23.03.2016

Игорь Бунин: об итогах 2015 года, общественных настроениях и перспективах развития ситуации

Главный итог 2015 года – это исчерпание иллюзий, я бы даже сказал их полное исчезновение. Первая иллюзия, которая появилась сразу после того, как были введены санкции, - знаменитая фраза Владимира Владимировича Путина: «ничего, в ближайшее время будет отскок, нефть опять вырастет в цене, опять будет 100 долларов за баррель, мы можем надеяться на это» и так далее, такое было обещание обществу. Выяснилось, что сейчас, естественно, цена за баррель, в лучшем случае, будет 40, и даже это сомнительно, скорее всего - цифра от 30 до 40. И никакого отскока не будет. Это первая иллюзия, которая была развенчана полностью в течение 2015 года.

Вторая иллюзия, тоже связанная с заявлениями наших руководящих лидеров о том, что импорт-замещение спасет нас от всего, мы ввели антисанкции, зато у нас будет хорошее сельское хозяйство, мы сможем справиться со всем. Это привело только к одному, к росту инфляции, инфляция стала двухзначной. И ясно, что импорт-замещение вообще очень длительный процесс, который должен проходить в течение десятилетий. И самое главное, что такое импорт-замещение может происходить только опираясь на технологию, которая придет с Запада. Поэтому и эта иллюзия постепенно исчезла. Вряд ли кто-нибудь сейчас будет говорить реально, кроме совсем уж упертых лидеров, что импорт-замещение – ключ ко всему.

Исчезла еще одна иллюзия, связанная с тем, что мы сейчас будем опираться на Азию, на Китай. Было не очень понятно, на какую Азию, то ли Японию, то ли Корею, то ли Китай, то ли вообще вся Азия. Но постепенно стало понятно, что Китай предъявляет к нам максимум требований, очень жестко ведет все экономические переговоры. Самое главное, что технология находится не в Китае, эта технология находится на Западе. А для того, чтобы проводить модернизацию, нужна именно западная технология, а не китайская.

Еще одна очень важная иллюзия это было то, что максимум, сколько будет длиться кризис, это два года. Это сказал Владимир Владимирович, и очень многие верят в это. Сейчас только 15 % населения не верят в это заявление Путина, что через 2 года все закончится, все остальные уверовали. Но власть, элита осознала, что, конечно, никаких два года, что кризис не может длиться 2 года, что это системный кризис, он долгосрочный, он связан не только с санкциями, не только с падением цен на нефть. Он связан с экономической моделью развития, что надо менять модель и так далее. Хотя по-разному выстраивают эту смену моделей, одни предлагают более дирижистскую, другие более либеральную. Но на самом деле, предприниматели, связанные и с Титовым, то есть более дирижистский подход, и предприниматели, связанные с либеральным курсом, уверены в одном, судопроизводство надо изменить, силовиков надо заставить отказаться от давления на предпринимателей, надо проводить и политические, и социальные реформы. То есть независимо от того, более дирижистский или более либеральный курс, все выступают, на самом деле, за смену политического режима в классе предпринимателей.

Такое ощущение, что еще одна иллюзия поставлена под сомнение. То, что предприниматели могут, как это произошло в 1991 году, изменить российское общество и вытащить нас из кризиса. Потому что наконец-то начинают понимать, что предпринимательство у нас находится в достаточно сильном кризисе, оно находится в кризисе, прежде всего, из-за давления силовиков, из-за рейдерских захватов. Последняя ситуация, связанная с Домодедово и Каменщиковым, наглядное этому подтверждение. И тут происходят еще такие структурные изменения, во-первых, предприниматели у нас в возрасте, большинство предпринимателей начинали в 90-е годы, им уже больше 50 лет, они устали. Часть предпринимателей интернационализировались, космополитизировались, они создали свои предприятия на Западе и стали такими универсальными предпринимателями, а не только российскими. И в-третьих, такой предпринимательский порыв, который был очень силен в начале 90-х годов, когда 35% населения заявляли, что они хотели бы заниматься бизнесом, в реальности занялись 15, а осталось 6, сейчас это 3-2%. И 2% предпринимателей, причем с плохим пополнением, с плохим рекрутированием, и одновременно с достаточно высоким уровнем возраста, и ориентированные на интернационализацию, на некую космополитизацию, вряд ли могут спасти Россию.

