14.07.2020 | Алексей Макаркин

Культура, репутация и память

Культура остается – даже если ее преследуют, будь то циники, фанатики или просто люди, не понимавшие величия современников.

Есть хороший фильм «Императорский клуб» — про американскую элитную школу. Не столь известный, как «Общество мертвых поэтов», но от этого не менее примечательный. В нем учитель истории (его играет Кевин Клайн) на первом занятии предлагает ученикам прочитать надпись следующего содержания: «Я, Шутрук-Наххунте, царь Аншама и Сузы, суверен земли Элама. Бог Иншушинак покровительствовал мне, и я победил Сиппap, я захватил стелу, изображающую Нарам-Суэна, присвоил ее и переправил ее в Элам, а затем установил ее перед моим богом ».

Шутрук-Наххунте («Ведомый богом Солнца по праведному пути») правил в Эламе примерно в 1185 – 1155 годах до нашей эры. Элам находился на территории нынешнего Ирана, а Сиппар – Ирака. В школьных учебниках истории нет ни Элама, ни тем более Шутрук-Наххунте. Даже когда говорится о законах Хаммураппи, стелу с которыми этот коллекционер трофеев тоже доставил в Элам. Что неудивительно, потому что он распорядился стереть часть законов, подпортив уникальный исторический источник. Некоторые историки считают, что он намеревался уничтожить весь кодекс, чтобы на его месте разместить очередную однотипную надпись о своих заслугах, но неожиданно умер, что спасло для истории бесценный памятник.

Учитель из фильма «Императорский клуб» на примере эламского правителя объясняет своим ученикам, что великие амбиции и завоевания без вклада в историю не имеют значения. Вклад в историю в его понимании – это прежде всего роль в развитии цивилизации и культуры. Отсюда и предложенный школьникам список альтернатив грубой силе, олицетворенной Шутрук-Наххунте. Это вполне ожидаемые Сократ, Платон, Аристотель, Цицерон, но и Цезарь с Августом. Первый не только полководец, но и автор «Записок о Галльской войне», второй поощрял деятельность Мецената.

Сюжет из «Императорского клуба» приходит на память при рассмотрении отношения общественного мнения к отечественной истории. И здесь мы видим тенденции, которые нельзя описать в рамках одного вектора. Россия традиционно считается страной «государственнической», только изредка – но глубоко и драматично – сваливающаяся в бунт и разрушение. Нередко считается, что россияне почитают только авторитарных и тоталитарных правителей – но при ближайшем рассмотрении (опросы Левада-центра) выходит, что это не совсем так. В ответ на вопрос о великих людях они, обращаясь к школьной программе, называют не только государственных деятелей, но и писателей, вспоминая школьную программу, в которой заложен канон, остающийся в памяти на всю жизнь. Очень часто называют Александра Пушкина, реже Льва Толстого и Михаила Лермонтова (примечательно, что растет интерес к Лермонтову – похоже, что для части аудитории он перестает быть только «продолжателем» Пушкина).

Но и когда речь идет о правителях, то ситуация не столь проста, чтобы ее объяснять тоталитарным мышлением. Иосиф Сталин получил «первое место» в опросах 2012 и 2017 годов за счет большого набора факторов – от военно-патриотического до протестно-антиэлитного. Фактически речь идет о нескольких и весьма разных категориях россиян, назвавших имя «вождя народов» – и ортодоксальный идеологический сталинист мало похож на сторонника «аскета в шинели», преследовавшего начальников и не имевшего счетов и собственности за границей. С Петром I тоже непросто – он воспринимается не только как самодержец и полководец, но и как основатель Петербурга, стремительно, революционными методами «европеизировавший» страну, насаждавший науки и просвещение (об оборотных сторонах этого насаждения широкой аудитории известно существенно меньше). Владимир Ленин – уходящий герой, почитание которого нередко связывается не только с коммунистической идеологией, но и с воспоминаниями об ушедшей молодости, когда у памятника вождю назначали свидания, а на грамоте за хорошую работу, которую начинающему инженеру вручал директор завода, тоже был ленинский профиль.

Еще интереснее другое – Пушкин, конечно, «наше всё», но советская школа прочно создала одномерный образ вольнолюбивого поэта, противостоявшего власти. Понятно, что в разные годы Пушкин был разным – он и надеялся на Николая I, который помог освобождению греков и подверг ревизии ханжеские благоглупости последних годов правления Александра I, и включился в патриотический антипольский подъем. Но Пушкин-«лоялист» в общественном мнении не утвердился до такой степени, как «бунтарь» (тем более, что в финальном «Памятнике» он вспомнил именно про свободу и милость, а не дал очередную отповедь «клеветникам России»).

