простоты назовем их, например, модернистским и консервативным.

Эти определения располагают названные начала на условной социально-временнОй шкале. На шкале условного социального пространства они же будут именоваться про-западными и антизападными, на политологической шкале - как ориентированные на демократические или автократические формы правления, на социологической - как ориентирующиеся на универсалистические или наоборот, партикуляристические ценности, и т.д. Сама заведомая возможность установления названных синонимий и соответствий говорит о бедности этого поля. Это в какой-то мере есть бедность социальной практики, но гораздо более – это бедность политической культуры, по-другому – бедность социального воображения в российском обществе и в первую очередь в ответственных за развитие этого воображения культурных элитах. Именно эта бедность навела не одного исследователя на представление о циклическом/волнообразном характере российской политической истории. (Ярче других эту идею выразил Ален Безансон).

Те, кому видятся такие циклы, полагают, что в российской политической действительности названные начала сменяют друг друга. Каждый данный политический момент или период можно охарактеризовать как момент доминирования того, либо другого начала.

Мы имеем в виду подчеркнуть не эти уже не раз описанные особенности, а такую черту, как прозрачность двух социальных направлений друг для друга и их вместе – для общества в целом. Все социальные акторы представляют себе, куда ведет и может привести то или другое из этих двух направлений. В частности, представители одного направления заведомо знают, какова повестка другого, и опасаются того, каковы будут для страны и для них самих последствия политики, осуществляемой в соответствии с этой повесткой, и наоборот. Это же знает Правитель, это в общем и целом представляет себе публика[1].

По названной причине предлагаемые ниже описания двух перспектив заведомо тривиальны. В анализе каждой из перспектив наиболее интересным, интригующим является вопрос, как далеко рискнет, успеет зайти власть, если она осуществляет тот или иной курс.

Поле слева

«Полем слева» условно назовем набор доступных власти действий, которые лояльной власти стороной называются «охранительными», а нелояльной – «антилиберальными», «антидемократическими».

Подобные охранительные меры и действия власть начала предпринимать, когда почувствовала угрозу своему положению. Собственно, «антидемократические» действия совершала чуть ли не с самого начала своего существования власть, которая считалась властью демократов. Но первоначально они были исключениями, считались данью особо неблагоприятным обстоятельствам. С некоторого момента, условно говоря, с начала второго президентства Путина такие акции стали главной линией российской внутренней политики.

До активных проявлений правого протеста, начавшихся в декабре 2011 г., эти акции, как неоднократно отмечалось, были частью направлены на демонтаж институциональных элементов демократии, появившихся в российской политической действительности за годы «демократической» фазы. Другой частью они были направлены на укоренение и закрепление охранительной политики как доминирующей и долговременной. После указанных явлений протеста эти акты и акции имели двоякий вид. Один их вариант представлял собой оперативное реагирование на моментальные события дня, беспокоящие власть. Надо лишь отметить, что при решении задач оперативно-тактического характера власть принимала, как правило, меры из разряда стратегических. Так, для легитимизации репрессий в адрес отдельных и конкретных субъектов, принимались законы, легитимизирующие репрессии в отношении неопределенно большого количества субъектов. Второй род акций представлял собой действия с открытым продолжением. Осуществлялись политические поступки, общая направленность и ближайшая цель которых понятна, поскольку созвучна доминирующей парадигме, но которые не могут по разным причинам быть просто прекращены по достижении первоначально поставленных целей. Созданная такими поступками ситуация начинает обладать собственной логикой и принудительностью. (Это относится в первую очередь к действиям от имени РФ в Украине и в Сирии).

Оценивая созданную/сложившуюся конструкцию, мы должны констатировать, что для продолжения движения по этому направлению имеются основательные институциональные предпосылки в виде возможностей власти и контроля в экономических и политических структурах. Но есть также и вероятные риски и ограничения, возникающие для конструкции в целом вследствие ее действий на зарубежных пространствах. Анализ этих предпосылок и этих рисков находится за пределами контуров настоящего текста. Мы считаем себя обязанными оценить те возможности и ограничения для движения в «поле слева», которые существуют или могут появиться со стороны общества.

По сути дела нам придется отвечать на широко дебатируемый вопрос о том, как долго продержится сверхвысокий «рейтинг Путина» (воспринимаемый как интегральный показатель готовности общества к продолжению этого «левого» курса в политике и экономике).