Поэтому все проблемы, которые сейчас существуют, они как бы в одной точке обострились. И добавился еще один важный момент. Российская власть рассчитывала на то, что можно изменить отношение к себе с помощью силовых приемов. Внешнеполитическая ставка делалась на силу. Поскольку главным аргументом становилась силовая составляющая, не мягкая сила, а именно силовая составляющая, и ее использовали достаточно быстро, легко и так далее, предполагалось, что это главный аргумент восстановления престижа России. Причем если раньше это была энергетическая сверхдержава, то сейчас вот такой силовой момент. Использование только силового момента привело к тому, что Россия не смогла выйти из изоляции, несмотря на большое количество переговоров, прежде всего связанных с Сирией. Но на самом деле психологически и идеологически Россия остается в изоляции. С ней беседуют по поводу Сирии, и готовы вести переговоры по поводу Украины, но на самом деле, близких отношений, которые сложились у Путина с великими державами в начале 2000-х годов, их не восстановить. И конечно, эта изоляция очень больно бьет по России. И надо понимать, если даже в 2016 году удастся выйти из режима санкций, что достаточно сложно, все равно символически, идеологически, психологически Россия останется в изоляции. Это основные итоги этого года.

Динамика общественных настроений складывается примерно так же, как она складывалась в Иране. Вот были введены санкции, после этого был некий такой даже подъем, мы выстоим, справимся, мы все проблемы решим. Причем такой был эйфорический подъем. Помните, как у нас среагировали на первое заявление о санкциях? Что это за санкции после Крыма, они бьют только по отдельным личностям, а эти личности, конечно, с удовольствием не поедут на Запад, и вообще никаких проблем не будет. Это был такой эйфорический подъем, он длился примерно 3-4 месяца. Он был связан, прежде всего, с тем ощущением восстановления былого величия после того, как был присоединен Крым. Это ощущение, которое до сих пор остается, но инерционно, великой крымской победы. Это был такой недолгий период, после этого начались поиски выхода из кризиса. То же самое было и в Иране, что надо как-то найти такой вариант, который помог бы справиться с санкциями, тем более что санкции были ужесточены после ситуации на Донбассе. И настроения стали меняться, и начался такой поиск, как бы выйти из кризиса. Именно в этот момент появились надежды на то, что произойдет отскок по нефти, произойдет импорт-замещение, мы создадим великую азиатскую державу, у нас будет союз с Китаем, и так далее и тому подобное.

Все вот эти моменты тоже длились некоторое время, но сейчас начался третий этап, и третий этап характеризуется именно депрессией. И если мы посмотрим некоторые исследования, которые проводил Левада-Центр, то по этим исследованиям видно, насколько сильно изменилась ситуация психологически. Главные характеристики по Леваде-Центру современного массового сознания: впали в депрессию, стали испытывать зависть, злость к окружающим, появилась сильная агрессия, ожесточение, страх, обида, отчаяние, зависть к окружающему миру. Вот это то, что констатирует Левада-Центр. Эта констатация Левада-Центра совпадает с теми исследованиями иранского общества, которое было на каком-то этапе, тоже появилась депрессия, апатия, одновременно с агрессией и так далее. Это сочетание апатии-агрессии, причем больше апатии, больше депрессии, чем агрессии, оно характерно для какого-то этапа ресентимента. Этот термин ресентимент, который показывает, что общество начинает ожесточаться, оно ищет козлов отпущения, оно готово направить агрессию. Но пока это не этап активной агрессии, а этап депрессивного состояния. Но одновременно выяснилось именно к февралю месяцу, что общество стало осознавать кризис, оно осознало, что кризис надолго.

