17.04.2020 | Политком.RU

Будет ли мир прежним? Мировая политика после пандемии

Формула-клише «мир уже не будет прежним» сегодня – на пике страхов – неизбежна, но бесполезна. Пандемия коронавируса оказалась настолько неожиданной для стран Европы и США, что сегодня даже в экспертном сообществе все еще доминируют эмоции, а потому очень трудно преходящее отделить от долгосрочных трендов. Тем не менее, возможные линии политических перемен можно обозначить уже сегодня, считает президент «Центра политических технологий» Борис Макаренко.

Легко прогнозируются перемены, диктуемые непосредственной реакцией на пандемию. Все научатся мыть руки, почти все – общаться в онлайне, больше будет инвестиций и исследований в эпидемиологии и фармакологии, уже возникает «снизу» – из корпоративной солидарности – новый формат сотрудничества людей медицинской профессии.

Сложнее предсказать глубину падения экономики и занятости. Нобелевский лауреат Пол Кругман указывает: если глубокий экономический кризис 2008 года «уронил» американскую экономику на шесть процентных пунктов, число рабочих мест – на пять, а вследствие пандемии этот урон будет в несколько раз сильнее. За три недели острой фазы пандемии, по подсчетам American Institute for Economic Research, 17 миллионов американцев лишились работы. По миру пандемия грозит более чем полутора миллиардам рабочих мест – такими цифрами рынок труда не оперировал никогда. Падение экономик после 2008 г. вызвало волну популизма – левого и правого, серьезные сомнения в сущности либеральной демократии. Прямого повтора такой ситуации не будет – ниже объясним, почему, но пережитые страхи и снижение уровня жизни неизбежно повлияют на общественный запрос к политикам.

Факторы перемен и преемственности

Общее предположение: при неизбежных переменах такого масштаба и люди, и государства будут вести себя в соответствии со своим общественно-генетическим кодом, заданным и политической культурой, и институциональным устройством государств и обществ. Собственно, они и во время пандемии себя так ведут. В Ухани – жесточайший карантин, чуть ли не заваренные двери подъездов и развоз плошек риса. В Европе, особенно южной – меры мягче и традиционная «хитрость обывателя» типа сдачи в аренду собак для прогулок. А эмоциональная жестикуляция и драматические интонации мэров итальянских городов, призывающих соблюдать самоизоляцию, столь выразительны, что смысл обращений понятен без перевода.

Очевидно, что некоторые общества легче и лучше мобилизовались на борьбу – от организации медицинской помощи до введения карантинных мер. Хотя есть исключения, «северные» в этом были эффективнее «южных» (по крайней мере, в Европе), «закрытые» – лучше «открытых». Значит ли это, что выход из пандемии породит обратные тенденции?

Во-первых, демократии останутся демократиями, рыночные экономики – рыночными. От Второй Мировой до наших дней функции государства даже в демократиях скорее преумножались, но не подавляли рынка и не устанавливали диктатур. Не первый (наверное, и не в последний раз) роль государства резко возрастает во время войн, кризисов – теперь вот и эпидемии. И мобилизационные меры, и запреты вводились. Но после этого все возвращалось к «естественным границам». В открытой рыночной экономике малые бизнесы умирают (к счастью, не в физическом смысле) сотнями, но рождаются тысячами – и сегодняшние меры поддержки выстроены так, чтобы облегчить процесс их возрождения. Открытая политика позволит сформулировать новый общественный запрос – и принудить политиков конкурировать за наиболее адекватные ответы на него; если это приведет к смене власти – стабильность не нарушится, там это – дело привычное. В закрытых обществах у государства больше маневра в регулировании экономики и сдерживанию недовольства, но они не застрахованы от ошибок и перегибов в этом регулировании, что может сделать его неэффективным.

Во-вторых, внутриполитическая волатильность начнется не сейчас, а после окончания пандемии. По известному социологам «закону Токвиля», «во время кризиса не бунтуют (не баррикадами, а голосованием) – слишком страшно; бунтуют, когда страхи позади, и хочется наказать тех, кто в кризисе виноват». А вот тут общество оказывается на развилке: по еще одному известному социологическому закону, голосуют против власти тогда, когда предложение благ от власти слишком сильно отстает от ожиданий общества. Двенадцать лет назад практически на всем Западе ведущая сила правящей коалиции терпела поражение на первых после кризиса выборах (начиная с победы Барака Обамы). Но теперь ситуация иная: общество не будет винить власть в самом факте эпидемии – она «природогенная», хотя может усомниться в эффективности предпринятых мер противодействия. Общественные ожидания от власти поначалу скорее снизятся. У власти появится шанс реализовать посткризисную стратегию – и реагировать общества будут скорее на нее.

