17.07.2001 | Алексей Макаркин

Судебная реформа или контрреформа?

Российскую судебную реформу, которая осуществляется в соответствии с разработками группы во главе с первым заместителем руководителя администрации президента Дмитрием Козаком, одни (многие либералы) называют продолжением великой реформы 1864 года, а другие (представители судейской корпорации) - контрреформой a la Александр III. Две ипостаси путинского режима - «реакционная» (как реакция на предыдущий период нестабильности) и «реформаторская» (выражающаяся в стремлении не сворачивать реформы) - нашли свое отражение в проектах, по сути дела, революционным образом меняющих правила игры в судебной системе страны. Такое сочетание не свойственно ни одному другому преобразовательному начинанию администрации Владимира Путина.

«Реформе Козака» свойственен комплексный подход: она затрагивает суд, прокуратуру и адвокатуру, иными словами, практически все значимые группы интересов в юридической сфере. Как всякое мероприятие авангардистского типа, она вызывает неприятие большей части профессиональных элит в судебной сфере и может быть проведена только при активной и осознанной поддержке со стороны главы государства. Судя по всему, такая поддержка в целом Козаку оказана.

Прокуратура

Прокуратуру в СМИ называют главным потенциально пострадавшим от реформы Козака. На самом деле это не совсем так: и судьи, и часть адвокатов не в меньшей степени недовольны реформой. Однако именно прокуратура находилась в центре общественного внимания в связи с рядом громких дел, в первую очередь в связи с «делом Гусинского», в котором она весьма активно пользовалась своими прерогативами, подлежащими «урезанию» по плану реформаторов. Именно прокуратура наиболее активно мобилизовала информационный и лоббистский ресурсы, чтобы отбить наступление на свои позиции.

Так, в проекте нового Уголовно-процессуального кодекса, который депутаты Госдумы будут рассматривать во втором чтении в двадцатых числах июня, значительная часть полномочий прокуратуры передается судам - в частности, санкция на арест, обыск, выемку документов, прослушивание телефонов, арест банковских счетов, перлюстрация почтовых отправлений. Напомним, что подобные меры уже предлагались в законопроектах, разработанных все той же группой Козака и внесенных в Думу президентом в начале года. Однако вскоре глава государства забрал их обратно - как сообщали СМИ, по настоянию представителей силовых структур. Официальным мотивом такого шага стало отсутствие финансового обеспечения законопроектов.

Именно финансовая сторона вопроса привела к тому, что «урезание» прав прокуратуры произойдет не с момента вступления в силу нового УПК, а лишь с 1 января 2004 года. В связи с этим единственным серьезным препятствием для реализации этого аспекта реформы станет лишь «долговая проблема 2003 года» - в случае отсутствия средств не исключено дальнейшее оттягивание решения данного вопроса, как уже было с судами присяжных.

Еще один важный успех прокуратуры состоит в том, что президент отложил создание независимого Следственного комитета, то есть лишение прокуратуры следственных функций. В настоящее время прокуратура выполняет триединую роль: органа, ведущего следствие, поддерживающего обвинение и обеспечивающего надзор за соблюдением законодательства. К примеру, в царской России следственные функции находились в ведении особой корпорации судебных следователей, а прокуроры лишь надзирали и поддерживали обвинение. Если прокурор и следователь работают в одном ведомстве, это приводит по крайней мере к двум весьма неприятным последствиям. Во-первых, отсутствует реальное равноправие прокурора и адвоката в ходе процесса. Во-вторых, неизбежен обвинительный уклон в деятельности прокуратуры - отказ от обвинения на процессе воспринимается как признание поражения собственного ведомства.

Проект Козака предусматривал создание Следственного комитета, в который должны были передать свои соответствующие подразделения все силовые структуры. Очевидно, что «силовики» восприняли эту новацию негативно - напомним, что кроме прокуратуры свои следственные структуры есть у ФСБ, МВД и ФСНП. Однако именно прокуроры возглавили борьбу против реформы, утверждая, что изъятие у них следственных функций приведет к росту преступности. Обращает на себя внимание, впрочем, тот факт, что реформа следствия не отвергнута главой государства, а именно отложена - не исключено, что к этой идее еще вернутся.

Примечательно, что еще в 1889 году лучший российский прокурор того времени Николай Муравьев с гордостью писал о том, что «в уголовных делах нашей прокуратуре отнюдь не принадлежит… ни монополии преследования, ни настоящих судебно-следственных полномочий в довольно обширном круге случаев. При следствии она не призвана премировать над следователем и не может подавлять своей властью противопоставляемого ей беззащитного подсудимого. На суде не нарушается на каждом шагу в ее пользу равенство сторон и их оружия… Кроме поставления всех обвинительных действий прокурора под контроль судебной власти, нашей прокуратуре настойчиво вменяется в непременную обязанность спокойствие, умеренность, беспристрастие, свободный отказ от неподтвердившегося или опровергнутого обвинения». Такой портрет пореформенной российской прокуратуры удивительно напоминает абрис ее реформы по Козаку.