Есть некая концепция, она связана с американскими социологами, которые говорят, что после того, как кризис начинает ощущаться, должен пройти примерно год, после чего появится практический результат ощущения кризиса. По-видимому кризис стал ощущаться более или менее реально в конце 2014 – начале 2015 года, и ровно через год мы получаем первый эффект, реальный эффект от кризиса. Это связано со многими вещами. Прежде всего, с падениями рейтингов. Но естественно, не рейтинга Путина, который опустился всего с 88 в октябре 2015 до 81 в феврале 2016, а с рейтингами премьер-министра, который упал на 15 пунктов, правительства, рейтинг которого сейчас 50%, с рейтингом «Единой России», который значительно упал, с рейтингом губернаторов. То есть, если Путин сохраняет свою значимость для россиян, сейчас мы вернёмся к этому вопросу – почему, то вся остальная вертикаль начинает потихонечку проседать. И это произошло примерно через год после того, как общество стало осознавать, что кризис долгосрочный, хотя все еще есть вера, что через два года это все закончится, но все-таки некое ощущение долгосрочности кризиса появилось.

Почему пока фигура Путина является такой центральной в модели мира. Во-первых, это просто связано с когнитивным консонансом. Очень тяжело отказаться от некой модели мира. В центре этой модели находится пока два элемента – это крымский консенсус, причем крымский консенсус не в чистом виде, не эйфорическое ощущение, что Крым наш, мы великая империя, а в том, что да, мы присоединили Крым и это надолго, но это достаточно важный фактор для россиян. И с фигурой президента, который как бы символизирует власть. Очень характерно для россиян следующее представление, об этом неоднократно писал Левинсон, что на самом деле не общество главное в глазах россиян, а государство. Именно государство является главным элементом в сознании россиян. А государство всегда символизирует правитель, государь. И поэтому выпадение Путина означало бы распадение государства, распадение общества и ощущение, что все рухнуло. Поэтому для того, чтобы сохранить по когнитивному консонансу эту модель мира, россияне по-прежнему поддерживают Путина. Но это не распространяется ни на премьер-министра, рейтинг которого падает и, по-видимому, будет падать дальше, ни на правительство, рейтинг которого тоже падает и, видимо, будет падать дальше, ни на «Единую Россию», чей рейтинг пока достаточно высок, но тоже находится в падении.

Самое главное, что отмечаем мы как социологи, что люди стали искать, в отличие от ситуации даже 2011 года, некую замену «Единой России». Они не 100%-но ориентированы на «Единую Россию», они готовы выбирать другую партию. И эта пластичность сознания намного большая, чем в 2011 году. И главное – на губернаторских начальников. Вот Иркутская ситуация очень показательная, когда этот ресентимент, который был очень силен, привел к тому, что при результате 49,3, по-моему, у представителя «Единой России» у губернатора инкумбента, он проиграл эти выборы, потому что пришли еще 15% избирателей для того, чтобы проголосовать против губернатора. То есть ресентимент на таком среднем уровне очень высок. Таким образом, вся конструкция пока держится на фигуре президента. Но учитывая тот факт, что кризис ощущается все больше и больше, по-видимому, этот рейтинг будет снижаться, он будет снижаться не катастрофически и не быстрыми темпами, но будет снижаться. Поэтому люди будут цепляться за ту модель мира, которая у них остается, и этого ресурса видимо достаточно для того, чтобы сохранить пропорции в российском парламенте на выборах в сентябре примерно такие же, как были в 2011 году. То есть это означает, даже если «Единая Россия» не получает 50%, а получает меньше, предположим 40%, это будет компенсировано победами на выборах одномандатников, это будет компенсировано тем, что в крымский консенсус входят другие партии, входят «Справедливая Россия», ЛДПР, коммунисты и так далее. Таким образом, хотя парламент будет менее подчинен Администрации президента, он будет более требовательным, но в любом случае это будет парламент, с которым придется договариваться, в котором будет больше автономии, больше требований и так далее, но который будет более или менее включен во властную систему. Это по поводу выборов. Поэтому я думаю, что результаты выборов, скорее всего, принесут меньший успех «Единой России», чем сейчас показывают все опросы, но сохранят преимущества властных групп. Можно потом поговорить о результатах других партий, но это не самое главное. Самое главное, поговорить о проблемах, связанных с развитием массового сознания.

