01.02.2016 | Татьяна Становая

Коррупция: политизация проблемы

В последние месяцы проблемы коррупции российской власти стали занимать заметное место в информационном пространстве: Transparency International 27 января представило результаты 21-го Индекса восприятия коррупции, где Россия на протяжении нескольких лет занимает самые низкие строчки, BBC показал фильм, в котором говорилось о якобы незаконно нажитом многомиллиардном состоянии Владимира Путина. Проблема коррупции быстро политизируется и переходит в плоскость международной политики.

Режим Владимира Путина всегда обвиняли в высокой коррупции. Кремль на это реагировал вяло: конфигурация постельцинской власти строилась преимущественно на критериях лояльности, и конфликты интересов воспринимались как неизбежное зло. Первые серьезные институциональные попытки борьбы с коррупцией предпринял президент Дмитрий Медведев, для которого это было одной из ключевых тем его политической повестки. И, несмотря на серьезное сопротивление элит (отказ Госдумы голосовать за пакет антикоррупционных законопроектов в конце 2008 года в первоначальном виде), Медведев добился определённых успехов, прежде всего, в вопросах контроля за конфликтами интересов и декларировании доходов. Тогда как минимум была поставлена на высшем уровне проблема «большой коррупции» (термин, также используемый Медведевым для обозначения коррупции высокопоставленных чиновников). Именно при Медведеве было принято антикоррупционное законодательство, в целом соответствующее мировым стандартам (в частности, вводящее обязательные отчеты чиновников о доходах и собственности). Однако добиться практического эффекта не удалось, а сам Медведев не имел ни достаточного политического влияния, ни достаточного времени для реализации своих планов.

После возвращения Владимира Путина к власти вопрос о коррупции как политическая или управленческая проблема поднимался скорее в контексте традиционной риторики. Позиция власти строилась на трех ключевых элементах. Во-первых, это сведение проблемы коррупции в целом к проблеме «бытовой коррупции», которую правоохранительные органы всегда признавали главной бедой. Во-вторых, и при Путине, и при Медведеве, всегда значительная доля ответственности за коррупцию перекладывалась на «незрелое правовое сознание» российских граждан. Наконец, в-третьих, коррупция всегда признавалась исторически и культурно сложившейся неотъемлемой частью российской действительности. Знаковым тут можно назвать заявление Владимира Путина в декабре 2012 года. Отвечая на вопросы журналистов в рамках «большой пресс-конференции», он вспомнил диалог генерал-прокурора Павла Ягужинского с Петром I, предложившим всех коррупционеров ссылать в Сибирь или казнить. «С кем останешься государь, мы же все воруем», — процитировал Путин ответ генерал-прокурора.

Тем не менее, новый президентский срок отличается от прежних лет тем, что наблюдается значительный рост числа громких коррупционных разоблачений в отношении высокопоставленных представителей элиты. Это и дело Анатолия Сердюкова (правда, окончившееся лишь досрочным освобождением подчиненной бывшего министра, сам он так и не был обвинен), преследование двух губернаторов – главы Сахалинской области и республики Коми. Можно отметить также разгром главного управления экономической безопасности Дениса Сугробова в МВД, хотя в данном случае речь шла, скорее, об обвинении в злоупотреблениях (провокации, фабрикация уголовных дел) в ходе борьбы с коррупцией. Однако даже несмотря на рост числа таких преследований, говорить о системной борьбе с коррупцией не приходится – в частности, преследование Сердюкова и Сугробова было связано с внутриэлитными конфликтами, а арестованные губернаторы либо не имели в последнее время серьезной поддержки на федеральном уровне (Вячеслав Гайзер), либо потеряли ее (Александр Хорошавин). При этом и Путин в 2012 году (по делу Сердюкова), и Медведев в 2015 (по атакам на Юрия Чайку, которые имели широкий общественный резонанс) говорили, что «у нас не 37 год», защищая элиту от «чисток».