В-третьих, практически любая модель восстановления экономики и нормального жизненного уклада будет подразумевать большие государственные вливания, то есть политика станет перераспределительной. Это – исторический шанс для левых переопределить «левую идею», находящуюся в глубоком кризисе последнее десятилетие – трудно сказать, как именно, потому что все попытки последних лет оказывались малопродуктивными. В США, к примеру, уже сегодня виден рост запроса на «левую повестку» Берни Сандерса, особенно по части медицинского страхования – хотя сам он из президентской гонки уже выбыл. Конкуренция развернется между левыми традиционными (в большинстве случаев – социал-демократами), левыми новыми (в том числе – «зелеными») и левыми популистами, главный лозунг которых – эгалитарное распределение благ. Если в минувшее десятилетие привычные рецепты социал-демократов по усилению перераспределительной функции государства проигрывали более «свежим» запросам, то после кризиса они могут оказаться более востребованными. Впрочем, и их соседи по левой нише будут предлагать свои рецепты.

В-четвертых, на правом фланге политической борьбы ситуация иная. Традиционные правые – консерваторы, христианские демократы имеют шанс доказать свою эффективность, переопределить модель социального государства. А вот правым популистам, вопреки многим прогнозам, популярным в России, придется нелегко: их подъем в 2015-2017 годах – плод выхода на авансцену политики темы идентичности, антимигрантских настроений и национального эгоизма. В экономике и социальной политике правые популисты не сильны. После пандемии какое-то время останутся закрытыми (или полуоткрытыми) границы, сохранятся барьеры на пути иммиграции. В антикризисной политике будет менее видна роль брюссельской бюрократии. Те «синие воротнички», которые шли за правыми популистами в последние годы, могут обратить свои взоры к политикам, более убедительным в социальной сфере и экономике. Впрочем, вряд ли будет единая модель новой конкуренции – правящие популистские партии, например в Венгрии и Польше или изоляционизм пост-брекзитовской Британии, вполне могут оказаться жизнеспособными и после пандемии.

Что же касается России, то для ее внутренней политики пандемия будет иметь скорее косвенное, чем прямое значение. То, что в мерах господдержки куда меньшая, чем на Западе, составляющая помощи частному, малому и среднему бизнесу – ожидаемо. Прежде всего потому, что его доля в российской экономике существенно скромнее. К тому же более двух третей взрослого населения свой основной доход получает от государства. Также и потому, что государство (читай – бюрократия) к малому бизнесу относится как к незаконнорожденному дитяти: «купил подешевле, продал подороже... жулики по определению...» Только вот без частной инициативы, без снижения регуляторного бремени и административного давления после кризиса экономику не удавалось поднять и в минувшее после прошлого экономического кризиса десятилетие. Вряд ли удастся это сделать и сейчас. Тем более, что на высокие доходы от экспорта углеводородов надежда слабая. Стагнация экономики и доходов грозит смениться спадом, оправиться от которого быстро не удастся. И это повлияет на общественные настроения. «Телевизору» станет все труднее конкурировать с «холодильником» в борьбе за умы и сердца россиян. Неизбежно усилятся и популистские настроения, и фрустрации городского среднего класса, занятого в сфере торговли и услуг.

Дела международные

О том, как изменятся отношения между государствами, рассуждать еще труднее. Сегодняшние тенденции скорее пугают: с новой силой вспыхнули информационные войны, обвиняющие «другую сторону» в распространении эпидемии, восстановились границы между европейскими государствами, трудно выстраивается сотрудничество и взаимопомощь в борьбе с вирусом.

Но есть и обнадеживающие факторы. Сам по себе глобальный характер угрозы – объективный стимул к взаимодействию. Не такой сильный, как если бы на Землю напали марсиане, но тоже очень значительный. Примеров международного «маневра ресурсами», когда медики, койки, медицинское оборудование передается туда, где ситуация с пандемией сегодня самая отчаянная, уже немало. Европейский Центробанк без особо шума предпринял меры, позволившие избежать волатильности евро. Все же удалось достичь компромисса по объемам добычи нефти, столь нужного в условиях резкого падения спроса на нефтепродукты.

В хорошем сценарии пандемия заставит задуматься о глобальности мира (к примеру, как глобальное потепление может спровоцировать появление новых угроз здоровью человечества), а восстановление передвижений по миру и постепенное открытие границ (тут речь явно идет о паре лет минимум – пока не сделают вакцину и не привьют ее в достаточном количестве) будет происходить с оглядкой. И это позволит скорректировать слишком быстрый и хаотичный процесс глобализации.

В плохом сценарии крупные страны будут стремиться переложить издержки кризиса на других – от поиска виноватых в его распространении до попыток создать себе односторонние преимущества в мировой торговле и экономический эгоизм породит новые обострения в международных отношениях. Первый наиболее вероятный конфликт – экономическая война между США и Китаем.

***

Возвращаясь к заголовку: нет, мир не будет прежним. Но в нем будут действовать те же законы социальной мобилизации, отношений между государствами, между властью и обществом. Насколько разумным окажется человечество в «мире после пандемии» – зависит от самого человечества.

Версия для печати