21.01.2016 | Алексей Макаркин

Бедная богатая элита

Вряд ли приходится сомневаться в том, что многие представители западной элиты втайне завидуют своим российским коллегам. Ведь им позволено то, что в странах Евросоюза уже давно является неприемлемым.

Например, в 2001 году Европейский суд рассматривал дело «Фельдек против Словакии». Фабула была такова: министр культуры и образования Словакии был обвинен журналистом в том, что в молодости состоял в фашистской молодежной организации и учился на курсах нацистских диверсантов. Министр фактов не отрицал, но давал им свою оценку: мол, состоял, потому что хотел заниматься спортом, а с курсов вообще был выгнан за неблагонадежность. Словацкий суд принял сторону министра, а Европейский — журналиста Фельдека. Постановив, между прочим, что заявление Фельдека «не было лишено фактической основы» и преследовало «законную цель защиты демократического развития вновь созданного государства». Что еще более важно, суд счел, что в отношении государственного деятеля «границы приемлемой критики являются более широкими, чем для частного лица».

Позднее это положение подвергалось некоторым уточнениям. Например, когда Каролина Ганноверская, принцесса Монако, обратилась в суд по поводу назойливости папарацци, то судьи в 2004 году провели четкое разграничение между деятельностью прессы, играющей роль «сторожевого пса» демократии, и простым любопытством, касающимся частной жизни известных людей. Суд особо отметил, что интерес прессы к принцессе базируется исключительно на ее принадлежности к королевской семье, так как никаких общественных обязанностей Каролина не исполняет. Таким образом, была проведена четкая грань между чиновниками и политиками, которые сами выбрали свой карьерный путь (и должны понимать его издержки) и членами королевских домов, не выбиравшими своих родителей. Впрочем, как только принцесса выходит за рамки своей частной жизни, она становится законным объектом внимания прессы, а иногда и правосудия. Как сестра нынешнего испанского монарха — инфанта Кристина, оказавшаяся в незавидной роли подсудимой из-за подозрений в соучастии в финансовых махинациях своего супруга.

Так что западным элитам живется трудно. Любой неудачный шаг, недостаточный самоконтроль, желание расслабиться может быть чревато крахом карьеры. А журналисты — если они действуют в коренных общественных интересах — находятся под защитой не только судов, но и сильного гражданского общества, и самих СМИ. Было бы наивностью полагать, что так было всегда: роль журналистов в западном мире резко выросла после Уотергейта, приведшего к отставке президента Никсона. Но тенденция вполне очевидна — и то, что в 1960-е годы было невозможно, теперь выглядит абсолютно естественным. А новые поколения искренне не понимают, как может быть иначе, — подобно некоторым молодым россиянам, которые повторяют чужие мысли про «великий Советский Союз», полагая при этом, что право на свободный въезд-выезд и на слушание музыки с чтением книг по собственному выбору существовало и при Брежневе, и даже при Сталине.

В России же подход совершенно противоположный: власть исторически сакральна и воспринимает себя как самодовлеющая сила. Поэтому интересы чиновников защищаются сильнее, чем простых граждан. СМИ воспринимаются государственными людьми не как «четвертая власть», а как инструмент, который можно использовать для выполнения конкретных задач. Отношение к закрепленным в Конституции демократическим нормам носит крайне скептический и несерьезный характер как в элитах, так и в обществе. Это в немалой степени советская традиция, когда конституционные положения являлись сугубо декларативными, и существовал известный анекдот о коренном различии между понятиями «имеешь право» и «можешь». В перестроечные годы ситуация, казалось, начала меняться, но вскоре общественное разочарование привело к тому, что все вернулось на круги своя. Тем более что российская система принятия решений издавна основана не на процедурах, а на неформальных отношениях. Как, впрочем, и в жизни, когда бытовой конфликт обычно разрешается не обращением в суд, а пресловутым «пойдем выйдем» и последующей уличной разборкой.

