10.04.2017 | Марина Войтенко

Инерция структурного кризиса

К настоящему времени мало кто в экспертном сообществе и среди аналитиков на госслужбе оспаривает наличие глубинных нециклических корней преодоленной рецессии и нынешней вялотекущей стагнации, когда нет ни явного ухудшения общеэкономической динамики, ни очевидных позитивных перемен. Консенсус по поводу того, что ситуация, в которой продолжает пребывать российское хозяйство, – типичный структурный кризис, по сути уже сложился.

Выступления на 25-ом Биржевом форуме (5 апреля) его статусных участников (министра финансов Антона Силуанова, председателя ЦБ РФ Эльвиры Набиуллиной, министра экономического развития Максима Орешкина, главы Сбербанка Германа Грефа и других) – еще одно убедительное тому напоминание. Между тем, единства по поводу того, чем опасно такое положение, как меняется набор его рисков, а главное – каким образом из него выходить, гораздо меньше. В связи с этим самого внимательного отношения заслуживает представленная на минувшей неделе новая версия среднесрочного прогноза МЭР.

Оба предлагаемых варианта – базовый и целевой – уточненного на 2017-й и первого на 2018-2020 годы прогноза предполагают увеличение ВВП-2017 на 2,0%, торможение в 2018 году (до 1,5% и 1,7% соответственно). Безработице «назначено» снижаться до менее 5%. Динамика потребительских цен должна оставаться на уровне таргета в 4,0%. Однако при этом ожидается вовсе небыстрый рост реальных располагаемых доходов населения и зарплат, особенно на фоне значительных темпов их динамики в номинальном выражении^[1].

Базовый сценарий Минэкономразвития выглядит несколько более оптимистично ожиданий ЦБ РФ и экспертов (1-1,5%), но дальнейшее торможение до 1,5% в 2018-2020 годах прямо указывает на невозможность достижения цели добиться темпов выше мировых при сохранении статус-кво в российской структурной политике. Не случайно глава МЭР Максим Орешкин, представляя новый макропрогноз, подчеркнул приоритетность целевого сценария, предполагающего реализацию плана действий по ускорению роста экономики на 2017—2025 годы (должен быть представлен в мае). В этом случае темп ВВП в 2018 году составит 1,7%, в 2019-ом – 2,5%, в 2020-ом – 3,1% при условии поворота экономической политики «лицом к инвестиционной активности». В 2017-ом капвложения должны увеличиться на 2%, а затем динамика будет значительно ускоряться — до 3,9%, 6,8% и 9,8% в следующие три года. Предполагаются также: рост производительности труда и численности занятых в экономике, качества человеческого капитала через модернизацию системы образования и повышения квалификации, снижение структурной безработицы, наращивание ненефтегазового экспорта и инвестиционного импорта, улучшение делового климата, предсказуемые условия для ведения бизнеса. Однако за счет чего эти цели будут достигаться осталось за рамками презентации прогнозных расчетов.

Вердикт макроэкономических и финансовых аналитиков относительно новой прогнозной версии в целом сводится к следующему: уклон в сторону целевого сценария оправдан, но заявленный рост остается под вопросом, так как отсутствуют детали призванных его обеспечивать структурных реформ. Даже в самом позитивном варианте ВВП растет темпами ниже среднемировых (в 2020-ом – на 3,1% против как минимум 3,5% при условии инерционной динамики в глобальном хозяйстве).

Тем не менее, принципиально важно, что при всех «но» нынешняя версия прогноза МЭР является непосредственным отражением структурного кризиса. Вместе с тем, ряд его существенных особенностей требует глубокого учета при конструировании «образов желаемого будущего».

Во-первых, в условных накопленных структурных дисбалансов заметно усиливается неустойчивость общеэкономической конъюнктуры: кратковременные приросты основных показателей регулярно сменяются «нырками» в область отрицательных значений. Официальные итоги динамики ВВП за первый квартал пока еще не подведены. Промежуточные экспертные версии, однако, не радуют. По оценкам аналитиков ВЭБ, в феврале-2017 ВВП в годовом выражении сократился на 1,5% против роста на 0,8% в январе (с очисткой от сезонного и календарного факторов темпы месяц к месяцу составили -0,1% и +0,2% соответственно). В целом же снижение показателя за первые два месяца 2017-го достигло 0,4%.

Пока это – единственная внятная констатация результата синергии наблюдаемых макротрендов. Очевидно, скоро появятся и другие. Тем более что объяснения оснований для вывода ВЭБ расходятся с представлениями других аналитических команд. Главный экономист ВЭБ Андрей Клепач, например, уверен, что «в промышленности в начале года в целом преобладали негативные тенденции после достаточно уверенного роста во второй половине 2016-го». В Банке России и ЦМАКП с этим не согласны – имело место, пусть и слабое, но увеличение промвыпуска. Одновременно делается и оговорка: в драйверах – сырьевые отрасли и производящие промежуточные материалы (прежде всего, химия и деревообработка), выпуск же инвестиционных и потребительских товаров, напротив, падает.