Такое ощущение, что есть несколько концепций развития массового сознания. Одна концепция – это борьба холодильника с телевидением, что якобы телевидение побеждает холодильник, но, в конце концов, холодильник должен победить телевидение. Но самое главное ограничение, что пока кризис слабо затронул образ жизни, он затронул уровень жизни людей, идет ухудшение уровня жизни. Но что касается образа жизни, то, да, он ударил по необеспеченным слоям в малых городах и деревнях достаточно сильно, где уровень жизни резко упал, и действительно затронут уже образ жизни, и частично по среднему классу. Правда сейчас появилось исследование, в котором говорится, что средний класс пока держится и сохранился. Но с моей точки зрения, у меня нет своего исследования, но мне кажется, что средний класс, особенно средний класс, связанный с сервисными отраслями, которые раньше составляли основу среднего класса, он пострадал больше всех. Другой вопрос, что средний класс включает в себя и государственных чиновников, менеджеров государственных предприятий, которые пострадали в наименьшей степени, и которые действительно более или менее сохранились. Но если мы возьмем исследования Левады, то на вопрос «Вы можете себе позволить все, что угодно, любую дорогую вещь?», раньше говорило 30%, что мы можем позволить, теперь говорит 20%. А на вопрос «Я вообще не испытываю никаких трудностей, я могу купить все, что угодно, решить любую проблему», раньше отвечали 4%, сейчас 2%. То есть явно происходит сужение среднего класса по Леваде. Пока люди готовы даже выезжать, поменяв одну страну на другую, но ситуация все время ухудшается, и по-видимому можно говорить о том, что средний класс через год-другой тоже войдет в кризис.

Есть очень интересная точка зрения, что на самом деле это не имеет большого значения. Что происходит некий момент, так же, как это произошло в 1917-м году в марте месяце, в августе 1991-го года, когда общество осознает, что все, система рушится. Петрановская, которая описывала вот этот феномен, она использовала такую фразу, как «Бобик сдох», и все, и тогда система разрушается. Я думаю, что на самом деле, возможно, это произойдет через 4-5 лет, но на этапе сегодняшнем, до 2016-го года точно, а может и до 2018, у власти есть ресурсы. Во-первых, материальные, потому что до сих пор происходит сохранение всех фондов и даже добавляются. Набиуллина добавляет доллары, покупает доллары и увеличивает фонд. И во-вторых, это психологическая готовность населения, пока не нанесен удар по образу жизни, поскольку кризис протекает медленно, он не такой быстрый и решительный, то общество готово адаптироваться, оно действует примерно так же, как лягушка, которая находится в стакане воды, который медленно-медленно подогревают. Вот оно приспосабливается к этому медленному ухудшению, адаптируется. И в-третьих, наше общество тоже очень специфическое. Это общество, где другая система ценностей, чем на Западе. Всего 2% стремятся быть богатыми, всего 5% готовы влиять на общественную жизнь. То есть всего наш активный элемент составляет максимум 10%, по некоторым данным 12%, но это максимум. И только 12% по исследованиям готовы смотреть на жизнь, видя развилки, они что-то ищут, что-то меняют. А все остальные, в общем, приспосабливаются, не думая о том, что происходит. Они просто следят за курсом валюты, думают, что сделать, но такого большого психологического выбора, к бифуркации они пока не способны. Но надо понимать и другую вещь, что в Москве это население, способное к протесту, составляет 30%. Это исследование Тихоновой, социолога, которая, по-моему, принадлежит к Левада-Центру. 30% в Москве – это люди с протестными настроениями, которые пытаются в чем-то ориентироваться, как-то адаптироваться, ведут себя активно и так далее. А все-таки центр всегда в Москве, как решит Москва, так поступит и Россия. Поэтому пройдет еще 5-7 лет, и, с точки зрения Тихоновой, протесты станут более активными через 2 года, но я думаю, в любом случае, протестная активность вырастет в течение нескольких лет. И она вырастет, прежде всего, в Москве как в центре протестов. Посмотрите на последние митинги, все-таки на митинг памяти Немцова пришло 25 тысяч человек, это 25 тысяч активных людей, которые могут вырасти. Пока ни разу не удалось добиться того, чтобы на митинги или на демонстрации выходило до 100 тысяч, но цифра 50 тысяч вполне достижима. Она была тоже год тому назад на митинге по поводу смерти Немцова. И это достаточно важный момент, угрожающий власти. Но власть, во-первых, она стала гораздо более технократичной. В экономике она ведет себя достаточно рационально, хотя не решается на какие-то изменения. И поэтому, с моей точки зрения, у власти пока есть ресурс, на этом можно остановиться.

