15.02.2016 | Алексей Макаркин

Встреча в Гаване

Встреча папы Римского и патриарха Московского и вся Руси завершилась подписанием совместной декларации, в которой была зафиксирована позиция предстоятелей по ряду общественных и религиозных вопросов. Впрочем, вероучительная тематика на встрече не поднималась – между католицизмом и православием сохраняются многочисленные разногласия, которые не будут преодолены.

Подготовка встречи

Подготовка к встрече двух религиозных лидеров более напоминала спецоперацию. О том, что она состоится, было объявлено только за неделю до проведения. О встрече ничего не говорилось на Архиерейском соборе, состоявшемся 2-3 февраля. По словам главы Отдела внешних церковных связей (ОВЦС) Московского патриархата митрополита Илариона, декларация, подписанная папой и патриархом, готовилась в режиме строгой конфиденциальности самим митрополитом и председателем Папского совета по содействию христианскому единству швейцарским кардиналом Куртом Кохом. По словам Илариона, «даже мои ближайшие помощники в Отделе внешних церковных связей, занимающиеся католической темой, до самых последних дней ничего не знали ни о тексте Декларации, ни о готовящейся встрече». Обратим внимание и на еще одно заявление Илариона – о том, что основные идеи, касающиеся тематике декларации, Кирилл высказал в начале осени, после чего Иларион встретился с Франциском и проговорил с ним общее содержание документа.

Причины такой секретности лежат на поверхности. Для самой РПЦ эта встреча была чревата внутренними рисками. Немалое количество клириков и прихожан не просто негативно относятся к Ватикану, но и подозревают собственное священноначалие в готовности пойти на тайный сговор с Римом (причем в числе «филокатоликов» ультраконсерваторы называют и патриарха Кирилла, и его учителя, покойного митрополита Никодима). Недоверие к решениям церковного начальства носит столь острый характер, что на уже упомянутом Архиерейском соборе значительное внимание было уделено разъяснению того, что предстоящий в этом году Всеправославный собор не примет никаких сомнительных с точки зрения вероучения решений. И это притом, что никаких католиков среди соборян, разумеется, не будет. И то многие верующие остаются противниками участия РПЦ в этом мероприятии, подозревая константинопольского патриарха и ряд других участников собора в недостаточной приверженности православию.

Именно позиция этой части клира и прихожан привела к тому, что встреча между патриархом и папой не состоялась не только при «польском папе» Иоанне Павле II, но и при Бенедикте XVI, к которому в руководстве РПЦ относились куда лучше – из-за его недостаточной харизматичности (недостаточно сильный конкурент в борьбе за симпатии населения), подчеркнутого консерватизма и, самое главное, сдержанной позиции в отношении активности католиков в России.

На первый взгляд, ультраконсерваторов в церкви не слишком много – но, на самом деле, их роль куда выше, чем численность. Потому что именно они могут быть мобилизованы, когда речь идет о противостоянии с «кощунниками» или о других кризисных ситуациях. Кроме того, в РПЦ сохраняется в памяти драма раскола XVII века, которая не преодолена до сих пор (можно вспомнить и о более свежем, хотя и зарубежном примере – старостильном расколе в Греции в ХХ столетии). Не менее важно и то, что наиболее последовательные традиционалисты активно выступили против связанных с властью обновленцев-реформаторов в первой половине 1920-х годов, критикуя даже некоторые компромиссные решения святого патриарха Тихона – некоторые из них причислены к лику святых. Поэтому отталкивать от себя ультраконсерваторов РПЦ не хочет – они хотя и неудобные, но «свои» - в отличие от секулярных либералов, которые для многих церковных деятелей являются чужими.

Так что если объявить о встрече папы и патриарха заранее, то можно ожидать массированную кампанию с целью срыва встречи, включая молитвенные стояния (по сути, митинги) ревнителей веры. В результате они поставлены перед фактом и просто не успели собраться с силами. Хотя один из главных духовных авторитетов для крайних консерваторов, схииеромонах Рафаил (Берестов) уже заявил, что после собора «главный экуменист на радостях помчался к своему папе-масону – сатанисту». И такой риторики будет немало.

