09.02.2016

Владислав Иноземцев: Бизнес на банкротстве

Специфика нашей системы власти и управления, «заточенной» прежде всего на воровство и распил, наверняка обогатит мировой опыт банковских кризисов.

Важнейшей экономической темой прошлой недели в России, на мой взгляд, стали новости с банковского «фронта». Сначала появилась информация о том, что Министерство финансов предложило трансформировать в капитал испытывающих проблемы с ликвидностью банков вклады частных лиц на сумму более 100 млн рублей (по　данным　АСВ, в банках с отозванными в 2015 году лицензиями было обнаружено более ста вкладов подобного размера). Затем министр экономики　предложил　«снимать избыток валюты» у крупных банков, по сути принудительно заставляя их покупать номинированные в валюте облигации. Наконец, правительство　не смогло утвердить　годовой план по спасению ВЭБа — главного банковского «института развития», так ничего и не сумевшего развить. Все эти события в целом складываются в весьма нерадостную картину.

Считается, что банковский кризис становится реальностью, если доля неработающих и просроченных кредитов составляет более 10% общего кредитного портфеля, объем поддержки банковского сектора выходит за 2% ВВП, а банки и государство предпринимают экстраординарные меры для спасения финансовой системы (конвертация депозитов; ограничение сумм, снимаемых со счетов; запрет на трансграничное движение капитала, и т. д.). На мой взгляд, по большинству позиций российская банковская система соответствует этим критериям.

Формально, согласно статистике Банка России, объем просроченных кредитов в стране составляет 8,8% от общего объема выданных предприятиям и физическим лицам ссуд (для физлиц доля ссуд, просроченных более чем на 90 дней,　достигла　10,5%). Однако, как показывает санация банков, при приостановке операций банками из «первой сотни», устанавливаемый в ходе детального разбирательства размер финансовой «дыры» (по сути, как раз этих неработающих активов) оказывается в 2,2–3,7 раза больше первоначально предполагавшейся (а, например, в банке «Российский кредит», лицензия которого была отозвана прошлым летом, «реально работающими активами» были признаны всего 17 млрд рублей из 186 млрд, то есть «дыра» достигала 90,8% совокупных активов). Я не вижу причин считать, что в остальных банках ситуация существенно отличается — и таким образом доля «плохих» активов в российской банковской системе способна достигать 15–18%, что заметно выше критической черты, даже если несколько скорректировать ее с учетом более высоких, чем на Западе, ставок, складывающихся на российском кредитном рынке.

При этом правительство активно помогает банкам — и Банку России, который их санирует и разбирается с вкладчиками «проблемных» финансовых структур. В 2015 году правительство передало Агентству по страхованию вкладов (АСВ) в виде облигаций федерального займа более 1,4 трлн рублей, что соответствует 1,75% ВВП. Еще более 100 млрд АСВ получило в виде кредитов Банка России, что также можно считать квазигосударственной поддержкой. Наконец, лишь первоочередные меры по спасению ВЭБа оцениваются как минимум в 200 млрд, а общая «дыра» в этой финансовой помойке может достичь 1,5 трлн рублей, и, вполне вероятно, покрывать ее также придется государству. Если сложить эти суммы, объем уже оказанной и только еще требующейся господдержки достигнет не менее 2,3–3,5% ВВП — и если она не будет оказана, последствия несложно предугадать.

Следует также заметить, что уже в 2015 году, несмотря на существовавшие возможности спекуляции на валютном рынке, переоценку номинированных в долларах и евро активов и рекордные рублевые прибыли многих компаний, банковская система России работала практически «в ноль»: ее совокупная прибыль составила за год 265 млрд рублей, сократившись по сравнению с 2014 годом почти втрое. Если применить те же расчеты финансовых «дыр», которые ЦБ обнаружил у банков, лишенных лицензии в 2015 году, к 200 банкам, располагающимся ниже 30-й позиции российского банковского рейтинга (будем считать более крупные банки «нормальными»), то можно предположить, что потенциальные убытки составят (по　расчетам　экспертов Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования) до 900 млрд рублей. По сути, российские банки работают с убытком, достигающим 1% ВВП, и это не внушает особого оптимизма.

Все это говорит о том, что даже безотносительно к «сугубо российским» обстоятельствам дела в отечественной банковской системе обстоят плохо — и в наступившем году этот сектор станет даже большей «головной болью» правительства, чем достигшая уже своего ценового «дна» нефть.

Однако я рискну предположить, что специфика нашей системы власти и управления, «заточенной» прежде всего на воровство и распил, наверняка обогатит мировой опыт банковских кризисов. Ведь, по сути, что скрывается за проблемами того же ВЭБа? Выданные от его имени государством заведомо невозвратные кредиты и инвестиции в безнадежные проекты. Большая часть «освоенных» средств осталась в карманах чиновников, и сейчас их будут покрывать из дефицитного бюджета — просто потому, что в 2010–2013 годах у властей не хватило куража прямо профинансировать их из профицитного (иными словами, сейчас граждане будут компенсировать «внебюджетные источники» финансирования сочинской Олимпиады и строек во Владивостоке). И есть еще одна проблема, которая быстро разрастается, но обсуждается достаточно редко.

Банкротство банков становится прибыльнейшим окологосударственным бизнесом и порождает параллельное бюджетному финансирование корпоративного сектора — прежде всего госкомпаний и приближенных к государству структур. Происходит это довольно просто. Сначала эти компании получают средства из бюджета (например, Роскосмос: 172 млрд рублей в 2014 году). Потом оказывается, что половина денег (92 млрд рублей), как говорит Счетная палата, были «использованы нецелевым образом или неэффективно». И тут банкротится знаменитый Фондсервисбанк, бóльшую часть пассивов которого составляли как раз деньги Роскосмоса — и уже не бюджет, а Банк России через АСВ спешит на помощь, возмещая средства, которые до этого были выведены в направлении, практически наверняка известном аффилированным с госкорпорацией собственникам и менеджерам банка. Сегодня можно не красть деньги собственной компании — можно просто объявить о разорении банка, где они находились: и тогда деньги станут вашими, а трудности — государственными. Уверен: такой незамысловатый механизм, опробованный в прошлом году, станет в году наступившем основой чиновничьего благополучия.

Чем все это грозит гражданам? Думаю, серьезными неприятностями. Государство, судя по всему, начинает «присматриваться» к средствам населения как к последнему доступному источнику финансирования своих проблем. Сначала вводятся дополнительные требования при покупке валюты и ограничивается деятельность независимых обменных пунктов; потом вкладчики начинают рассматриваться как потенциальные спасатели банков (и кто поручится, что в каком-нибудь новом законе планка в 100 млн рублей не понизится, например, до 5 млн?); потом изымаются валютные активы банков (а затем, вероятно, валютным вкладчикам переоформляют их вклады в соответствующие облигации) и так далее. Так что россиянам, ныне радостно слушающим президента, восторгающегося опытом Советского Союза и неожиданно отмечающего, что ему милы идеи коммунизма и социализма и что он не выбрасывал партбилета, стоит, наверное, вспомнить о том, чем закончилась финансовая история СССР — и, кстати, того же ВЭБа, казавшегося в 1991 году сверхнадежным банковским институтом.

Владимслав Иноземцев, Snob.ru

Версия для печати