В марте, похоже, заминка в деревообрабатывающей промышленности получила продолжение – PMI снизился до 52,4 пункта с 52,5 в феврале. Это, конечно, никакой не кризис, но и не устойчивый рост. Консенсус-прогноз на основе опросов «Интерфакса», впрочем, указывает на то, что в первый месяц весны промпроизводство (год к году) прибавило 1,6%, в целом же его итог-2017 будет насчитывать +2,3% (месяц назад ожидалось +1,9%).

Оценки инвестактивности в экономике тоже заметно различаются. В ВЭБ уверены: предложение инвестиционных товаров сократилось в январе на 1,1%, в феврале – на 0,8%. В ЦМАКП убеждены в обратном – оно (с устраненной сезонностью) увеличивалось на 0,6% в месяц. Примечательна, правда, оговорка: «сохранение общего оживления обеспечивается исключительно активным наращиванием импорта машин и оборудования (4,4% в месяц), что поддерживается, по всей видимости, укреплением рубля». При этом машиностроительное производство для внутреннего рынка, равно как и выпуск стройматериалов «в начале года в целом стагнировали».

Как известно, противоположности в чем-то всегда сходятся. В оценках текущего положения это – состояние потребительского спроса. Именно с ним в ВЭБ связывают противоречивую январско-февральскую динамику ВВП. После взлета в начале года, вызванного компенсационными выплатами, в конце зимы доходы населения вновь пошли вниз, что во втором квартале может сказаться и на розничной торговле. В годовом выражении она пока остается в минусе, но темпы спада уменьшаются – с 2,3% и 2,6% в январе и феврале до 1,2% в марте, согласно консенсус-прогнозу «Интерфакса». Прогноз-2017 относительно благоприятный – увеличение на 1,8% на фоне низкой базы 2016 года. Вместе с тем, большинство экспертов констатируют: перспективы позитивных перемен неустойчивы, за улучшением количественной динамики скрывается заметное «ухудшение качества».

Рассчитываемый Росстатом индекс потребительской уверенности в первом квартале 2017 года по сравнению с четвертым 2016-го повысился на 3 п.п. (до минус 15%). Тенденция к этому, заметим, наблюдается с прошлогоднего второго квартала. В то же время, значения индикаторов, складывающихся в общий измеритель совокупных потребительских ожиданий граждан, далеко не благостны. В течение следующих двенадцати месяцев на положительные изменения в российском хозяйстве надеются 20% опрошенных (столько же в четвертом квартале-2016). Доля негативных оценок потеряла 4 п.п. (до 23%). Но удельный вес уверенных в консервации ситуации вырос с 47% до 51%. Количество респондентов, предполагающих улучшение своего материального положения, осталось прежним – те же 11%, ожидающих противного – уменьшилось с 23% до 20%. Почти две трети опять-таки полагаются на статус-кво.

По мнению экспертов, приведенные цифры могут означать адаптацию россиян к «новой потребительской реальности». Что это означает? В Аналитическом центе при Правительстве РФ отмечают: на ряде рынков товаров длительного пользования сложилось «новое равновесие» – объемы продаж отстают от уровня-2014 на 20-40%. Согласно опросам ВШЭ, около 40% граждан периодически испытывают трудности с покупкой продуктов и/или одежды, большинство из них, однако, не считает свое материальное положение проблемным.

По оценкам аналитиков РАНХиГС, в 2016 году реальные располагаемые доходы населения составили от уровня-2013 90,5%, реальная зарплата – 92,7%, реальная пенсия – 93,8%. По данным Росстата, официальный уровень бедности (доля тех, у кого ежемесячный доход ниже прожиточного минимума) к концу 2016-го поднялся до 13,6% (19,8 млн человек). Показатель оказался максимальным с 2006 года. При этом в 2014-2016 годах доля граждан со стандартом потребления среднего класса сократилась до 12,6% - практически вдвое.

По мировому опыту такой выраженный тренд – характерный признак структурного кризиса, еще одна существенная особенность которого заключается в усилении уязвимости экономики к действию внешних факторов. Каналы передачи как негативных, так и позитивных шоков хорошо известны – торговый и платежный балансы, валютный курс и (особенно важно для РФ) изменения нефтецен. Текущая ситуация однозначной не выглядит.

По данным ФТС, внешнеторговый оборот РФ за два месяца вырос на треть, профицит – на 44%^[2]. Решающий вклад в это внесли нефтецены: Urals в январе-марте в среднем стоил $53,04 за баррель (в 1,6 раза выше, чем в аналогичном периоде прошлого года – $31,99 за баррель), в том числе в марте – $49,76. Под напором котировок crude oil рубль сначала года поднялся в номинальном выражении на 15%, реальный эффективный курс укрепился на 5,4%^[3]. Этот эффект в полной мере (помимо умеренно-жесткой монетарной политики Центробанка) отыгрывается динамикой внутренних цен: инфляция в марте достигла рекордного минимума, набрав с начала года всего лишь 1,0% и составив в годовом выражении 4,3% после 4,6% в феврале. В МЭР полагают, что 4%-я цель будет достигнута уже по итогам мая, к концу же 2017-го годовой темп роста цен не превысит 3,8%.