Государственный фактор

Почему же РПЦ согласилась на столь неудобную для себя встречу? Представляется, что речь идет о позиции государства, которое рассматривает церковь с инструментальной точки зрения – как младшего партнера. В настоящее время российской власти необходимо понимание ее позиции в сирийском вопросе – с учетом критики, которой она подвергается со стороны как западных, так и целого ряда арабских стран. И здесь позиция Ватикана является примечательной и неоднозначной. Безусловно, Святой престол не солидаризируется с силовыми действиями асадовского режима, поддерживаемого российской авиацией. Но при этом Ватикан обеспокоен как возможностью превращения Сирии в государство с доминированием суннитов, так и экспансией террористического ИГИЛа, жертвами которого становятся в том числе и христиане. Тем более, что есть пример постсаддамовского Ирака, где, по некоторым оценкам, численность христиан-ассирийцев сократилась с 1,4 млн до 300 тыс. из-за бегства людей, гонимых радикальными исламистами.

Поэтому большинство христиан на Ближнем Востоке поддерживают авторитарные режимы, способные защитить их жизнь и собственность и признающие право на религиозную идентичность. При этом не только прямое насилие со стороны террористов, но и формальная «демократия большинства», не уважающая права меньшинств, может стать для них фатальной. Даже если к власти придет не одиозный ИГИЛ, а более умеренные исламисты (неудивительно, что в Египте коптская община поддержала переворот фельдмаршала Сиси против исламистского президента Мурси).

Поэтому когда Россия говорит о необходимости борьбы с радикальным исламизмом и о защите христианского меньшинства в арабском мире, она может рассчитывать на понимание со стороны Ватикана. Поэтому российский патриарх и направился в Гавану выполнять не столько церковную, сколько государственную миссию. Можно вспомнить, что подготовка встречи началась осенью, когда было принято решение о начале сирийской операции российских войск.

Можно отметить еще один немаловажный аспект. Россия позиционирует себя как часть европейской цивилизации, но «старой Европы», которая принципиально отличается от нынешней. По словам Дмитрия Медведева, «Евросоюз вообще наш важнейший торговый партнер. Это группа стран, которые находятся на одном с нами континенте, мы связаны европейской идентичностью, историей, ценностями». К числу таких ценностей в России относят религиозные – несмотря на то, что при разработке конституции Евросоюза (так и не вступившей в силу) из проекта было изъято упоминание о христианских корнях европейской цивилизации. В Лиссабонском договоре, заменившим конституцию, ссылки на христианство также нет. В этих условиях российская власть апеллирует к этим ценностям – поэтому отношения с папой для нее важны. Впрочем, визит Владимира Путина в Ватикан в июне 2015 года вряд ли можно считать удачным – российский президент опоздал на встречу с папой более чем на час, Франциск был сдержан в присутствии журналистов (что, в принципе, несвойственно этому папе-экстраверту). А в отчете Ватикана по итогам визита Путина не было слова cordial (сердечный, радушный), которое используется почти во всех сообщениях о встречах папы с кем-либо из мировых лидеров. Понятно, что дело было не в опоздании, а в разногласиях по украинскому вопросу. Поэтому диалог с Франциском сейчас ведет Кирилл, который не отвечает за принятие внешнеполитических решений.

Обратим внимание и на то, что в другом деликатном вопросе – о признании «екатеринбургских останков» святыми мощами царской семьи – РПЦ, как следует из патриаршего доклада на Архиерейском соборе, добилась, как минимум, тайм-аута. По словам патриарха, «получены заверения на самом высоком уровне, что никакой торопливости и привязывания окончания следствия к тем или иным датам допущено не будет. Следствие продлится столько времени, сколько необходимо для того, чтобы установить истину». Таким образом, ультраконсерваторы, активно выступающие против признания останков мощами (и, следовательно, подтверждения того факта, что в 1998 году правы в этом вопросе оказались «западники» и «разрушители» Ельцин и Немцов, а не православная общественность), могут быть успокоены – хотя бы временно. Хотя в перспективе и к этому вопросу придется вернуться – следствие ведь не может длиться бесконечно. И тогда РПЦ снова придется искать аргументы, чтобы успокоить наиболее ортодоксальную часть своей паствы.