Отношение общества к проблеме коррупции менялось на протяжении последних лет. Пик недовольства этой проблемой был достигнут осенью 2013 года (39%), однако затем приоритеты поменялись на фоне Украины, возвращения Крыма, санкций. Проблема коррупции в системе приоритетов россиян снижалась до начала 2015 года (21%), после чего произошел разворот и пробелам снова пошла вверх, заняв пятое место в августе 2015 года (29%), обойдя даже проблему войны в Украине (по данным «Левада-центра»).

Конец 2015 – начал 2016 годов показали, что позиционирование проблемы коррупции в публичном пространстве меняется. Проблема политизируется и становится «головной болью» Кремля. Тут появилось ка минимум три новых фактора.

Во-первых, проблема коррупции впервые стала не только внутренней, но и внешнеполитической. Поводом для этого стал выход фильма BBC, где были собраны все наиболее громкие обвинения в адрес Путина со стороны его критиков, доказывающих якобы незаконное владением им роскошной недвижимостью и миллиардами долларов. В фильме не было ничего нового: об этом все уже неоднократно писалось в СМИ. Однако особенностью нынешней ситуации стал тот факт, что обвинения в коррупции в интервью BBC подтвердил директор Управления по контролю над иностранными активами министерства финансов США Адам Шубин, отвечающий за санкционную политику. Он заявил, что президент России коррумпирован и что правительство США знает об этом «долгие-долгие годы». «Мы видели, как он [Путин] обогащает своих друзей, своих близких союзников, и исключает тех, кто не относится к его друзьям и не занимает государственные должности. Будь то энергетическое богатство России, будь то другие государственные контракты, он перенаправляет это тем, кто, как он думает, будет служить ему, и отстраняет [от этих активов] тех, в ком сомневается. Для меня это коррупция», — заявил Шубин.

В Кремле это заявление вызвало крайне негативную реакцию. Дмитрий Песков призвал доказать обвинения, глава администрации президента Сергей Иванов назвал обвинения в коррупции «ахинеей» и «галиматьей». Однако позиция Минфина США тут же нашла поддержку официального Белого дома. По словам официального представителя Джоша Эрнеста, заявление Минфина США о коррумпированности Путина «наилучшим образом» отражает позицию администрации президента США. Песков тут же назвал эти слова «неприемлемыми», «возмутительными» и «оскорбительными».

Вообще вопрос о коррумпированности Путина лично и его окружения стал подниматься в международной политике только с введением санкций, логика которых состояла в том, чтобы значительно поднять Кремлю цену реализации украинской политики. Однако тогда речь шла о взаимосвязях Путина и его окружения. Вопрос с точки зрения незаконности обогащения прямо не ставился. Теперь же это выносится в публичное пространство на Западе с подачи одного из ведущих СМИ, что также усиливается и кумулятивным эффектом после обнародования доклада об отравлении Александра Литвиненко (а также ожиданиями публикации в нынешнем году окончательной версии голландского доклада о гибели малазийского «Боинга» над Донбассом). Теперь и в Великобритании, и в США тема коррумпированности Путина из латентной превращается в фактор публичной политики.

Во-вторых, проблема коррупции усиливает свое значение с электоральной точки зрения. В сентябре 2016 года состоятся парламентские выборы: к ним готовится и внесистемная оппозиция, для которой коррупционные разоблачения стали одной из главных тем, и системная оппозиция, где КПРФ и ЛДПР уже начали соревноваться за выдвижение законодательных инициатив (в частности, о введении запрета на занятие бизнесом для жен и совершеннолетних детей чиновников и депутатов), и власть, где вопросы борьбы с коррупцией «приватизировал» ОНФ.

Стоит напомнить, что еще в 2015 году огромное возмущение вызвал мягкий приговор и последующее затем досрочное освобождение Евгении Васильевой: это критиковали и либералы, и «охранители». А ранее много возмущения вызвал отказ от преследования Анатолия Сердюкова. Складывается противоречие, когда, с одной стороны, власть провоцирует сильное социальное раздражение коррупцией (множество сюжетов на телевидении о коррупционерах), но, с другой стороны, не доводит кампанию до соответствующих юридических последствий. Отсюда неизбежно формируется социальный запрос на более жесткие меры, который невозможно игнорировать в год выборов.

