15.03.2019 | Борис Макаренко

Глобализация и либеральная демократия: вверх по спирали

Мы согласны с Ярославом Шимовым в том, что Европейский союз стал на рубеже тысячелетий жертвой собственного успеха, а основным социально-политическим содержанием мировой истории в первые два десятилетия XXI века стало столкновение глобалистского и антиглобалистского трендов, коалиции глобалистской элиты - с другой – набирающим силу антиглобалистсктим популистским движением. Однако если в фокусе его внимания – проблемы нации и национальной идентичности, переживающих испытание этим кризисом, мы же сосредоточимся на более общей картине: конфигурации политических сил и движений, неоднократно – по ходу глобализации и под ее воздействием – менявшейся на протяжении прошлого и нынешнего веков.

Парадоксальным образом, описания взаимосвязи глобализации и либеральной демократии будет порой звучать почти по-марксистски, в терминах «базис-надстройка», хотя сходство обманчиво.

В предельно упрощенном виде: глобализация развивает базис, ускоряет экономическое и технологическое развитие, распространяет эти процессы на весь мир (хотя и неравномерно), а главное – порождает сдвиги в ценностях – именно в них, а не технологических новациях, и состоят (как утверждал Карл Дойч[i], а из современных исследователей – Рональд Инглхарт[ii]) модернизация и прогресс, изменяющие надстройку. Общий вектор ценностного развития – как показывают последовательные волны WorldValuesSurvey[iii] – от «выживания» к «самовыражению», от «традиционности» - к секулярной рациональности. Это дает либеральной демократии стимул к развитию как «вглубь» - «старые» демократии в Европе становятся более либеральными по набору ценностей и политической культуре обществ, так и «вширь» - распространяя, пусть хаотично и фрагментарно – ареал привлекательности либеральных ценностей на другие страны и регионы.

Оборотная сторона этого процесса в том, что он по определению неравномерен, и чем быстрее он идет, тем большие диспропорции могут возникнуть как внутри обществ (между «выигравшими» и «проигравшими» от быстрых перемен), так и между лидерами глобализации и пассивными реципиентами ее эффектов в менее развитых странах. Диспропорции порождают антимодернистские, антиглобалистские и в большинстве случаев - по определению антилиберальные тенденции.

Причинно-следственная связь между глобализацией и либеральной демократией не линейна. Скорее, развитие идет по спирали, витки которой могут быть разными по «крутости наклона», так и по протяженности. Но при этом, как и всякая спираль, она – пусть и кружным путем – ведет в заданном направлении, и это направление в долгосрочной перспективе вряд ли обратимо.

Глобализация до глобализации?

Вопрос, когда началась глобализация, кажется схоластичным. Обратим внимание на одно противоречие, которое многое объясняет в сегодняшнем дискурсе. С одной стороны, процессы глобализации объективно имели место во все века. Эпохальная концепция «великой трансформации» Карла Поланьи[iv] фактически описывает глобализационные процессы в XIX- первой половине ХХ века и, что важно для нашей темы, анализирует взаимовлияние экономической и политической сфер . Чтобы не возвращаться к этому: проанализированный Поланьи процесс отделения политического от экономического– это основа и все более усложняющегося разделения труда в экономике, и долгого становления системы разделения властей, посредующих институтов, сдержек и противовесов – всего того, что составляет суть современного государства, построенного на принципах либеральной демократии.

Последователи Поланьи описывали и то, как эти процессы (трактуемые скорее как модернизация, а не глобализация) влияют на сценарий развития – демократический или тоталитарный. Но при этом ни Поланьи, ни другие мыслители прошлых эпох не вводили понятия «глобализация» (хотя о сокращении дистанций между континентами и вовлечении всего мира в хозяйственные и культурные связи говорились немало). Тем не менее, сам термин «глобализация» появляется лишь в 80-е годы прошлого века; его крестными отцами» называют разных людей, что свидетельствует о том, что потребность в нем «носилась в воздухе». Общеприменимым же он становится в 1990-е и почти сразу – как мишень для радикальной критики: «глобализация» как термин и антиглобализм как концепция и движение появляются едва ли не одновременно. Но все же прошло более десятилетия, прежде чем антиглобалистский дискурс стал одним из главным знамен популистской волны, поставившей под серьезные сомнения достижения и будущее либеральной демократии. Причина – не только в ускорении глобализационных процессов и усилении их влияния. Не менее важно то, что ценностные сдвиги в обществах – во многом отложенный эффект этих же процессов – породили более активных граждан, готовых включиться в спор и о достоинствах, и о пороках глобализации. Вот еще один промежуточный вывод: сила либерализма как идеологии толерантной к плюрализму в том, что он не боится порождать своих критиков.