Короткий ответ: общество готово воспринимать себя в тех определениях, сложившихся в самый последний период, который можно определить как «посткрымский». Суть этого самоопределения российского общества: признание своего величия и своей бедности разом, т.е., как величия в бедности и бедности в величии. Нетрудно заметить, что это классическая фигура для российской культуры нескольких последних веков. Эта фигура самопонимания, отметим особо, не принадлежит ни «левой», ни «правой» парадигме. Она есть определение не элит, но «народа», его сути, каковая не может ставиться под сомнение ни «правыми», ни «левыми».

При всей простоте и традиционности такого самоопределения и общество и власть вышли к нему лишь недавно. Оно обнаружило себя, когда явилось сочетание политических действий, оцененных российским обществом как возвращение к статусу великой державы, с одной стороны, и экономических явлений (отчасти вызванных этими же действиями), оцененных обществом как кризис, с другой.

Широко известно, что при наличии экономических явлений, которым присвоено имя «кризисных», поведение публики не следует кризисным моделям – отсутствуют какие бы то ни было резкие, экстремальные проявления в социальной жизни, в массовой экономической повседневной практике. Возможно, происходящее в экономике России тоже не следует называть «кризисом». Скажем, слово «рецессия» также обозначает существенное ухудшение в жизненно-важных процессах, но говорит не об обвальном, а об относительно плавном их течении в эту сторону.

По мнению компетентных специалистов со стороны экономики, такой характер процесса позволяет населению адаптироваться к ухудшающимся возможностям потребления, ухудшающимся условиям жизни. Специалистам со стороны социологии, в свою очередь, известна возможность массовых слоев российского населения к т.н. снижающей адаптации. По-другому это можно обозначить как поддержание или восстановление баланса основных начал социальной жизни первичных групп при асимметричных воздействиях на этот баланс. Это возможно потому, что есть механизм переноса значений с уровня на уровень. Утрата доступа к символически-значимым потребительским благам могла бы нарушить этот баланс, но он восстанавливается за счет ресурсов с социетального уровня.

В этой связи кажется необходимым высказаться по поводу двух распространенных в публике идей относительно того, почему мог бы упасть или упадет «рейтинг Путина».

1. Идея «общественного договора».

Ряд авторов рассматривал период, о котором говорилось выше – период демонтажа демократических институтов - и отмечал отсутствие сколько-нибудь значимого сопротивления со стороны общества по отношению к этим действиям власти. Для объяснения этого, как им казалось, неестественного поведения общества ими была выдвинута идея «договора» между Путиным и народом. В этом договоре Путин обещал народу постоянное повышение благосостояния, народ в ответ брал на себя обязательство не сопротивляться отнятию демократических прав и свобод и не выступать против власти.

Факт относительно стабильного роста благосостояния, с одной стороны, и отсутствия сколько-нибудь значимых протестных проявлений, с другой, служили для сторонников этой теории ее лучшим подтверждением.

Не будем разбирать казус с протестами 2011-2013 гг., который было непросто объяснить с позиций этой теории. Перейдем к периоду второй половины 2014 года и далее, когда рост благосостояния в обществе в целом безусловно прекратился, а для наименее зажиточных слоев началось ощутимое снижение уровня жизни. Логика рассматриваемой теории требует заключить, что одна из сторон не выполняет условия договора, следовательно, и вторая свободна от принятых на себя ограничений. Вывод: народ должен восстать против этой власти. Следует, значит, ожидать подъема протестных настроений и далее – действий. В перспективе, подсказывает логика этой схемы, режим, потерявший поддержку народа, закончит свое существование.

По поводу изложенной теории мы можем указать на то, что, по крайней мере к настоящему моменту, ситуация не отвечает ее предсказаниям: снижение жизненного уровня уже имеет и широкий, а для малоимущих, и достаточно глубокий характер. Но никакие индикаторы не отмечают роста протестных настроений. Напротив, показатели одобрения деятельности Путина («рейтинг») и доверия к нему близки к рекордным значениям.