Мы все понимаем, что сценарий зависит, прежде всего, от выбора первого лица, от выбора Путина. Но Владимир Владимирович предпочитает сохранять свободу рук и предпочитает инерционный сценарий. Пока есть хоть какие-то ресурсы и возможности в виде фондов, в виде психологического терпения населения, отсутствия забастовок, отсутствия демонстраций. Они были, предположим, в Краснодарском крае, в Сочи во всяком случае, это была такая проверка, были выступления дальнобойщиков, но все с достаточно небольшим размахом. И очень быстро купировались, купировались властью, которая шла на уступки временные, и договаривалась, вела себя достаточно гибко, не пыталась жестко действовать. Поэтому у Путина пока ощущение, что у него есть ресурсы внутри страны. Вдобавок он ощущает, что есть некий ресурс, связанный с имперским ощущением у населения. Самый красивый образ, который мы часто цитируем, это когда рабочие говорили на фокус-группах о том, что, конечно, жизнь ужасна, что очень тяжело, но зато как хорошо летают наши ракеты с Каспия, как это все красиво, как здорово. То есть вот эта некая имперскость, с точки зрения Путина, она должна позволить ему продолжать инерционный путь. Не значит, что инерционный путь полностью, немножко силовых элементов, немножко уступок, немножко шагов навстречу обществу, с одной стороны. Вот такая комбинация, но где нет структурного выбора. Нет структурного выбора по поводу экономики. Сейчас у нас есть два направления, как я говорил, одно дирижистское, частично дирижистское во главе с Титовым, Глазьевым и так далее. А с другой стороны есть направление, связанное с либеральными изменениями, которые на Гайдаровском форуме четко выступили, это Силуанов, вообще весь экономический блок, Кудрин и так далее. Между этими двумя направлениями надо делать выбор. Путин его не делает, понимая, что, если он пойдет по одному пути, по пути Глазьева, это может привести, наверное, к ситуации в Венесуэле. Но если он пойдет по пути Кудрина, проведет экономические реформы, это может привести к тому, что за экономическими реформами неизбежно должны следовать политические реформы, потому что они бессмысленны, и он потеряет поддержку силовиков. А силовики ему необходимы, как ему кажется, для того, чтобы сохранить свою власть. В общем, он ведет себя по пути инерционному. Но все равно наступает некий момент, когда надо делать выбор, момент бифуркации.

Момент бифуркации может произойти, когда будет совершенно ясно, что никакого отскока до 100 долларов не произойдет, когда совершенно ясно будет, что все ресурсы экономические исчерпаны, когда совершенно будет ясно, что ситуация зашла в тупик и в Украине, и в Сирии. По-видимому, эта сирийская ситуация осознана как тупиковая, потому что следующим этапом, если ты продолжаешь действовать в духе предыдущих месяцев, тебя может ожидать столкновение или с ракетами, которые передаст Саудовская Аравия земля-воздух, или даже с турецкими войсками. И это граничит с риском возникновения реальной большой войны, а не гибридной и не такой войны, за которой приятно наблюдать. Что касается ситуации на Украине, то становится ясно, что если минские соглашения каким-то образом не удастся реализовать, то это тоже ведет к продолжению, по крайней мере, санкций со стороны Запада. Поэтому и в том, и в другом случае мы оказываемся в состоянии бифуркации, где надо делать выбор.