Именно о последних десяти годах мировой истории мы и будем говорить подробнее, но разговор не получится без краткого экскурса в предыдущие витки спирали глобализации и ее неоднозначного влияния на либерализм и демократию в мире.

Более ранние стадии «великой трансформации» - это «эпоха империализма», не в ленинском, конечно, а в «нормально-историческом» понимании (от 1880-х до Первой Мировой), и межвоенное развитие. Она впервые сделала мир глобальным : не осталось почти ни кусочка, не «принадлежащего» какой-либо из глобальных держав, следовательно – открытым для распространения западных и технологий, и идеологий – но в принудительном для «периферии» порядке. Империалистическая конкуренция привела к мировой войне, в которой все демократии – носители либеральных идей - оказались в стане победителей, а четыре архаические империи рухнули. Торжество? Не совсем! Там, где модернизационные процессы породили глубокие противоречия, поднялись новые тоталитарные режимы – полный антипод либерализма – как блестяще описано Б.Муром[v]. Правый и левый тоталитаризм стали кошмаром для Европы и мира и привели его ко Второй мировой; и сам по себе тоталитаризм, и ужасы войны нанесли тяжелый урон либеральным идеям и ценностям. Так, «закрутился виток спирали».

«Триумфальное шествие» либерализма в эпоху глобализации: 1945 - 2008

Заслуга либерализма в том, что этот «урок» он выучил. Как и после Первой мировой, все сохранившиеся либеральные демократии оказались в стане победителей. Послевоенное развитие Запада – это и продолжение глобализации, особенно с 60-х годов прошлого века (недаром тридцатилетие от 60-х до 90-х Люшиан Пай назвал аналогом «великой трансформации» по темпам ускорения торгово-экономических связей)[vi]. Это либералы – в сотрудничестве с консерваторами, а постепенно (где-то с 1940-х годов, где-то позже) и социал-демократами, отстроили модель экономики рыночной, неолиберальной, но с социальными гарантиями. Глобализирующаяся экономика приносила больше благосостояния, стало хватать денег на welfarestate, т.е. на «страховочную сетку» для граждан. Спустя два десятилетия в европейской политике не осталось места ни для реваншистов фашизма, ни для ленинистских партий, если они не вписались в национальный консенсус, да и социалисты красным флагом махали лишь для проформы: классовый конфликт из взрывоопасного материала стал рутинным торгом о перераспределении ресурсов.

По наблюдению британского политического философа Дж.Данна, «в течение двух последних третей [ХХ] столетия такого рода сочетание политического и экономического устройства предложило… основания для удовлетворенности большему количеству людей на бóльших территориях, чем любые другие устройства прежде[vii]. Подчеркнем, что это благосостояние не было бы возможным без ускорения процессов глобализации, в т..ч. – развития интеграционных процессов и в Европе (становление Евросоюза), и в Северной Америке (соглашение НАФТА).

Конкретные параметры этого компромисса различались на севере и юге «старой Европы», тем более – в США. Но эффекты везде были схожими. «Количественный» и «качественный» прогресс в благосостоянии и качестве жизни обусловил и ценностные сдвиги. Выросший средний класс был городским, хорошо образованным. В этой «питательной среде» укрепились либеральные по сути ценности, которые стало принято называть «постматериалистическими»: внимание к проблемам окружающей среды, недискриминация любых меньшинств – не только этнических и конфессиональных, но и по признаку сексуальной ориентации. Именно в это время складывается современная либеральная демократия предполагающая наряду со свободными выборами такие непременные компоненты как верховенство права, уважение прав меньшинств, четкую систему политических и общественных институтов, обеспечивающих сдержки и противовесы во властной системе.