Таким образом, преобразование прокуратуры, затрагивающее ее корпоративные интересы, носит явно реформаторский характер. Другое дело, что в силу современных условий эта реформа не может не быть половинчатой. Причина все та же, что и «контрреформаторский» аспект преобразований - приоритет, отдаваемый «государственническому» подходу, опасения дезорганизовать работу одной из частей государственной машины, которой является прокуратура.

В то же время вероятность того, что со временем прокуратура утратит часть своих функций, все же высока. И связано это не столько с желанием власти облегчить судьбу подсудимых, сколько с иными факторами. Дело в том, что прокуратура, наделенная слишком большими полномочиями, в российских условиях может быть как орудием в руках сильной власти (как это имеет место в 2000-2001 годах), так и угрозой для власти ослабевшей и теряющей поддержку общества. Превращение генпрокурора в политическую фигуру, альтернативную президентским структурам, российская власть могла наблюдать на примере Юрия Скуратова в 1999 году. Отсюда и логика власти, стремящейся с помощью реформы, носящей либеральный характер, еще более укрепить собственные позиции - особенно в условиях, когда прокуратура даже в ее нынешнем состоянии вовсе не «деполитизирована» (достаточно вспомнить филиппику Владимира Устинова в отношении приватизации, произнесенную с трибуны Госдумы). Другое дело, что власть будет действовать постепенно, идя на компромиссы, но ориентируясь на вполне ясную цель - надежную «деавтономизацию» прокуратуры.

Адвокатура

Решение судьбы российской адвокатуры также находится в духе идей реформы 1864 года. Речь идет о создании новой системы функционирования адвокатуры, включающей в себя четыре уровня. Первый - непосредственно адвокат. Второй - адвокатское бюро (фирма). Третий - адвокатская палата субъекта Федерации. Четвертый - федеральная адвокатская палата.

От реалий последних десяти лет эта система отличается упразднением многочисленных адвокатских коллегий - как традиционных, существующих еще с советских времен по региональному принципу, так и новых, именуемых «альтернативными». При этом обеспечивается единый стандарт адвокатской деятельности, все кандидаты в адвокаты должны сдавать квалификационный экзамен (от него освобождаются лишь юристы с 15-летним стажем), все адвокаты должны вести «дела по назначению» (то есть бесплатно защищать неимущих клиентов).

Такое положение дел существенно отличается от нынешних реалий, которые характеризуются господством коллегий, каждая из которых устанавливает свой профессиональный стандарт - в результате клиенты получают услуги различного качества. Кроме того, в настоящее время «альтернативные» коллегии не занимаются бесплатными делами, что создает явное неравноправие в адвокатской среде. Как следствие, адвокатура уже давно не воспринимает себя в качестве единой корпорации.

Вновь «поверим» реформу по Козаку опытом Великой реформы. После 1864 года российская адвокатура состояла из присяжных поверенных, объединенных в советы при судебных палатах. Для того чтобы стать присяжным поверенным, необходимо было выдержать экзамен и иметь стаж юридической деятельности не менее пяти лет. Впрочем, имелся и более низкий уровень адвокатов - так называемые присяжные стряпчие (для них существовали «облегченные» стандарты), однако их полномочия были существенно ограничены, а само существование объяснялось дефицитом образованных юристов.

В реформе адвокатуры, видимо, не заинтересованы «альтернативные» коллегии - недаром основным лоббистом в борьбе с проектом закона об адвокатуре выступает глава Гильдии российских адвокатов Гасан Мирзоев (он является депутатом Госдумы от СПС, но большинство его фракции реформу поддерживает). Традиционные коллегии основные принципы реформы поддерживают, предлагая лишь ее определенные корректировки (касающиеся, в частности, порядка привлечения адвокатов к уголовной ответственности) - они явно рассчитывают занять ключевые позиции в адвокатских палатах.

Очевидно, что реформа адвокатуры вписывается в общую концепцию «упорядочивания» различных структур, проводимого властью. Адвокаты в этом отношении мало отличаются, например, от общественных организаций, бизнеса или СМИ. Для «регулярного» государства многообразие коллегий со своими интересами и требованиями выглядит излишним. Однако тот факт, что цели государства в данном случае совпадают с интересами потребителей и не противоречат как либеральному историческому опыту, так и международной практике, позволяет отнести преобразование адвокатуры к числу реформ, а не контрреформ.

Суд

Преобразование суда - наиболее спорная часть пакета предложений, инициированных группой Козака. В ней ясно просматриваются как реформаторское, так и контрреформаторское начала.

Реформаторская часть проекта связана с несколькими факторами. Во-первых, с уже упомянутым повышением роли суда за счет передачи ему части функций прокуратуры.