Наше объяснение заключается в том, что теория «договора власти с народом» построена на ложной посылке. (Мы это отмечали еще до начала экономического кризиса). Отношения Путина и народа, как и вообще отношения верховной власти и народа в России, не имеют и никогда не имели договорной природы. Признание народом власти, ее – в этом смысле – легитимность покоится на существующей в русском, советском, российском народе базовой концепции общественного устройства, где наличие власти (она же – государство) есть необходимый конститутивный момент самого существования общества как целого. Власть не вторична по отношению к обществу, а первична. Если она есть, то оно существует, если ее нет, то возникает ситуация, которую невозможно понять и помыслить, но которая оценивается безусловно негативно и оценка сходна с признанием того, что общество исчезает, перестает существовать. Слово «смута» именно это и обозначает[2]. На активные протестные действия со стороны не отдельных групп, а, условно говоря, всего общества в целом, т.е. на революцию или, что точнее, на «русский бунт» способно, мы предлагаем считать, спровоцировать не какое-либо действие центральной власти, а ее отсутствие как таковой или распространившееся представление о том, что она отсутствует.

Из сказанного видно, что нынешняя ситуация, при которой в обществе нет ни малейшего сомнения в наличии власти и осуществлении ею ее властных полномочий, не дает повода ожидать упомянутого «бунта».

2. Идея «битвы между телевизором и холодильником»

Идея, элегантность формулировки которой несомненна, покоится на распространенной в нашем обществе материалистической концепции общественных явлений.

Вполне представляя себе, что в личных отношениях людей разные – как сугубо материалистические, так и совсем иные мотивы - могут руководить их представлениями и поступками, наши граждане об отношениях общественных готовы думать, что там господствует экономический детерминизм[3].

В соответствии с такими представлениями ухудшение экономической ситуации лишит убедительности путинскую пропаганду. Заметим попутно, что примерно то же сознание, которое соблазняется теорией о холодильнике и телевизоре, приписывает последнему абсолютную и беспрецедентно большую власть над российским обществом. В их рассуждениях российское общество полностью лишено субъектности, россияне думают и далее говорят то и только то, что им продиктовали большие каналы ТВ.

Описываемые представления не весьма консистентны (хотя наша претензия к ним вовсе не в этом), они почему-то предполагают, что такой полной властью над умами телевидение обладает только пока речь идет об умах сытых людей. Голодные люди, полагают сторонники этих представлений, перестанут верить пропаганде. Что произойдет дальше внятно не говорится, но вероятнее всего подключаются «материалистические» же – по их самоквалификации - построения. У них есть дальние корни в учении Маркса, этих корней больше в ленинской его интерпретации, еще больше – в сталинской («Краткий курс истории ВКП(б)», и написанных на его основе школьных курсах истории, и в том, как они излагались сотнями тысяч школьных учителей и как, наконец, удерживались в головах не очень желавших их слушать учеников. Согласно образующимся таким путем теориям обществ и социального действия, «сытые будут сидеть тихо, а голодные выйдут на улицы» /«возьмутся за вилы».

Исследования показывают, что поборники таких представлений никогда не делают на их основе выводы относительно своего собственного поведения, а всегда говорят об анонимных и множественных других – о «людях», о «народе», «населении», которое «устанет терпеть».

Не соглашаясь с этими взглядами и построенными на их основе прогнозами, отметим, что прогнозы пока не думают сбываться, а взгляды неверны не тем, что восходят к Сталину или Марксу.

Для сознания россиян, как и для членов других обществ, характерна определенная сложность. В данном случае можно говорить о наличии нескольких слоев и существовании соответствующих комплексов из дискурсов, нарративов и практик.

К этой проблематике мы уже приближались выше, обсуждая теорию «общественного договора». В данном случае надо указать на то, что «холодильник» и «телевизор» (чем и хороша эта метафорическая формула) как раз указывают на два разных комплекса, символами которого они являются. «Холодильник» отсылает к ценностям семьи и быта, то есть к сфере первичных социальных образований и сфере господства первичных по типу социальных отношений. У этих отношений есть своя духовность, но есть своя рациональность. Она заключается в калькуляциях доходов и расходов, их планировании и рационировании. Холодильник в этой метафорической формуле должен выступить дисплеем совершенной калькуляции и показать, что с этого момента доходов недостаточно для покрытия потребностей семьи.

Идея далее предполагает, что должен быть сделан – в рамках той же рациональности – вывод, что в этом дефиците виновна нынешняя власть, и что, следовательно, ее надо сменить.