Мейнстрим западных партийных систем основывался именно на этом «великом компромиссе»: «правые»» стали толерантнее и приняли необходимость социального государства, традиционные левые стали считать рыночную экономику (включая и глобализационные процессы) безальтернативной. С 60-х годов появляется и «другой левый»[viii]- сторонник либеральных постматериалистических ценностей. Часть этих «других левых» пополнила ряды избирателей традиционных партий «левее центра» (это и сейчас так в ряде стран, особенно с мажоритарной избирательной системой: подъем Берни Сандерса в Демократической партии США произошел именно на их симпатиях), в других случаях – породил типологически новые партии, в первую очередь – «зеленых».

Говоря о либеральном «мейнстриме», нельзя обойтись без оговорки, его характеризующей. Во-первых, одно из измерений глобализации – это революционное развитие средств массовой коммуникации – от телеграфа и радио – к телевидению, а позже – Интернету и социальным сетям: все это предельно расширяло возможности для получения информации и обсуждения политической жизни. Уже в конце ХХ века заговорили о качественном изменении демократии, превращении ее из «партийной» в «аудиторную»[ix], в которой формирование политической повестки дня и оценки действий политиков перестает быть монополией партий и профессионального политического класса. В то же время, либеральный подход не может не порождать и принципиальных критиков «мейнстрима» как консенсуса основных политических сил. Одна из альтернатив – радикальная концпция агонистического плюрализма Шаталь Муфф[x], другая – различные варианты антиглобализма и альтерглобализма- все это попытки найти иной левый подход к проблемам современного мира и смягчения диспропорций в процессе глобализации. Из всех этих попыток относительно удачной – в глобальном плане – можно признать разве что «зеленые» политические силы, которые и сами вошли в парламенты ряда стран, и оказали значимое воздействие на либеральные и левоцентристские партии (от Демократической партии США до нынешней политики президента Э.Макрона). «Справа» же равного по силе вызова либеральному консенсусу долгое время не было. Прежние пост-тоталитарные силы казались уже к 1960-м годам «уходящей натурой», а новые, возникавшие как реакция на глобализацию и либеральный дискурс – казались непременной, но маргинальной составляющей «политической карты». Терпимость либерализма к свободе дискурса всегда оставляла место на этой карте его идеологическим оппонентам.

Падение коммунистической системы казалось триумфом либеральной демократии и «концом истории» как борьбы идей об оптимальном мироустройстве[xi]. Демократизация охватила значительную часть посткоммунистического пространства и распространилась на другие регионы, при этом «новички» заимствовали современную им западную модель либеральной демократии. Казалось, что глобализация порождает более либеральное и демократическое устройство во всем мире.

Поворот вспять?

Ничто из описанных ниже факторов, затормозивших укрепление или откровенно ослабляющих либеральную демократию, не возникло внезапно или случайно. Как и на предыдущих «витках спирали», неравномерность развития модернизационных и демократизационных процессов имела место всегда, и противоречия накапливались. Так, один из ключевых «плодов» глобализации, ускоренный экономический рост в странах Запада прекратился уже на рубеже XXI века. Темпы роста экономик развитых стран («старых» членов ОЭСР) упали в нынешнем веке практически вдвое по сравнению с последними десятилетиями прошлого века. Замедлился, а то и обратился вспять рост средних доходов, темпы их роста, по данным Международной организации труда, все больше отставали от темпов повышения производительности труда. Глобализация попала в ловушки, которые сама же и расставила. Перенос все большего числа промышленных мощностей в Китай и многие другие страны «третьего мира» стал возможен только благодаря глобализации – но чем успешнее он развивался, тем большее число «синеворотничковых» рабочих мест уходило из развитых стран в развивающиеся. Иммиграция в Европу из третьего мира, воспринимавшаяся в 60-80 годы прошлого века как ресурс развития (в рамках «глобализационного мышения») стала восприниматься как угроза идентичности, когда диаспора из мусульманского мира достигла в среднем 6% населения и продолжает расти[xii].

Те же процессы глобализации и европейской интеграции привели к сокращению маневра национальных правительств в социально-экономической сфере, ограниченной рамками единой фискальной политики Евросоюза. По провидческому (высказанному полвека назад) выражению Р.Даля, это привело к становлению «нового Левиафана», который многим гражданам европейских стран стал казаться «слишком отдалившимся и бюрократизированным, слишком погрязшим в сделках и компромиссах, слишком сильно превратившимся в инструмент политических элит и технократов»[xiii].