Я думаю, что Путин будет этот выбор оттягивать. Если он его сделает, то возможны два направления. Направление более жесткое, по которому можно постепенно прийти. Но я думаю, что в реальности это направление, жесткий сценарий возможен только в том случае, если начнутся массовые протесты, и эти массовые протесты будут связаны с еще более жестким подходом со стороны протестующих. Если это не произойдет, то я просто исключаю сценарий, условно говоря, Пиночеты или еще какой-нибудь, связанный с жестким зажимом, сталинский сценарий.

Другой сценарий, его можно назвать, условно говоря, кудринским сценарием, либеральным сценарием, каким угодно. Он предполагает проведение реформ, переход к реформистской политике, к новому курсу и так далее. Но это тоже, на самом деле, для Путина не выход. И то, что до сих пор Кудрин не назначен в Администрацию президента, говорит о том, что он все время думает, а стоит ли идти по этому пути. Этот сценарий возможен только после полного исчерпания всех ресурсов и полного выбора.

Пока в планах Путина, насколько я понимаю, стоит очень простая вещь. К 2016 году получить парламент, если не полностью, то частично подконтрольный, с которым можно договариваться, согласовывать. Провести более или менее нормальные парламентские выборы, за это отвечает Володин. К 2018 году выдвинуть свою кандидатуру на пост президента. Получить эффектный результат. И после выборов 2018 года пойти на некоторые реформы. Но эти реформы понимаются, прежде всего, как реформы жесткие, и реформы, связанные с тем, что, например, повышается пенсионный возраст, не знаю, какими темпами, но главное желание – найти ресурсы за счет повышения пенсионного возраста, и другие реформы. До 2018 года никаких реформ такого типа не проводить. Но это не есть реформы либеральные, это попытка приспособить бюджет под новые требования. Как-то выйти из ситуации с Сирией и Украины с достоинством, не потеряв лицо, но договорившись с Западом, это тоже входит в планы, получив какие-то уступки со стороны Запада и одновременно поучаствовав в судьбе Асада, возможно, договорившись с Западом, что за сдачу Асада мы получаем первое, второе, третье, четвертое. Это тоже как внешнеполитический фактор. Видимо, все-таки уменьшить силовой элемент, тем более что если дальше использовать силовой элемент, то это грозит конфликтом с Турцией, уже не просто конфликтом экономическим, политическим, а военным. Вот такая расплывчатая идея пока, как мне кажется, в планах Путина. Но на бумаге то все хорошо, а вот что получится наяву, в реальности, не забыть бы про овраги. Поэтому главная проблема заключается в том, что у нас все время появляются новые и новые черные лебеди. Черные лебеди, которые меняют конструкцию, которые изменяют ситуацию. Черный лебедь, например, связанный с Турцией. Черный лебедь, который раньше был связан с Сирией. Вот эти черные лебеди все меняют. И поскольку нет жесткого плана, поскольку план энергетической державы рухнул, план региональной державы или великой державы на Ближнем Востоке, мировой державы, тоже под сомнением. План евразийской консолидации тоже под вопросом, потому что ни Казахстан, ни Беларусь, никто не хочет включаться полностью в политические конструкции, придуманные Кремлем. Поэтому в результате мы находимся сейчас без стратегического плана, мы не знаем, что делать дальше. Но это самое главное, поскольку если страна не знает куда двигаться, то возникает сомнение и в элитах, которые, в общем, ориентированы пока на Путина, и в населении. И самое главное, что начинаются движения то в одну сторону, то в другую, то влево, то вправо, то по пути либерализации, то по пути жесткости. Силовики, например, требуют более жесткого контроля над выборами. Наоборот, Администрация президента считает, что нельзя допускать делегитимации выборов. Эти две концепции борются друг с другом. Ну и сам Путин может говорить сегодня одно, о том, что там за бугром задумали провести у нас оранжевую революцию. А потом начинает выступать, наоборот, за нормальные легитимные выборы. И все это такие постоянные колебания. Единственное, в чем я уверен, что в 2016 году, скорее всего, сохранится сценарий инерционный, а дальше опять будет стоять вопрос бифуркации, опять будет стоять вопрос выбора.

Версия для печати