Поэтому интересы сильных и влиятельных защищены куда больше, чем их критиков. Ключевую роль играет не то, что говорит человек, а кто говорит. Последний по времени наглядный пример — история с грубыми нападками Рамзана Кадырова на оппозицию, вслед за которыми последовала серия высказываний его свиты, стремящейся доказать свою верность шефу. Эти инвективы настолько противоречат демократическим конституционным положениям, что если бы даже их половина исходила от оппозиционеров, те уже давно были бы фигурантами дела об экстремизме. Но Кадыров является представителем элиты, причем одним из ключевых. Он считается гарантом стабильности в Чечне и, кроме того, востребован во время военных конфликтов — что украинского, что сирийского. А еще поддерживает дружеские отношения с иорданским королем, которому международное сообщество поручило отделить в Сирии умеренных агнцев от террористических козлищ. Одна из улиц иорданской столицы Аммана носит имя Рамзана, а улица в Грозном — Абдаллы II. Поэтому реакция власти на рамзановские высказывания — а на фоне убийства Бориса Немцова они не кажутся просто сотрясением воздуха — является крайне осторожной, направленной на то, чтобы разрулить ситуацию, не обидев при этом чеченского лидера.

Конечно, рамзановские инвективы кажутся экстримом, но вспомним недавние высказывания протоиерея Всеволода Чаплина о том, что сетевых хомячков неплохо было бы послать на сирийскую войну — те, кто выживут, мол, людьми станут. Подобные слова представителя любой другой конфессии — все равно, «традиционной» или «нетрадиционной» — имели бы серьезные последствия, причем немедленная отставка была бы лишь самым минимальным из них. В случае же с протоиереем, который к тому же в то время был видным церковным чиновником, все ограничилось бессильной критикой в либеральных кругах. Впрочем, чаплинская история интересна еще и тем, что после его скандальной отставки с руководящего поста подобные инвективы для него стали, похоже, невозможными. Так что отец Всеволод, в считаные дни обратившийся в сторонника церковных реформ, сейчас вынужден следить за своим лексиконом.

Однако благостность положения российских элит по сравнению с западными не стоит преувеличивать. Они сталкиваются с двумя проблемами. Первая — возможность в любой момент неожиданного и одностороннего пересмотра правил игры «сверху». Именно это произошло с чиновниками, депутатами и сенаторами, которые владели счетами и собственностью за границей. Долгое время это считалось нормой — удобной и привычной, но когда государственная власть увидела в этом риск «двойной лояльности», то быстро были приняты запретительные меры — причем без всяких консультаций с элитой. Общество же восприняло эти решения сугубо положительно: элита не только непопулярна, но и недостаточно легитимна, так что любые ущемляющие ее интересы мероприятия вызывают среди россиян позитивную реакцию. Если критика и звучит, то она связана с недостаточностью таких действий («надо бы пожестче!»).

«Подвешенность» положения представителей российской элиты ярко проявилась в «деле Евтушенкова» — как в его драматическом начале, так и в относительно благополучном завершении. Да и ситуация с Рамзаном Кадыровым не выглядит полностью комфортной: его атаки на оппозицию выглядят проявлением не силы (которая по определению является спокойной, демонстрирующей уверенность), а хотя и потенциальной, но уязвимости. Снижение международной напряженности может уменьшить и востребованность Рамзана, а следствие по делу об убийстве Немцова заявляет, что пресловутый шофер Мухутдинов может быть не единственным заказчиком этого преступления. Так что вполне естественным выглядит желание выступить в новой роли — спасителя страны от врага внутреннего.

Вторая проблема сейчас носит для элиты менее тревожный характер — это хотя и слабое, но все же имеющее место «низовое» давление. Проект «Диссернет» еще недавно казался донкихотским, но в минувшем ноябре президиум ВАК рекомендовал лишить докторской степени в области экономики первого депутата Госдумы — Ришата Абубакирова. Правда, в Германии степени утратили два министра (обороны и образования), а в России такое на сегодняшний день выглядит невозможным. Но точно так же несколько лет назад было вообще немыслимо лишение степени лояльного власти политика. Добавим к этому, что «низовое» давление может быть усилено в результате кризиса, который, как уже ясно, будет носить длительный характер и способен привести к росту общественного раздражения. В этих условиях призывы «прижать» элиту могут стать еще более популярными — и у западного истеблишмента уже совсем не будет оснований завидовать своим российским коллегам.

Алексей Макаркин – первый вице-президент Центра политических технологий

Оригинал – «МК»

Версия для печати