16.09.2001 | Алексей Макаркин

Кто победит на выборах в Белоруссии?

Президентские выборы в Белоруссии проходят под знаком почти биполярной политической ситуации. Действующему президенту Александру Лукашенко противостоит кандидат от объединенной оппозиции Владимир Гончарик. Идеальной биполярности не удалось добиться лишь потому, что в выборах участвует третий кандидат - лидер Либерально-демократической партии Сергей Гайдукевич, который отказался присоединиться к сторонникам Гончарика.

Опросы общественного мнения дают крайне противоречивую картину относительно шансов Гончарика. Если британская «Таймс» утверждает, что оппозиционный кандидат может получить около 30% голосов, то белорусские социологи отдают ему не более 5-6%, как и Гайдукевичу. Однако даже наиболее благожелательные по отношению к Гончарику опросы не дают возможности говорить о лидере белорусских профсоюзов как о «втором Коштунице». Речь идет лишь о том, сможет ли Гончарик создать задел на будущее, оказав достойную конкуренцию Лукашенко, или же «батька-президент» одержит столь убедительную победу, что все труды по сплочению крайне разнородной оппозиции пойдут прахом.

Лукашенко и Ельцин: сходство и различия

Парадоксально, но складывается впечатление, что белорусский президент учился у своего российского коллеги Бориса Ельцина, несмотря на все различие этих политиков: творца российского демократического государства и авторитарного лидера, экзотичного для современной Европы.

Если Ельцин пришел в большую политику как популист и борец с привилегиями и только затем стал лидером демократического движения, то Лукашенко избрал не менее популистский образ борца с коррупцией. В демократическом движении России эта тема также звучала в качестве одной из ведущих и была связана с именами следователей Гдляна и Иванова, которые в глазах общественного мнения выглядели соратниками Ельцина (и, действительно, входили вместе с ним в Межрегиональную депутатскую группу).

Бывший кандидат в члены Политбюро Ельцин противопоставил себя номенклатуре, демонстративно объявив об отказе от привилегий. Лукашенко, вершиной карьеры которого в советское время был пост директора совхоза, особых привилегий и не имел. Таким образом, оба смогли стать вождями антиноменклатурных движений, получивших массовую поддержку. Даже соперниками на выборах у обоих были типичные представители хозяйственной номенклатуры, с трудом находившие подходы к избирателям: Рыжков и Кебич. Разница состояла в том, что Лукашенко, начавший свой поход против номенклатуры позже, подвергал жесткой критике не только старую, но и новую, «демократическую» элиту. Последняя за краткое время пребывания у власти успела себя дискредитировать своекорыстием, неспособностью договариваться друг с другом и (что свойственно многим демократам стран СНГ) неумением, а то и нежеланием выстраивать отношения с Россией. Поэтому население Белоруссии с удовольствием встретило появление Лукашенко, позиционировавшего себя как представителя «третьего пути».

И Ельцин, и Лукашенко пошли на союз с частью старой номенклатуры, которая была готова с ними работать. Они не повторили ошибки азербайджанского президента Эльчибея или грузинского президента Гамсахурдиа, в упоении властью сделавших ставку на узкий круг соратников-дилетантов в области государственного управления. Если первым ельцинским премьером был член союзного правительства Силаев, а в конце 1992 года он призвал к премьерству экс-министра СССР Черномырдина, то лукашенковские премьеры также рекрутировались из числа опытных хозяйственников: глава агропромбанка Чигирь, бывший вице-премьер в правительстве Кебича Линг, а теперь и мэр Минска Ермошин. Правда, у Лукашенко не было своего Гайдара, но он стал президентом в 1994 году и имел возможность наблюдать падение ельцинского рейтинга в результате «шоковой терапии». Понятно, что такая перспектива белорусского президента не привлекала.