Между тем, «телевизор» в этой формуле репрезентирует не только «государство», «путинскую пропаганду» и т.п. Этим его роль ограничивается для тех, кто пользуется этой формулой. А для тех, чье поведение они хотят описать и предсказать, телевизор (даже выключенный) выступает символическим средством подключения к иному дискурсу. Этот дискурс – государственный и эпический, в отличие от бытового не предполагает рациональности описанного выше типа, не предполагает калькуляции. В сегодняшнем массовом сознании это дискурс славы и жертвы. Ни то, ни другое – не калькулятивные категории. «Нужна…победа…/мы за ценой не постоим» - афористическое утверждение этой некалькулятивности.

В современном сознании этот уровень заведомо имеет ценностный приоритет над бытовым (так бывает не всегда). Поэтому, как мы говорили выше, приобретения на этом уровне способны возмещать дефициты на нижележащем, бытовом. Воздействие нижележащего на высший невозможно. Пока, по крайней мере.

Таким образом, рассмотренные идеи и основанные на них прогнозы нами признаны неверными. Наш анализ не позволяет делать собственно предсказания, но позволяет указать, что для движения «влево» есть пространство, и пока нет существенных ограничений.

К этому обстоятельству следует отнестись серьезно. Массовое сознание не будет ограничивать власть в ее дальнейшем «закручивании гаек», педалировании «патриотической» темы и иных средствах мобилизации, используемых сегодня. Но, как отмечают, например, респонденты на фокус-группах, мобилизационный потенциал каждого данного средства относительно быстро угасает. Поиск таких символических резервов на внешнеполитическом поле ограничен наличием других сильных игроков. Власть вытесняется к их поиску внутри страны. Здесь больших достижений, которые могли бы позволить продолжать сплочение на позитивных основах, нет, и они не предвидятся. Поиск негативных основ ведется и понятно, что рано или поздно он приведет к компании по разоблачению и уничтожению внутренних врагов. Как мы выше отмечали, инфраструктура для таких кампаний создана, кадровый резерв для их осуществления имеется в избытке. Почти ничего не мешает развертыванию такой кампании. Говорить о ее пагубности для России – лишнее дело. Те, кто ее развернут, будут думать иначе и думать о другом.

Здесь стоит указать на то, что подобные кампании обладают хорошо известным механизмом запуска и не обладают возможностями их остановить. С момента запуска эта кампания превращается в самостоятельный социальный процесс, имеющих характеристики природного, т.е., стихийного. Участие в ней формальных организаций со штатом и дисциплиной, систем связи и управления и пр. этой стихийности не отменяет. Ее руководители и участники не способны заметить, что они не руководят, а, не отдавая себе в этом отчета, подчиняются возникшей и не контролируемой ими логике. Первоначальный эффект мобилизации и возрастания лояльности массовых групп населения не будет стойким. Неизбежное угасание будет рождать реальные или мнимые риски для репутации власти в глазах этих групп. Возникнет потребность продолжения и умножения начатых действий. Такие кампании, наподобие эпидемий, лесных пожаров и других естественных массовых энтропийных процессов, останавливаются, только уничтожив все, что могут уничтожить, и тем подорвав ресурс своего развития.

В результате страна лишится кадров, имеющих навыки управления человеческими и техническими системами. Власть перейдет в руки случайных людей. Национальная идентичность будет подорвана. На какое место и на сколько поколений будет отброшена Россия, которая безусловно потеряет все лучшее из человеческого капитала, которым она располагает сегодня, сказать невозможно. Терять она будет не только тех, кто намечен в качестве жертв первого ряда. История, в том числе отечественная, убеждает, что те, кто затевал такие кампании, на втором-третьем шаге с неизбежностью сами становились их очередными жертвами.

Не исключено, что последнее соображение останавливает или способно остановить инициаторов таких действий. Той страны, в которой начинались эти процессы, больше не будет.

Такие кампании, сказали мы, предстают как последний ресурс мобилизации при движении по полю влево. В самом деле, последний. Но это не значит, что у власти нет ресурсов иных. Есть ресурс на поле справа.

Поле справа

Условно назовем перспективу модернизации, либеральных реформ, восстановления отношений с Западом, и пр. «полем справа». Размеры этого поля как возможного пространства оперирования для власти могут ограничиваться сопротивлением элит и сопротивлением публики. Они действительно ограничены возможным недовольством и сопротивлением тех элитных групп, которые не имеют интереса в таком развитии и черпают свой ресурс из развития в противоположном направлении. Это ограничение существенно, но, как правило, российские руководители не позволяют придворным элитам полностью контролировать себя. Определенное пространство свободы у лидера всегда имеется.