Во-вторых, с введением судов присяжных на всей территории страны, которые заменят архаичных народных заседателей, называемых в судах «кивалами» за их постоянную солидарность с председательствующим профессиональным судьей. Напомним, что в настоящее время суды присяжных действуют в девяти субъектах Федерации, а всю вторую половину 90-х годов у государства не хватало денег на то, чтобы распространить «суд улицы» (как его называют противники и некоторые сторонники) на всю территорию страны.

Представляется, что власть и в данном случае пошла на либеральную реформу не из «идеалистических» соображений. Суд присяжных менее контролируем местными администрациями, ограничение влияния которых лежало в основе федеративной реформы 2000 года. Кроме того, отсутствие суда присяжных было признано Конституционным судом в качестве основания, препятствующего вынесению смертных приговоров. Впрочем, тема прекращения действия моратория на смертную казнь выходит за рамки судебной реформы и связана с целым рядом факторов иного рода - в первую очередь с тем, насколько Россия готова оставаться в составе Совета Европы.

В-третьих, делается существенная попытка ускорить разбирательство судебных дел. Речь идет, в первую очередь, о введении принятого в американской практике института «сделки с правосудием» - для преступлений, наказываемых лишением свободы сроком до 10 лет, наказание может быть смягчено (не более 2/3 максимального срока, предусмотренного Уголовно-процессуальным кодексом) при выполнении двух условий: признания вины и обязательства загладить вред. В этом случае присяжные в процессе не участвуют. Кроме того, планируется ликвидировать институт доследования, сохранившийся с советских времен, когда при нехватке доказательств следствию предоставляется еще одна попытка «уличить» подсудимого. Очевидно, что это растягивает процесс на длительное время и, кроме того, способствует приданию судебному разбирательству обвинительного уклона.

В-четвертых, государство намерено существенно повысить зарплату судьям - к 2005 году ее планируется довести до 28 тыс. руб. в месяц.

Однако в то же время ряд предложений группы Козака расцениваются судейским сообществом как контрреформаторские. Имеется в виду проект частичной отмены судейской неприкосновенности и несменяемости. Для власти, как представляется, это вопрос принципиальный и связанный все с той же темой «деавтономизации» - то есть ограничения самостоятельности различных государственных и общественных институтов в пользу федеральной власти.

В частности, предлагается лишать судью его статуса в случае совершения им двух дисциплинарных проступков в течение двух лет. Ввести ответственность судьи за административные правонарушения. Разрешить привлекать судью к уголовной ответственности решением трех судей вышестоящего уровня. Установить предельный возраст для судей (65 лет) и сроки полномочий судебной администрации (для председателя районного суда - 4 года, для глав других судов - 6 лет).

Впрочем, две поправки, вызвавшие наибольшее отторжение со стороны судейского сообщества, видимо, не будут реализованы - по словам вице-спикера Госдумы Ирины Хакамады, такова позиция Владимира Путина. Речь идет о предложении отстранять судью от должности в случае возбуждения уголовного дела против его близкого родственника, а также о наделении Верховного суда правом отстранять от должности членов Конституционного суда.

Однако и оставшиеся поправки существенно ограничивают самостоятельность судейского корпуса. В этом отношении примечательно мнение председателя Совета судей России Юрия Сидоренко, назвавшего их судебной контрреформой. Показательно, что предложения группы Козака по «деавтономизации» суда идут существенно дальше тех мер, которые были приняты при Александре III, который несколько ограничил принцип неприкосновенности и несменяемости судей, введенный при его отце. В то же время говорить о контрреформе в данном случае не представляется возможным - скорее речь идет о локальной контрреформаторской тенденции, связанной с объективными реалиями современной российской судебной системы, которую многие эксперты упрекают в коррумпированности и косности.

Логика власти заключается не только в том, чтобы получить законное средство контроля над судом, которого не было у ее предшественницы в царское время. Дело в том, что в императорской России существовали неформальные рычаги воздействия на судей, совершающих неэтичные поступки. В первую очередь, это было общественное мнение - так, судья, серьезно заподозренный в совершении преступления, сам подавал в отставку. Немаловажную роль для высших членов магистратуры играло мнение императора - речь шла не о политической ангажированности (пример объективного судейства Анатолия Кони доказывает обратное), а о высоких моральных критериях профессиональной деятельности. В современной России эти рычаги действуют лишь в минимальной степени - этим, в том числе, и обусловлена контрреформаторская активность. Как известно, в современных демократических обществах при выборе из несовершенной «судебной республики» и более упорядоченного, но контролируемого суда приоритет отдается первой, так как именно этим обеспечивается реальное разделение властей. Однако судебные системы этих обществ не претерпевали такого количества испытаний, как в России ХХ века.

Таким образом, приоритет в проводимых преобразованиях, безусловно, принадлежит реформаторской составляющей, восстанавливающей лучшие исторические традиции России. В случае ее реализации система российского правосудия приобретет более цивилизованный вид, соответствующий международному опыту. Остается надеяться, что контрреформаторская тенденция, имеющая место в системе преобразований, ограничится лишь чисткой «авгиевых конюшен» и не затронет основных принципов независимости суда.

Версия для печати