До поры нарастание этих тенденций не порождало значимых следствий для западной политики: «дивиденды» от глобализации все же перевешивали. «Количество» перешло в «качество» в результате двух событий, также непосредственно порожденных глобализацией. Первое – глобальный экономический кризис: порожденный «пузырями» на американских финансовых рынках, он ударил по всей мировой экономике. Второе – резкий скачок миграции из мусульманских и африканских стран в Европу.

Урон либеральной демократии был нанесен немалый и по нескольким разным направлениям.

Наиболее заметный сдвиг – подъем популистских партий и политиков. Из множества определений популизма подчеркнем главное: популизм абсолютизирует противостояние широких народных масс и «антинародной» элиты. В данной ситуации объектом популистского натиска стали именно те политические силы, которые строили консенсус либеральной демократии. Основные темы, на которых поднялся популизм – «политика идентичности», т.е. фактическое отрицание интеграционных тенденций, антимигранские настроения, отрицание толерантности к меньшинствам. По подсчетам авторитетных экспертов, влияние популистских партий выросло с 1960-х гг. по 2016 г.: вдвое – по голосам избирателей (с 5,1% до 13,2%), втрое - по местам в парламентах (с 3,8% до 12,8%)[xiv]. Они вошли в парламенты большинства европейских стран. Наиболее знаковые успехи популистов – победа Д.Трампа на выборах президента США и успех «Брекзита».

Не менее существенно и то, какие сдвиги произошли в спектре общественно-политических настроений. Либеральная демократия в современном мире – это не победа партий, исповедующих либеральную политическую доктрину (в большинстве стран они в относительном меньшинстве), а тот самый консенсус «мейнстрима» и классового компромисса, который стал совместным успехом и либералов, и консерваторов, и социалистов. «Популистская атака» на этот консенсус происходит и слева, и справа. На севере Европы преобладает правый популизм разных оттенков, на юге – левый[xv], во Франции на недавних президентских выборах проявились оба: правопопулистская Марин Ле Пен в первом туре получила 21,3%, а левый популист Жан-Люк Меланшон – 19,58%. С точки зрения угрозы либеральным ценностям правый популизм опаснее. Оба вида популизма отличает евроскептицизм и изоляционизм, а также вызов мейнстримным элитам, однако у правого популизма он дополняется более выраженным национализмом и нативизмом, ксенофобией, резкими антимигрантскими настроениями и критикой толерантности. У «левых» эти явления выражены слабее или отсутствуют (хотя есть и исключения).

Такие подвижки на электоральном поле обусловлено позицией «разочарованных». Не будем – вслед за Хиллари Клинтон – называть их deplorables– безнадежными, быдлом. Да, среди них есть и люди реакционных взглядов, но в целом это не «самые низы» - по оценкам экспертов, за популистов (особенно правых) голосуют те слои, которые испытывают наибольшие трудности в адаптации к новым вызовам – это, скорее «предпоследние двадцать процентов [по уровню доходов] постмодернистского общества, слой, относительно защищенный от бедности, но все же боящийся еще что-то потерять»[xvi] - нижний средний класс, «синие воротнички»,часть малого бизнеса. Интересно, что во Франции именно эти слои, разочарованные тем, что не получили представительства во власти (напомним, за популистов там голосовало на президентских выборах голосовало более 40% электората), стали ядром движения «желтых жилетов», практически лишенного институциональной базы (в виде партии, профсоюза или общественного движения), но уже не первый месяц выводящих на улицы французских городов многотысячные манифестации. Одно из следствий таких подвижек в электоральных настроениях стал почти повсеместный (в Европе) кризис социал-демократических партий, теряющих голоса на выборах. Их «исконный» избиратель - «синдикализированный» рабочий класс, «традиционный левый», в значимых масштабах ушел к популистам, как правым, так и левым, стихийно протестуя против того, что социал-демократия де-факто вписалась в «глобализационный консенсус» «Другой левый» - либеральный средний класс - делит свои симпатии между социал-демократами и «новыми левыми» силами. Если правоцентристские партии как правило адаптируют свою политику к вызову популизма (как вкратце описано ниже, в заключительном разделе) и с некоторыми потерями сохраняют свои позиции, то «традиционные левые» в Европе на сегодняшний день не нашли новой стратегии, что объективно ослабляет «либеральный консенсус».