Как Ельцин, так и Лукашенко пережили после своего прихода к власти политический кризис, связанный с противостоянием по линии президент-парламент. И оба решительно пошли на обострение кризиса, апеллируя непосредственно к народу, использовав методы плебисцитарной демократии. При этом в России ситуация зашла даже дальше, чем в Белоруссии, где дело ограничилось силовыми действиями, но без элементов гражданской войны.

Оба президента смогли (очевидно, эмпирическим путем) прийти к выводу, что в странах СНГ при конфликте президента и парламента больше шансов на успех у первого. Персонификация власти, свойственная молодым демократиям, приводит к тому, что население воспринимает одного лидера как более надежного, ответственного и сильного политика, чем «коллективное руководство». Показательно, что сравнительно недавнее (2000 год) введение парламентской республики в Молдавии привело к тому, что инициаторы этой идеи из демократических партий потерпели сокрушительное поражение на ближайших парламентских выборах. Значительную роль в успехе и Ельцина, и Лукашенко в борьбе с оппонентами сыграла их воля к власти - более сильная, чем у противостоявших им парламентариев.

Понятно, что каждая параллель хромает. Режим Ельцина был полностью легитимен для всего мира не в последнюю очередь потому, что он отказался от продления своих полномочий (а также и из-за имиджа реформатора, которым обладал первый российский президент). В то же время режим Лукашенко, продлившего свои полномочия после референдума 1996 года, не признавался в качестве легитимного многими странами Запада. Однако легитимность ельцинского режима внутри страны к концу его правления была на крайне низком уровне - большинство граждан России и почти две трети парламентариев высказывались за импичмент президента. В то же время «внутренняя» легитимность режима Лукашенко значительно выше, а политики, объявившие белорусского президента незаконным, сейчас в большинстве своем являются маргиналами.

Режим Лукашенко куда более моноцентричен, чем ельцинский - в Белоруссии невозможно само понятие олигархии, а крупные предприниматели находятся в зависимости от государства. В России только развитие ельцинского режима при его преемнике привело к усилению моноцентризма. Однако не следует забывать, что «олигархический» строй был свойственен закатной части правления Ельцина. В отличие от российского президента во второй половине 90-х годов Лукашенко вполне дееспособен и не допускает ослабления собственной власти за счет усиления позиций большого бизнеса.

Если Ельцин, пойдя на либеральные реформы, прибегал к ограничению политической деятельности для оппозиции лишь в крайних случаях (например, «медиа-блокирование» коммунистов в ходе избирательной кампании 1996 года), то Лукашенко делает это чаще и более грубыми методами, а реформаторский потенциал его режима близок к нулю. Однако внешние атрибуты демократического государства (пусть и существенно выхолощенные) Лукашенко сохранил. В стране проходят выборы, действуют независимые профсоюзы, издаются оппозиционные СМИ (хотя и не без проблем). Если лидеров оппозиции привлекают к уголовной ответственности, то по неполитическим статьям УК (преимущественно за экономические преступления). Общественное мнение к таким судам относится, в целом, одобрительно, рассматривая их как демонстрацию верности Лукашенко своим антикоррупционным лозунгам периода пребывания в оппозиции. Исключение составляют наиболее «продвинутые» группы населения, сконцентрированные преимущественно в Минске.

Известные факты исчезновения ряда оппозиционных политиков являются одним из наиболее серьезных обвинений в адрес режима Лукашенко и несопоставимы с аналогичными обвинениями в адрес Ельцина (например, с «делом Рохлина»). Однако каких-либо доказательств причастности Лукашенко к исчезновению бывшего главы Центризбиркома Гончара, бывшего министра внутренних дел Захаренко, оператора ОРТ Завадского и др. не представлено. Кроме того, в числе «пропавших» некоторое время числилась бывшая глава Национального банка Винникова, затем объявившаяся в Лондоне. Этот факт помог Лукашенко провести пропагандистскую контркампанию против своих обличителей, заявив, что и другие «пропавшие» живы. Несмотря на сомнительность такого тезиса, он оказал влияние на значительную часть населения страны.