Гаванская декларация

Из 30 пунктов гаванской декларации пять посвящены ближневосточной проблематике. В одном из них содержится констатация ситуации: «В Сирии, Ираке и других странах Ближнего Востока мы с болью наблюдаем массовый исход христиан из той земли, где началось распространение нашей веры и где они жили с апостольских времен вместе с другими религиозными общинами». Во втором – призыв к международному сообществу «к незамедлительным действиям для предотвращения дальнейшего вытеснения христиан с Ближнего Востока» (и, одновременно, сочувствие приверженцам иных религиозных традиций, становящихся жертвами гражданской войны, хаоса и террористического насилия). В третьем – еще один призыв к международному сообществу – на этот раз «сплотиться, чтобы покончить с насилием и с терроризмом, и одновременно через диалог содействовать скорейшему достижению гражданского мира». В четвертом, в частности, содержится призыв к странам, вовлеченным в борьбу с терроризмом, к ответственным, взвешенным действиям, причем прочный мир, по мнению предстоятелей, невозможен без возвращения к евангельским ценностям. Наконец, пятый пункт посвящен преклонению перед «мужеством тех, кто ценой собственной жизни свидетельствуют об истине Евангелия, предпочитая смерть отречению от Христа» (в первую очередь, имеются в виду жертвы ИГИЛ).

Таким образом, можно сказать, что задача российской стороны была достигнута. Антитеррористическая тема представлена широко, критики в отношении России нет (формулировка об «осторожных, взвешенных действиях» является расплывчатой, и может быть отнесена как к России, так и к участникам западной коалиции). Россия получила аргументы, связанные с защитой христиан в регионе.

Значительное общественное внимание вызвали три «украинских» пункта декларации. В одном из них в общей форме выражается скорбь о противостоянии на Украине, призыв ко всем сторонам конфликта «к благоразумию, общественной солидарности и деятельному миротворчеству» и неприятие вмешательства церквей в конфликт на одной из его сторон (православные обвиняют в этом греко-католиков, а те, в свою очередь, выдвигают встречные обвинения в отношении православных). Во втором выражается надежда на то, что «раскол среди православных верующих Украины будет преодолен на основе существующих канонических норм». Это позиция Русской православной церкви, которая не вызывает неприятия у Ватикана, прямо не вовлеченного в конфликт между различными украинскими православными юрисдикциями, хотя греко-католики находятся в напряженных отношениях с УПЦ Московского патриархата и сотрудничают с конкурирующими с ней неканоническими юрисдискциями.

Ключевым пунктом является третий, посвященный именно греко-католической (униатской) тематике. В нем подтверждены основные принципы Баламандской декларации 1993 года. То есть, с одной стороны, неприятие «униатизма» как метода достижения единства церквей, с другой же, признание права греко-католической церкви на существование (без обоих этих положений встреча была бы невозможна). Баламандская декларация вызвала в свое время неприятие со стороны и греко-католиков, и консервативных православных, причем публичная риторика последних была более резкой - вплоть до формулировок типа «Баламандская уния». В результате именно РПЦ пришлось свернуть дальнейший диалог и фактически дезавуировать подпись своего представителя, заявив, что речь шла не о подписании, а о визировании спорного документа. Теперь же эти положения появились в куда более авторитетном тексте, под которым стоит автограф не игумена (как под Баламандской декларацией), а патриарха.

Впрочем, в формулировке декларации, относящейся к греко-католикам, есть одна оговорка – право на существование они имеют в том случае, если стремятся к миру с соседями. Эта оговорка, видимо, внесена в документ по предложению православной стороны, которая уже давно обвиняет униатов в экспансии. В то же время в публичном пространстве обсуждается возможность визита папы Франциска в Украину, в ходе которого он может оказать особое внимание именно греко-католикам. В прошлом году папа дал импульс процессу беатификации (причисления к лику блаженных) главы греко-католической церкви в первой половине ХХ века, митрополита Галицкого Андрея Шептицкого – Франциск признал его героические добродетели. Теперь дело за чудом по молитве к нему – это необходимое условие беатификации. Если для украинских униатов это самый выдающийся деятель в их истории, то для православных – крайне одиозная историческая личность.

Таким образом, обиды униатов могут сохраниться (их нынешний глава, архиепископ Святослав, подверг декларацию критике, заявив, что «когда Ватикан и Москва организуют встречи или подписывают какие-то совместные тексты, то нам нечего ожидать от этого чего-то хорошего»), то вскоре могут быть микшированы. Тем более, что отношения униатов с Ватиканом исторически были непростыми – например, греко-католики давно настаивают на введении у них патриаршества, тогда как Ватикан на это не соглашается. В то же время РПЦ будет трудно дезавуировать признание законности существования греко-католиков, а оговорка о мире на этом фоне является второстепенной и малозаметной.