Что касается публики, то с учетом господствующих в ней сегодня настроений и ориентаций, в частности, описанной выше готовности продолжать курс налево, может показаться, что она не примет маневр направо. Но данные исследований показывают, что это не так.

Во-первых, существует готовность принять любую установку, если она будет исходить от харизматического лидера.

Во-вторых, есть сущностные предпосылки для принятия «правого курса». Такой курс, как впрочем и «левый курс», присутствует в отечественном культурном коде и может быть истребован в любой данный момент. Его отсутствие в настоящий момент на поверхности народной политической жизни не препятствует ему находиться в латентном состоянии в ее глубине.

Сказанное не следует понимать как мистические рассуждения о бесконечно богатой народной душе. Речь идет о наличии ценностей и программ поведения, которые составляют часть социализационного нарратива российской культуры. Ценности прав человека, гражданских свобод, мирного сосуществования, дружбы народов и пр., могут быть вызваны к реализации, могут превратиться из латентных в доминантные без каких-либо существенных социальных потрясений.

Неоднократно повторявшиеся в истории Отечества периоды/фазы такого рода во внутренней и внешней политике (дух Женевы, разрядка, оттепель, перестройка, перезагрузка…) говорят о возможности, если не неизбежности такого поворота в будущем. Часть таких поворотов совершалась после смены руководства страны, когда новое руководство начинало политику, «перевернув страницу». Но немало примеров, когда такой поворот осуществляло руководство, прежде направлявшее страну по иному пути. Возвращаясь к вопросу о возможной реакции публики на такой поворот, отметим, что во всех известных случаях этот поворот не встречал сколько-нибудь серьезного сопротивления. Реальное недовольство выражали относительно малочисленные и ресурсно-слабые группы. Другое меньшинство приветствовало поворот с энтузиазмом.

Основная масса просто принимала поворот, далее обнаруживала поводы его приветствовать (как и критиковать).

Надо понимать, что речь может не идти о переходе к реальному строительству демократического общества в России; готовность власти и публики к этому следует обсуждать особо. Речь идет о провозглашении «курса на строительство демократического общества». Мы ведь продолжаем говорить о возможности политического маневра для существующей власти, и заявляем о наличии для нее возможности избрать и реализовать такой курс (в целях ли сохранения власти в собственных руках, в целях ли общественного развития, это не существенно для данного рассуждения).

О пользе и даже необходимости такого поворота достаточно много сказано со стороны его поборников. Мы не имеем в виду повторять их доводы, отметим другую сторону дела. «Правый поворот» позволяет лидеру получить в свое распоряжение такой ресурс, как поддержка значимых западных партнеров на внешнеполитическом рынке. Внутри страны приобретения будут более скромными, но значимыми. На стороне власти и ее лидера окажутся элиты, производящие оригинальный культурный продукт, а также элиты, стоящие первыми в цепочке импорта культурных продуктов извне страны.

Алексей Левинсон – руководитель отдела социокультурных исследований «Левада-центра»

^[1] В предлагаемом ниже тексте эти направления для простоты обозначены как «левое» и «правое». Просьба считать это приемом для удобства. Мы понимаем меру условности и зыбкости этих определений, но рассчитываем, что читателю не будет трудно понимать каждый раз, к какому именно комплексу политических реалий относит это условное обозначение.

^[2] Отметим, что все сказанное касается лишь проблематики отношений между всем обществом как целым и верховной властью. На уровне отдельных частей общества, отдельных групп, в том числе крупных, ситуация исчезновения государства/власти включает активные программы самоорганизации, развивающиеся иногда по модели авторитарно-патерналистской (мафия, ОПГ), иногда по модели анархо-демократической («оккупай Абай», волонтерские инициативы при стихийных бедствиях и др.)

^[3] Наряду с этим дискурсом существовал и существует совсем иной, представление о своем народе как самоотверженном, т.е. ставящем духовные ценности, например, ценности Родины, выше материальных. Но по свойствам ценностей как абсолютов, в момент рассуждения «экономического», рассуждение о «духовном» не вспоминается, и наоборот.

Версия для печати