И еще важный момент, который трудно замерить с помощью количественных исследований – репутация и память. Храбрый кавалерийский генерал, герой двенадцатого года, освободитель Нидерландов, человек совсем не злой – Александр Бенкендорф сильно испортил свою репутацию не слишком тактичным поведением в отношении Пушкина. Причем генерал явно не понимал, почему он должен как-то иначе вести себя с камер-юнкером, да еще и с невоевавшим штафиркой, не поднявшимся на службе выше титулярного советника. Эксклюзивности Пушкина для русской культуры он явно не представлял – тем более, что по тиражам и популярности среди главного читающего – мелкочиновного – слоя Фаддей Булгарин был куда успешнее.

Другой пример – 1911 год. Недавно назначенный министр народного просвещения Лев Кассо начинает «чистку» университетов. В отличие от простодушного в политике Бенкендорфа Кассо был умным циником. Он сам являлся профессором, неплохим цивилистом, хорошо знал профессиональное сообщество и пришел к заключению, что для разгрома оппозиции надо подорвать ее материальную базу – чтобы государство не платило деньги неблагонадежным профессорам и приват-доцентам, а те, в свою очередь, не воспитывали бы юношество в духе свободомыслия. Началась «чистка» с Московского университета, где она приняла массовый характер, но затем стали увольнять преподавателей и других высших учебных заведений, используя возможности законодательства, которыми предыдущие министры брезговали (например, перевод профессора из столицы в провинцию). И что? Сейчас Кассо помнят немногочисленные историки и юристы, а Владимир Вернадский, которого он, как и многих других, выставил из университета – один из прославленных ученых ХХ века с высокой нравственной репутацией.

В советское время примеры становятся более многочисленными и брутальными – и Кассо на фоне новых начальников выглядел вполне умеренным, а Бенкендорф вообще добрейшим попечителем. Приведу только один – про Осипа Мандельштама и Петра Павленко. О Мандельштаме сказано и написано много, твердокаменный большевик Павленко прочно забыт. А ведь в сталинское время его причисляли к «выдающимся» (один шаг до величия!), вручили четыре Сталинские премии (все первой степени), много издавали. Да и человек был не без положительных черт – будучи смертельно болен, помогал начинающим писателям. И, с другой стороны, приглашение Павленко – видимо, как эксперта по литературе и литераторам – на Лубянку посмотреть на допрос Мандельштама. И когда тот начал биться на полу, Павленко холодно проговорил: «Мандельштам, Мандельштам, как вам не стыдно». Вот это в истории останется – в отличие от идеологически правильных книг.

Культура остается – даже если ее преследуют, будь то циники, фанатики или просто люди, не понимавшие величия современников. Учитель истории из «Императорского клуба» оказался прав. Хотя именно в наши дни есть немалый соблазн предположить, что Аристотеля с Цицероном выкинут за борт истории. Только не власти, а участники массовых протестов под лозунгом Black Lives Matter, и не как умников, а как рабовладельцев. И умеренные либералы оказываются в тяжелой ситуации – с одной стороны, живущие в прошлом трамписты, пытающиеся сохранить несохранимое (и даже судьи Верховного суда, назначенные Дональдом Трампом, стремятся дистанцироваться от столь радикальной версии консерватизма, потому что она сильно расходится с современным пониманием права). С другой, тоже радикалы – бесшабашные иконоборцы, сносящие памятники и подвергающие прошлое строгому, часто не слишком компетентному и пристрастному из-за сильных эмоций, суду.

Но вспомним, что еще перед Первой мировой футуристы призывали выбросить туда же Пушкина, Толстого, Фёдора Достоевского. Понятно, что ничего не получилось, но радикальные бунтари Владимир Маяковский и Велимир Хлебников сами стали частью мировой культуры. В 1968-м в Париже юные студенты охотно и демонстративно цитировали Мао и Троцкого – и мир не развалился, хотя и изменился, став более свободным и открытым. Так что и сейчас не стоит ждать революций. И хотя, по Экклезиасту, кто умножает познания, умножает скорбь, но он же сказал и другое: «Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас». Так что исторические аналогии побуждают к рассудительности.

Алексей Макаркин – первый вице-президент Центра политических технологий

Оригинал материала опубликован на Русская Idea.

Версия для печати