13.06.2001 | Игорь Бунин, Алексей Макаркин

Парашют или парашут?

Россия, возможно, стоит перед новой языковой реформой. Не исключено, что в ближайшее время мы будем писать парашут и брошура. Вместо постельцинской эпохи появится постъельцинская, а хлопчатобумажные ткани превратятся в хлопчато-бумажные. Можно сколь угодно долго иронизировать над проектом российских лингвистов, но проблема остается проблемой: насколько Россия готова к тому, чтобы вносить в языковые правила какие-либо изменения.

С одной стороны, русский язык в своей истории был подвержен немалому количеству реформ. Петр собственноручно вычеркнул из проекта азбуки несколько букв. При Временном правительстве ученые предложили изъять еще несколько букв: ять, ижицу, фиту, "и десятеричное" (последнее сохранилось у украинцев) - эту реформу реализовали уже большевики. Хрущевская оттепель совпала с корректировкой написания целого ряда слов: например, вместо "придти" стали писать "прийти".

Все эти реформы объединяет одно - они совершались в эпоху свежих ветров, бури и натиска. Не случайно, впервые Россия лишилась нескольких букв, когда было прорублено окно в Европу, а вторично - после свержения монархии. Половинчатая хрущевская десталинизация привела к не менее половинчатым реформам, хотя "парашут" и "брошуру" предлагали ввести в словари уже тогда. Но как Никита Сергеевич не решился реабилитировать Бухарина, точно так же он отправил в долгий ящик академические прожекты.

Кстати, революционное время не только в России сопровождается языковыми реформами. То же самое было во время Великой французской революции, где язык тоже претерпевал упрощения. Смена иерархии, приход "наверх" новых социальных групп, падение значения традиционного образования (конюх становился генералом) - в этом ряду языковая реформа смотрелась весьма органично.

Другое дело, что когда ситуация "устоялась", не стало более ревностных патриотов своего языка в Европе, чем французы. Известный английский автор Т. Зелдин писал: "Франция держится за свой язык как за последнюю гарантию индивидуальности нации". Сорок "бессмертных" из Французской академии раз в 3 месяца выпускают словарь новых языковых ошибок - чтобы их не повторяли. В 80-е годы был принят специальный закон, который обязывает писать заимствованные из английского языка слова только с французскими суффиксами - например, крекинг переделывают в крекаж. А за нарушение этого закона штрафуют. Такая же тенденция свойственна и квебекским франко-канадцам, которые даже биг-маки в местных Макдоналдсах называют не иначе как le grand Mac.

Для французов язык даже более важен, чем культура - собственно, после развала империи эти два приоритета у Франции и остались. В России ситуация несколько иная. Если французские колонии находились вдали от метрополии и не влияли на язык, то Россия как империя, которую создавали не мореплаватели, а землепроходцы, включала в свой язык множество заимствований, в первую очередь, татарских. Русский язык был языком империи, которая была вынуждена догонять Европу - отсюда и свойственное "догоняющим цивилизациям" обилие иноязычных слов, экспансия которых началась, кстати, не при Петре, а гораздо раньше - через иноземных купцов и западных офицеров на русской службе.

Поэтому ограждаться барьерами от заимствований и упрощений вряд ли стоит. Другое дело, что поспешные и несвоевременные реформы способны скомпрометировать любое благое начинание. Реформа, которая проводится в постреволюционной обстановке, когда граждане стремятся к стабильности и покою, может быть отторгнута обществом. Кроме того, ельцинская революция привела к тому, что Россия начала учиться демократии - непросто, со срывами, но все же достаточно последовательно. А раз так, то надо прислушаться к мнению большинства населения, которое просит оставить правила в покое. Понятно, что ни Петр, ни Ленин, ни Хрущев на общественное мнение особого внимания не обращали, но демократически избранные лидеры не могут себе этого позволить.

Немаловажны и еще два фактора. Первый - реформа языка еще более отдалит от России 25 миллионов соотечественников в СНГ. Второй - если во Франции "бессмертные" пользуются непререкаемым авторитетом в обществе, то это никак нельзя сказать о российских языковедах; поэтому реформа будет недостаточно легитимной. Так что парашют и брошюру стоит оставить в покое.

Что же необходимо сделать в ближайшее время, так это окончательно разобраться с официальным статусом большого количества слов, только недавно вошедших в российский лексикон. При этом нужно понять, какие из этих слов в русском языке желательны, а какие просто являются паразитами. Разрушив железный занавес, начав строить свободную рыночную экономику, мы заимствовали с Запала немалое количество слов-инструментов, без которых немыслим современный рынок: дилер, брокер, логистика и т.д. Безусловно, французский опыт нам не поможет - любая попытка замены или "русификации" этих слов приведет к появлению новых мокроступов (привет адмиралу Шишкову, который в начале XIX века так предлагал называть калоши!) или толстосумства (замена слова "капитализм" по Солженицыну). Поэтому эти слова (как те же парашют и брошюра десятилетиями ранее) должны, безусловно, получить права российского гражданства.

Но есть пограничные случаи, когда трудно сказать, насколько нам необходимо это слово. Равно как есть и "слова-сорняки", подлежащие прополке. И если "эксклюзивный" еще худо-бедно может прижиться (хотя уже несколько веков назад мы заимствовали слово уникальный), то против чего-нибудь типа "нонпрофитный" душа решительно восстает. Есть же старое российское "неприбыльный", в конце-то концов!

Так что проблема языковой реформы не может и не должна решаться только в академических кабинетах. Иначе можно наломать дров, вызвав вполне закономерное недовольство уставшего от революции общества.

Версия для печати