При сохранении курса рубля в интервале 56-57 за доллар США инфляция-2017 в принципе могла бы уложиться и в 2,9%. Такой дефляционный тренд способен основательно придавить намечающийся восстановительный рост, что сильно нежелательно. Эксперты и правительственные аналитики, однако, полагают, что дело до этого не дойдет. Со второй половины года снижение инфляции, скорее всего, приостановится в результате прекращения действия факторов, связанных с укрепление российской валюты и излишком отдельных видов продовольствия вследствие хорошего урожая двух прошлых лет. Следует учитывать и то, что мировые цены на продукты идут вверх. По данным ФАО, в марте они подросли на 13,4% в годовом выражении.

Для понимания перспективы весьма важна оценка траектории курса рубля. В Минфине и МЭР считают, что он переукреплен на 10-12%. По мнению независимых экспертов, на 5-8%. Некоторое ослабление желательно, поскольку полезно для общеэкономического роста. Насколько оно возможно, большой вопрос. Два самых главных фактора курсообразования, а именно нефтецены и спрос инвесторов на российский риск^[4] (в Минфине уже обеспокоены «элементами спекулятивного пузыря» на отечественном финансовом рынке), на деле слабопредсказуемы. В лучшем случае с большей или меньшей уверенностью можно говорить лишь о базовых трендах.

Тем не менее, МЭР публично представил собственные версии. Среднегодовая цена Urals и в базовом и в целевом сценариях в 2017 году составит $45,6 за баррель, в 2018-ом – $40,8, в 2019-м – $41,6 и $42,4 в 2020-ом. Прогноз по среднегодовому курсу доллара США: 64,4 рубля в 2017-ом; 69,8; 71,2 и 72,7 рубля в последующие три года. Эксперты засомневались в сбываемости. Нефтерынок, понятно, остается сильно волатильным. Но в реальности российская crude oil будет стоить все-таки больше. Увеличивается вероятность продления еще на полгода договоренностей о сокращении добычи в формате ОПЕК+. К тому же стратегическая цель его участников – сбалансировать спрос и предложение при равновесной цене Brent на уровне $60 за баррель. Прогнозные цены МЭР важны для поддержания необходимой жесткости в бюджетных расходах. Но реальные котировки будут выше. Это означает, что и курс рубля отклонится от ориентиров, поставленных МЭР. Консенсус-прогноз экономистов, опрошенных Reuters (4 апреля), к примеру, исходит из того, что доллар будет стоить 60,5 рубля чрез три месяца и 61 рубль через 12 месяцев; 64 рубля – на конец 2018 года, 65 рублей в декабре 2019-го. Заметим, что в эти предположения уже заложены: очередные повышения базовой ставки ФРС США (с ожидаемым укреплением доллара), ужесточение денежно-кредитной политики другими ведущими центробанками и вероятные темпы общемирового роста (соответственно и расширение спроса на нефть).

Макроэкономика, по определению, «вещь» довольно консервативная. Эффект перемен в статистической методологии, произведенных профильным ведомством, по большому счету, уже «отыгран». При сохранении статус-кво в экономической политике, то есть, при отсутствии активных структурных преобразований, темпы ВВП до конца десятилетия не превысят 1,5-2%. Отсюда и выбор: либо «самоогораживание» в этом «гетто», что означает деградацию российских институтов, снижение роли в глобальном хозяйстве и еще большее «затуманивание» перспектив развития, либо решительные действия по структурной повестке, предполагающие в том числе и переформатирование «сверху донизу» системы госуправления. От перехода через эту историческую развилку самым непосредственным образом будет зависеть и сбываемость макропрогнозов, и расставание с текущим структурным кризисом – экономической динамикой по инерции.

Марина Войтенко – экономический обозреватель

^[1] Так, согласно целевому варианту прогноза темпы увеличения номинальных зарплат, начиная с 2018 года, будут в 2,5 раза выше, чем у реальных; по базовому – в 2019-2020 годах разрыв в скорости достигнет четырех раз. То есть, нагрузка обязательных платежей и низкой для России инфляции на доходы населения продолжит увеличиваться.

^[2] Согласно таможенной статистике, оборот внешней торговли в январе-феврале достиг $79,6 млрд (рост год к году на 33,2%), экспорт – $51,9 млрд (+35,7%), импорт – $27,6 млрд (+28,8%). Удельный вес топливно-энергетических товаров в структуре экспорта составил 69,6%, их стоимостной объем возрос на 52,1%, физический – на 4,1%.

^[3] Одно из следствий – отрицательная курсовая разница от переоценки средств суверенных фондов. С 1 января по 31 марта 2017 года она насчитывает у Резервного фонда -59,18 млрд рублей, у ФНБ – -224,89 млрд рублей.

^[4] Речь идет, прежде всего, о спекулятивных операциях carry trade, основанных на разнице валютных и рублевых ставок. По оценке ЦБ РФ, их объем находится в интервале $2-5 млрд, то есть, на уровне средних значений для emerging markets.

Версия для печати