Другие пункты декларации не носили столь спорного характера по сравнению с «украинскими». Их можно разделить на религиозные, нравственные и общественные. Первые изложены максимально неопределенно, но в них есть формулировка «братская встреча» (вызывающая в памяти формулировку «церкви-сестры», приемлемую для Ватикана, но вызывающую критику среди многих деятелей РПЦ), напоминается о разделении церквей, связанных в том числе с «различиями в понимании и изъяснении нашей веры в Бога». Утрата единства объясняется «следствием человеческой слабости и греховности», что также привычно для современного католицизма, но необычно для доминирующей в РПЦ консервативной традиции, возлагающей всю ответственность за церковный раскол на католиков.

«Нравственные» пункты вряд ли вызовут серьезные споры, хотя некоторые проблемы все же есть. В частности, в них подчеркивается, что «семья основана на браке как акте свободной и верной любви между мужчиной и женщиной» и выражается сожаление, что «иные формы сожительства ныне уравниваются с этим союзом». Хотя сами эти формы не осуждаются, что уже вызвало критику со стороны консервативных православных – такой подход вписывается в логику действий папы Франциска, стремящегося осторожно смягчать позицию своей церкви в отношении сексуальных меньшинств, причем и в католической церкви такая позиция вызывает серьезное сопротивление, в том числе и среди епископата. Предстоятели призвали уважать неотъемлемое право на жизнь (то есть выступали против абортов), осудили эвтаназию и выразили озабоченность все более широким применением биомедицинских репродуктивных технологий.

«Общественные» пункты еще более консенсусный характер. Предстоятели выразили сочувствие «людям, находящимся в тяжелом положении, живущим в условиях крайней нужды и бедности в то время, когда материальные богатства человечества растут», призвали «отстаивать требования справедливости, уважения к традициям народов и действенной солидарности со всеми страждущими». Впрочем, в связи с этим блогеры обращают внимание на демонстративный аскетизм нынешнего папы и образ современной РПЦ как «богатой церкви».

После встречи

Политизированный характер гаванской встречи заставляет сомневаться в том, что ее результатом станет «ренессанс» православно-католических отношений. Представляется, что в нравственных и общественных вопросах диалог может быть продолжен, но он вряд ли сможет привести к значительным практическим результатам. В современной Европе общество становится все более секулярным, а в России консервативная волна развивается по инициативе государства (лишь поддержанной церковью) и не связана с диалогом с католиками. Позиция участников встречи по ключевому – ближневосточному – вопросу также вряд ли окажет влияние на ситуацию в Сирии. Можно вспомнить, что Ватикан безуспешно выступал против войны в Ираке в 2003 году – его роль в мировых процессах в России нередко преувеличивается.

Что же касается межконфессиональных отношений, то здесь тоже вряд ли можно ожидать «прорыва». Догматические разногласия между православными и католиками никуда не исчезнут, а даже небольшие компромиссы встретят сильное неприятие со стороны ортодоксов (причем не только российских, но и, например, афонского монашества, считающегося в православии хранителем традиций – в свое время оно осудило Баламандский документ). Недавняя инициатива папы Франциска о совместном праздновании Пасхи католиками и православными на встрече даже не обсуждалась. Конкретным результатом встречи для московского патриарха может быть «размывание» роли константинопольского патриарха как главного переговорщика с католиками, сохраняющаяся с 1965 года, когда папа Павел VI и патриарх Афинагор объявили о взаимном снятии анафем, наложенных еще в 1054 году. Впрочем, если новых встреч (и реального прогресса в отношениях) не последует, то Константинополь может сохранить эту роль.

Встреча папы и патриарха может усилить влияние предстоятеля РПЦ внутри России, так как это событие может быть расценено как его политический успех. В то же время в перспективе патриарху придется корректировать свой образ внутри церкви, позиционируя себя как настоящего консерватора, ревнителя православных традиций, который если и встречался с папой, то только в высших церковных и государственных интересах.

Алексей Макаркин – первый вице-президент Центра политических технологий

Версия для печати