В-третьих, проблема коррупции становится вызовом для путинского окружения. Объектами для критики становятся Владимир Якунин, семья Ротенбергов, Игорь Сечин, влиятельные «единороссы». Владимир Путин, как это было видно по его последней большой пресс-конференции, вынужден вставать на защиту подозреваемых в коррупции для того, чтобы сохранить консолидированный характер элиты. Однако делать это непросто, особенно когда проблемы переводятся в шутку. Такое публичное отношение к проблеме, кажется, уже не соответствует общественному мнению.

Показательны результаты опроса «Левады», где 42% полностью или скорее согласны с тем, что «последние изменения в российском законодательстве, защищающие высокопоставленных коррупционеров в высшем руководстве страны, и усиление преследований тех, кто выступает с их разоблачениями и критикой, свидетельствуют о тихом «антиконституционным перевороте» в стране». Утверждение об антиконституционном перевороте высказал Михаил Ходорковский: если респондентов спрашивать об отношении к этому тезису, упоминая бывшего владельца ЮКОСа, то число согласных снизилось до 31%. Таким образом, население склонно в меньшей степени доверять информации, исходящей от внесистемной оппозиции. Однако проблема коррупции, несмотря на это, приобретает более значимые масштабы.

Заместитель директора «Левады» Алексей Гражданкин в интервью РБК прокомментировал данные опросов, указав, что высокое доверие, которое россияне сохраняют по отношению к Путину, не распространяется на бюрократию и чиновников: правительству, парламенту, прокуратуре, суду и местным властям доверяют меньше половины опрошенных, следовало из октябрьского опроса социологов. Президент воспринимается не как часть системы власти в России, а как некая надстройка над институтами власти, и никак не связывается с коррупцией, которой поражена властная вертикаль, поясняет он.

Получается, что Путин пока сохраняет высокую степень тефлоновости, которой совершенно нет у его окружения и чиновников. Здесь возникает интрига: в какой степени пока очень локальное недовольство отдельным фигурами в окружении Путина может быть опасным для самого президента? Социальный запрос на борьбу с коррупцией пока сформулирован вяло, но тенденция, кажется, складывается в пользу нарастания его базы и значимости. Поэтому рано или поздно возникнет еще одна интрига: в какой степени Путин может позволить себе в противопоставлении этого социального запроса и интересов элиты, вставать на сторону последней? Выбор, который на сегодня де-факто осуществляется, будет дополнительной защитой для чиновников, но при этом и риском для Путина.

Тем не менее, власть, безусловно, пытается и будет пытаться использовать антикоррупционную тематику в преддверии выборов. С электоральной, публичной точки зрения инициативой тут владеет ОНФ, который получает от Путина всю политическую поддержку, что показала и недавно прошедшая встреча президента с активистами Фронта. С аппаратной точки зрения борьба с коррупцией закреплена за главой администрации президента Сергеем Ивановым, который также курирует и работу президентского совета по противодействую коррупции. Его заседание прошло 26 января, впервые за два года. На нем фактически было констатировано, что «сложившееся за последние годы антикоррупционное законодательство и практика его применения отвечают мировым стандартам». Совет был похож на отчет о достижениях, а не на анализ ситуации, и совершенно не отражал масштабы проблемы.

Проблема коррупции становится фактором российской внутренней и внешней политики, а персонально для Путина она преобразуется из управленческой в политическую: постепенно формируется противоречие между интересами путинского окружения и бюрократии, с одной стороны, и интересами электората с другой. Пока это противоречие не кажется критичным, однако тенденция может оказаться потенциально опасной для политической стабильности в среднесрочной перспективе: ранее периферийный сюжет может восприниматься общественным сознанием гораздо острее на фоне финансово-экономического кризиса, когда нет возможности проводить популярную социальную политику и, следовательно, исчезает частично оправдывающий коррупцию аргумент об эффективности власти.

Татьяна Становая – руководитель Аналитического департамента Центра политических технологий

Версия для печати