Лукашенко удалось сделать то, чего не получилось у Ельцина - он восстановил историческую преемственность с наиболее уважаемыми персонажами белорусской истории. «Мужицкий президент», он выстраивает ассоциативный ряд с крестьянскими поэтами (Янка Купала, Якуб Колас) и крайне популярным в республике бывшим 1-м секретарем ЦК Компартии Белоруссии Петром Машеровым. Лукашенко смог стать их символически преемником, подчеркивая свою народность и приверженность православию, а также ярко выраженные пророссийские симпатии. В этом Лукашенко символически противостоит «панской» полонофильской традиции, тесно связанной с католичеством, законным преемником которой выступают Народный фронт и небольшие белорусские либеральные партии. В истории Белоруссии пророссийская тенденция всегда была более массовой, что показала явная верхушечность белорусского национального движения, которое не смогло обеспечить создание государственности в 1918 году. В этом смысле на европейской части бывшей российской империи белорусский пример был по чти исключением (даже в Молдавии вхождение в Румынию правобережья формально произошло по инициативе местных националистов из «Сфатул Церий»).

Социальный патернализм (часто подчеркнутый) белорусского президента также соответствует крестьянскому менталитету избирателей Лукашенко - недаром, его базовый электорат составляют сельские жители или горожане в первом-втором поколениях, не утратившие еще связи с землей. Ельцин, решительно отрекшись от патернализма, в то же время отказался даже от символических жестов в сторону «проигравших» от реформ, что еще более ухудшило его имидж.

Однако явные различия не отменяют ментальной близости. Примечательно, что в период правления Ельцина Лукашенко удавалось наладить куда более доверительные отношения с российскими властями, чем сейчас. Лукашенко, при всем несходстве многих политических ориентиров, был ментально ближе популисту Ельцину, чем прагматику и рационалисту Путину. Для нынешнего же российского президента Лукашенко, как представляется, стоит в одном ряду с политиками, пришедшими к власти на волне смуты - типа Александра Руцкого или Евгения Наздратенко. Отсюда и явное похолодание в отношениях президентов - если Путину удалось наладить постоянный диалог с Леонидом Кучмой и даже молдавским президентом-коммунистом Ворониным, то его общение с Лукашенко носит подчеркнуто официальный характер. Другое дело, что российские власти считаются с реальностью: Лукашенко контролирует положение дел в своей стране и «вырастить» ему конкурента за полгода-год вряд ли возможно. Отсюда и подчеркнутый российский нейтралитет в отношении белорусских выборов, ко торый не исключает (а, возможно, и подразумевает) поиск альтернативы Лукашенко в долгосрочной перспективе.

Гончарик: белорусский Коштуница?

Именно в качестве аналога Воислава Коштуницы рассматривала белорусская оппозиция своего единого кандидата Владимира Гончарика. Однако если Лукашенко можно по ряду параметров сравнить с Ельциным, то Гончарик на аналогию с Коштуницей «тянет» значительно меньше.

Выбор Гончарика в качестве кандидата в президенты объясняется тем, что другие кандидаты были еще хуже. Никто из лидеров либеральной и национал-радикальной волны начала 90-х годов сейчас не может всерьез претендовать на президентское кресло. Все они (Позняк, Шушкевич, Богданкевич) зарекомендовали себя прозападно ориентированными политиками и представителями «панской» культурной традиции, что ограничивает их электорат лишь «национально ориентированной» частью интеллигенции. Лишь Позняк, живущий ныне за границей и потерявший значительную часть своих сторонников после раскола Народного фронта в 1999 году, пытался принять участие в выборах, но не собрал необходимого количества подписей. При этом вряд ли речь может идти о фальсификациях - для Лукашенко такой соперник как Позняк, раскалывающий оппозицию и весьма непопулярный в стране, был бы только выгоден.