Еще одно следствие этих процессов – рост идеологической поляризации в общественных настроениях В США уже к 2014 г. 92% избирателей Республиканской партии и 94% - Демократической оказывались соответственно «правее» и «левее» медианной отметки на шкале ценностей (по сравнению с 64% и 70% в 1994 г.)[xvii]. Логично предположить, что при президенте Д.Трампе эта поляризация становится еще сильнее. База данных ParlGov отмечает рост (после 2010 г.) разброса идеологических позиций в национальных парламентах стран-членов ЕС, особенно выраженное в Европарламенте. Напомним, доминирующей тенденцией предыдущего периода было, напротив, ослабление идеологической составляющей в программах партий. Либеральный консенсус и здесь оказался поколебленным.

В западных посткоммунистических странах последствия кризиса более глубоки. Демократизация, включающая и принятие современного европейского общественно-политического уклада была для них частью решения инструментальной и прагматичной задачи – «вхождения в Европу», а потому «на протяжении 20 лет… скрупулёзно заимствовали западные демократические институты, законы и регуляторные нормы Евросоюза», но когда эта задача оказалась решенной (т.е. большинство этих стран вступило или находится на треке вступления в Евросоюз и НАТО), а кризисные явления в Европе стали нарастать, в этих странах резко усилились тенденции «политики идентичности», национализма и евроскептицизма.[xviii]. Там, где к власти пришли правопопулистские силы (Венгрия и Польша, некогда считавшиеся «историями успеха» посткоммунистической демократизации), откат от либеральной модели выражается не только в усилении нативистской и евроскептической риторики, но и демонтаже важнейших либеральных институтов, в частности, ограничении независимости судебной власти и свободы СМИ[xix].

Подчеркнем еще один важный момент: популистская волна действительно «пробивает» некоторые барьеры участия граждан в политике: и многие избиратели популистских партий, и «желтые жилеты» ранее либо не голосовали на выборах, либо никак не обозначали своего участия в политике, и только эта волна их в политику вовлекла. Исследователи заговорили о «демократии без либерализма», но все же не готовы признать это «деконсолидацией демократии»[xx].

Антиглобалисты неоднократно предпринимали попытки создания своего «интернационала». Если в Европарламенте нынешнего созыва они объеденены в две (из-за многочисленных внутренних склок) небольшие политические группы, то в следующем созыве их представительство неминуемо расширится. Два года назад известный американский архиконсерватор Стив Бэннон инициировал формирование общего центра антиглобалистских партий под названием «Движение», координирующее их действия с целью завоевать не менее трети мест на выборах в Европарламент в мае 2019 г. Организация прямо заявлена как «анти-Сорос». В той или иной форме с «Движением» сотрудничают такие «гранды» правого популизма как французский Национальный фронт, итальянская Лига Севера, голландская Партия свободы, венгерский Фидес, а также ряд правопопулистских партий из не входящих в Евросоюз стран, включая Черногорию и Молдову.

Мы намеренно не затрагивали до настоящего момента положения в России и других постсоветских государствах по двум причинам. Во-первых, в большинстве этих стран политический плюрализм и межпартийная конкуренция (по которой легче всего замерить спектр либеральных и антилиберальных установок) развита слабее, чем и на «традиционном», и на «посткоммунистическом» Западе. Во-вторых, в этих странах гораздо сложнее проследить связь между идейными настроениями и вовлеченностью страны в глобализационные процессы. Однако очевидно, что в России само понятие либеральной демократии глубоко дискредитировано официозным дискурсом, а политические силы, исповедующие ее, имеют лишь минимальную электоральную поддержку.

Кризисные явления в либерализме налицо, причем, как и его предыдущие успехи, они прямо связаны с противоречивыми следствиями глобализационных процессов Многим – особенно в России - хотелось бы видеть этот кризис перманентным. Но вспомним то, с чего мы начинали: модель спиралевидного развития либерализма.

В ожидании нового либерального витка?

Урон от «популистской атаки» на либерализм ощутим, и нельзя считать, что «дно» уже достигнуто. Однако сама логика развития этого кризиса дает и некоторые основания для оптимизма. Попытаемся резюмировать перспективы развития процесса в пяти наблюдениях.

1. При всем росте поляризации общественно-политических настроений, антагонизм в политическом поле не идет ни в какое сравнение с межвоенным периодом. Либеральной демократии противостоят не тоталитарные – фашистские и коммунистические - антагонисты обе эти идеологии потерпели необратимое историческое поражение, во всяком случае – в Европе и Северной Америке. Оппоненты и критики либерализма, бросая ему вызов по целому ряду принципиальных тем, не отрицают конституционного строя и многих аксиоматических «правил игры» как в политике (соревновательные выборы), так и в экономике (свободный рынок). Исключения из этого правила есть: откровенно экстремистские «Золотая заря» в Греции, «Атака» в Болгарии (редкий случай ксенофобской левой партии), до недавнего времени – «Йоббик» в Венгрии, но они не «делают погоды» в политике своих стран.

2. Как следствие из предыдущего: популистские партии осознают, что радикализм программ хорош для «старта», но в долгосрочной перспективе не сулит электоральных дивидендов. Национальный фронт во Франции и «Йоббик» в Венгрии отошли от наиболее одиозных программных требований именно для того, чтобы расширить свою электоральную базу.

3 Там, где популисты возглавили исполнительную власть (США, Италия, Греция) или вошли в правящие коалиции (Дания, Финляндия, Австрия) политика действительно «сдвинулась» - в большинстве случаев – вправо (в основном речь идет об ужесточении миграционной политики). Однако обратим внимание, что левые популисты из СИРИЗЫ в Греции, выигравшие выборы на евроскептической программе, фактически реализуют план «спасения» Греции в рамках ЕС. Да и в других странах, включая США, правящий истеблишмент и выстроенная «либеральным консенсусом» система сдержек и противовесов целом выдерживают прежний курс. Только в Венгрии и в меньшей степени – Польше урон, нанесенный правыми популистами такому курсу, можно считать существенным.

4. «Испытание властью» антилиберальным популистским партиям дается непросто. В ряде случаев вхождение в правительство оборачивается для них падением популярности и ухудшением результата на следующих выборах (Партия Свободы в Австрии после 2000 г., правопопулистские партии в Дании и Финляндии на последних в своих странах выборах). Явный спад в поддержке наблюдается после «громких побед» у Республиканской партии в США и «брекзитовских» консерваторов в Великобритании. Трудно предсказать «среднесрочную судьбу» популистов в Германии и Франции. Пожалуй, главный – выявленный нынешним кризисным этапом – секрет «живучести» либерального мейнстрима на Западе в том, что его оппоненты редко находят дееспособный альтернативный политический курс.

5. В странах, где правящие правоцентристы были вынуждены скорректировать свою позицию (самый наглядный пример – консерваторы в Великобритании, реализующие «Брекзит», или правящая коалиция в Голландии), также происходят важные, но не драматические «подвижки вправо». При этом, британские консерваторы так и не смогли пока найти удовлетворительное решение «антиглобалистской» проблеме Брекзита. Другой вариант адаптации истеблишмента к вызову популизма – перехват стилистики и отчасти риторики популистов, но без отхода от основных принципов «либерального консенсуса». Самый яркий пример такой политики – Эммануэль Макрон во Франции, во многом – Себастьян Курц в Австрии. Макрону в 2017 г. удалось переиграть своих популистских оппонентов на том, что он представил «непопулистскую альтернативу» прежнему политическому истеблишменту. На посту президента Макрон, казалось бы, вопреки логике сегодняшего расклада политических сил, ведет линию либерально-глобалистского консенсуса: реформа трудовых отношений, внедрение более жестких экологических стандартов, заявка на новую интеграционную политику в Евросоюзе[xxi]. Если ему удастся выдержать «контратаку желтых жилетов», это может стать примером для либеральных сил во всей Европе.

***

Предугадывать траекторию изгибов спирали – дело неблагодарное. Тем более, что связь между судьбами глобализации и динамикой общественно-политических настроений отнюдь не линейна. Успехи глобализации, безусловно «работают» на укрепление либеральных ценностей. При ее пробуксовке на поверхность выходят издержки неравномерности этого процесса. Альтернативного либеральной демократии – равно как и глобализации -«цивилизационного проекта» и не появилось: речь идет о ситуативных, и разных для различных стран и политических игроков проектах, отменяющих или тормозящих развитие по описанной нами спирали, что в некоторых случаях может оказаться вполне рациональным, в других же просто представляет собой реакционный откат.