Поэтому более или менее реальные кандидаты в президенты от оппозиции принадлежат к различным номенклатурным группам. Владимир Гончарик сделал партийную карьеру, а профсоюзы возглавил еще в середине 80-х годов. Семен Домаш был председателем Лидского горисполкома и Гродненского горсовета; при премьере Кебиче возглавлял Гродненский облсовет. Василий Леонов занимал пост 1-го секретаря Могилевского обкома, при Лукашенко был министром сельского хозяйства, пока в 1998 году не был арестован в собственном кабинете, обвинен в коррупции и затем осужден. Михаил Чигирь возглавлял агропромбанк, был первым главой правительства при Лукашенко. Павел Козловский был генерал-лейтенантом Советской армии, а в Белоруссии стал министром обороны. Сергей Калякин работал в партаппарате, а затем возглавил Партию коммунистов Белоруссии. Михаил Маринич был при Лукашенко министром внешнеэкономических связей, а затем занял пост посла в странах Балтии. Все они пытались заручиться поддержкой российских властных кругов и подчеркивали, что спос обны вести диалог с Россией лучше, чем нынешний президент.

Однако Чигирь и Леонов отпали сразу же как «ранее судимые» (Леонов возглавил предвыборный штаб Гончарика). Козловский, Калякин и Маринич не смогли собрать необходимого количества подписей. Остались Гончарик и Домаш, которые были зарегистрированы в качестве кандидатов. Преимуществом 61-летнего Гончарика оказалось наличие в его распоряжении сети профсоюзных активистов, сохранившейся еще с советских времен и способной организовать избирательную кампанию. В результате более молодой (1950 года рождения) Домаш, чей организационный ресурс уступал возможностям Гончарика, отказался от дальнейшей борьбы в обмен на обещание поста главы правительства в гипотетическом случае победы оппозиционного кандидата.

Вокруг Гончарика, позиционирующего себя в качестве профессионала-экономиста, объединилась крайне разнородная коалиция: от коммунистов до либералов, примерно соответствующая по своему составу структуре оппозиционного Лукашенко большинства в распущенном им в 1996 году Верховном совете. Гончарик, как и все остальные потенциальные кандидаты от оппозиционной номенклатуры, демонстрирует свои пророссийские симпатии и даже апеллирует к Путину как к верховному арбитру белорусской политической жизни. Гончарик даже утверждает, что российский президент должен гарантировать равные возможности для всех участников выборов. Некоторые положения программы Гончарика прямо заимствованы из опыта российской власти - например, плоская шкала подоходного налога.

Однако ситуация внутри Белоруссии принципиально отличается от югославской, в которой и добился успеха Коштуница. Режим Лукашенко не скомпрометировал себя военными неудачами и экономической блокадой. А оппозиционеры не побеждали на выборах даже в крупных городах (как это было в Югославии в середине 90-х годов).

Для Лукашенко участие в выборах Гончарика является даже положительным фактором. Кандидат от оппозиции, имеющий возможность вести агитацию (хотя и не в таких пределах, как действующий президент) способствует росту легитимности нынешнего белорусского режима за пределами страны. Безусловно, полностью «отмыть» свой образ в глазах западной политической элиты Лукашенко не сможет, однако сам факт направления в Белоруссию наблюдателей ОБСЕ свидетельствует о том, что уровень «внешней» легитимности его режима после выборов, скорее всего, возрастет.

Что касается оппозиции, то она может рассматривать нынешние выборы как возможность для создания задела на будущее. В случае, если Гончарик сможет набрать достаточно весомое количество голосов (не менее 15%), он сможет и в дальнейшем выступать в роли фигуры, консолидирующей большую часть оппозиции и представляющей собой реального партнера для диалогам как с Западом, так и частью российских властных кругов. В противном случае оппозиции придется искать нового лидера, которым, скорее всего, станет Домаш - но без гарантий, что он окажется успешнее Гончарика.

Версия для печати