За последнее десятилетия тяжелые уроки пришлось учить и правителям западных стран, пытавшихся справиться с последствиями глобального экономического кризиса, и либеральной демократии как политическому сообществу, в большинстве случаев и поставившего этих правителей к кормилу власти. То, как они пытаются справиться с последствиями этого кризиса в политике, вкратце описано выше. Какие перспективы ждут мировую экономику, и в какой форме будут развиваться процессы глобализации – вопросы, выходящие за рамки нашего анализа. Очевидно, что взаимосвязь этих процессов тем больше будет работать на продвижение либеральной демократии, чем больше внимания будет уделяться купированию последствий их неравномерности, чтобы в глобализации было больше «победителей» и меньше «проигравших».

Борис Макаренко – президент Центра политических технологий

Оригинал материала опубликован на сайте фонда «Либеральная миссия»

[i] Deutsch Karl W. Social Mobilization and Political Development // The American Political Science Review, Vol. 55, No. 3 (Sep., 1961), pp. 493-514

[ii] Inglehart R. Modernization and postmodernization: Cultural, economic and political change in 43 societies. - Princeton: Princeton univ. press, 1997. - 453 p.

[iii] http://www.worldvaluessurvey.org/WVSContents.jsp

[iv] Polanyi K. The Great Transformation. — Boston: Beacon Press, 1944.

[v] Moore, Barrington Jr. 1966 (1992 reprint). Social Origins of Dictatorship and Democracy. Boston: Beacon Press

[vi] Pye L. Political Science and the Crisis of Authoritarianism // American Political Science Review. — 1990. — Vol. 84(1). — P. 3–19. pp. 5-7

[vii] Данн, Дж. Не очаровываться демократией./ пер. с англ. И.Кушнаревой. – М.:Изд-во Института Гайдара, 2016. – 160 с. С.17

[viii] Липсет М. Политический человек: Социальные основания политики. Расширенное издание / Пер. с англ. Е.Г. Генделя, В.П. Гайдамака, А.В. Матешук. - М.: Мысль, 2016. - 612 с., сс. 338-339

[ix] Manin, Bernard. 1995. Principes du Gouvernement Representatif. Paris:Calmann-Le´vy.

[x] Agonistics: Thinking The World Politically. London – New York: Verso, 2013.

[xi] Fukuyama, F. The End of History, Free Press, N.Y., 1992

[xii] Этнокультурный конфликт: новая реальность современного мира/ под ред. Гонтмахера Е.Ш. и др., - М.: Русское слово, 2014, 280 с. Стр. 124-128

[xiii] Dahl, R. “reflections on Opposition in Western Democracies”, Government and Opposition, 1: 1 (1965), pp. 21-22

[xiv] Inglehart, R. and Norris, P. Trump, Brexit, and the Rise of Populism: Economic Have-Nots and Cultural Backlash. Harvard University 2016. https://research.hks.harvard.edu/publications/workingpapers/Index.aspx

[xv] Макаренко Б. И., Петров Н. В.Введение. Популизм в России и Европе // В кн.: Популизм как общий вызов / Рук.: Н. В. Петров; науч. ред.: Б. И. Макаренко, Н. В. Петров. Политическая энциклопедия, 2018. С. 8-15.

[xvi] Minkenberg M. 2000. «The renewal of the radical right: between modernity and anti-modernity." Government and Opposition Volume 35, Issue 2 April 2000, pp. 170-188. P. 187

[xvii] http://www.people-press.org/2014/06/12/political-polarization-in-the-american-public/

[xviii] Krastev, I. The Unreveling of the Post-1989 Order. Journal of Democracy, Vol.27 No 4 October 2016, pp.8-11

[xix] Медушевский А.Н. Конституционная ретрадиционализация в Восточной Европе и России. // М. Сравнительное конституционное обозрение. № 1 (122) 2018. сс. 13-31.

[xx] Foa R.S., Mounk Y. The democratic disconnect // Journal of democracy. - Baltimore, 2016. - Vol. 27, N 3. - P. 5-17. Manin, Bernard. 1995. Principes duGouvernement Representatif. Paris:Calmann-Le´vy.

[xxi] https://www.elysee.fr/emmanuel-macron/2019/03/04/for-european-renewal.en

Версия для печати