26.08.2021 | Алексей Макаркин

Триумф русофобии: как маргинальное понятие пополнило язык российской власти

Термин «русофобия» в последние годы переживает подлинный триумф. В 1990-е годы он обычно употреблялся в публичном пространстве в рамках национал-патриотической ниши, и если и распространялся за ее пределы, то «влево», в направлении другой ниши — коммунистической.

Но уже в нулевые годы он постепенно распространяется в провластной среде, а после начала новой холодной войны с Западом в 2014 году прочно обосновывается в официальной риторике.

В нынешней предвыборной кампании он также задействован: за месяц до выборов депутат от «Единой России» Александр Хинштейн заявил о разработке законопроекта, запрещающего русофобам въезд в Россию. Поводом послужили несколько историй, происшедших в Киргизии (покупатель ударил девушку-продавца, ответившую ему на русском языке) и Казахстане (языковые рейды местных националистов). Но к числу русофобов закон относит множество категорий иностранцев. Например, под понятие «распространяющих ложные сведения об СССР в годы Второй мировой войны» могут подпасть многие европейские историки, без оглядки на российские запреты продолжающие сравнивать Сталина и Гитлера. Могут возникнуть и казусы — например, в 2015 году в Петербурге на «Международный консервативный форум» собрались европейские ультраправые, сильно не любящие Америку и возлагающие свои надежды на Россию. При желании некоторым из них можно легко инкриминировать «отрицание итогов Нюрнбергского процесса» (еще одно основание для недопуска русофобов), но таких деятелей русофобами в современной России не считают.

Существует ли русофобия

На этот вопрос можно ответить просто — да, она существует. Как и множество других подвидов ксенофобии. Есть люди, по тем или иным причинам не любящие американцев, немцев, французов, англичан. Русофобия на этом фоне мало чем выделяется — она присутствовала еще в листках, посвященных жестокости Ивана Грозного, и в подложном «Завещании Петра Великого». В XIX веке русофобия была свойственна многим европейским левым и либералам — для них Россия была архаичной абсолютной монархией без всякого намека на народное представительство, разгромившей два польских и венгерское восстания. В свою очередь, в России была распространена англофобия, в рамках которой англичане выглядели циничными экспансионистами, к тому же ненавидящими Россию как оплот православия («коварный Альбион», «англичанка гадит»).

При этом русофобия (как и любая другая фобия) не означала тотальной ненависти ко всему русскому — она предусматривала резкое неприятие политики российской власти и раздражение в отношении русского народа, который послушен монарху и не борется за свои политические права (а следовательно, по мнению европейцев, нецивилизованный). В этом отличие русофобии и других аналогичных фобий от антисемитизма. Для последовательного антисемита не могло быть хорошего иудея, а после того, как религиозная идентичность стала вытесняться национальной, то и хорошего еврея. Последнее и заложило основу для Холокоста.

Уникальна ли русофобия

Современное понимание русофобии в России связано с признанием ее уникального характера. Люди, искренне считающие допустимой любую другую национальную фобию, делают единственное исключение для России. И это связано с двумя причинами.

Первая относится к национально-патриотической нише и носит ярко выраженный антисемитский характер. Еще в 1982 году математик Игорь Шафаревич выпустил в самиздате работу «Русофобия», оказавшую большое влияние на идеологию крайне правых и фактически вернувшую полузабытое понятие в современный российский дискурс. В русофобии Шафаревич обвинил значительную часть евреев («русофобская литература находится под сильным влиянием еврейских националистических чувств»), попутно инкриминировав им все беды, связанные с российской революцией. Многочисленные перечисления фамилий евреев-революционеров (нередко с ошибками), восходящие к ультраправой малотиражной эмигрантской литературе, стали знакомы отечественному читателю именно из «Русофобии» и выглядели простым объяснением российской трагедии ХХ века. В рамках этой концепции русофобия выглядела не локальным явлением, а частью масштабного антироссийского заговора, оказывающего влияние на судьбы страны и мира.

Вторая причина способствовала распространению термина далеко за пределы конкретной субкультуры. Под русофобией многие стали понимать некую заведомо лживую кампанию против страны, спасшей мир от нацизма и потерявшей на войне 27 млн человек. Травма от распада СССР усиливалась именно в связи с ощущением ее несправедливости и незаслуженности — почему такая участь не постигла США, потерявших на войне менее полумиллиона и не подвергшихся страшным разрушениям? Отсюда и сильный эмоциональный протест, который вызывают в современной России нормальные для исторической науки сравнения процессов распада различных империй, для России как страны-победительницы и страны-жертвы делается исключение, ее распад считается незакономерным и несправедливым. А сами сравнения тоже относятся к русофобским.

Этот подход может объединить представителей разных идеологических взглядов, которые привносят в него важные для себя, иногда плохо совместимые друг с другом элементы. Коммунист, например, еще вспомнит про то, что Запад ненавидит Россию как страну первой в мире пролетарской революции (нетрудно заметить, что такая трактовка полностью расходится с книгой Шафаревича). А русский националист напомнит про Святую Русь, удерживающую мир от моральной гибели и ненавидимую поэтому западными же сторонниками греховной демократии. Так термин «русофобия» стал терять антисемитскую окраску, легализуясь в публичном пространстве.

Не только выборы

Впрочем, нынешнюю кампанию против русофобов нельзя сводить только к выборам. Тем более что акцентирование внимания на этом вопросе может быть неэффективным с электоральной точки зрения. Избирателей интересует прежде всего внутренняя повестка, связанная с ценами, пенсиями, пособиями, безработицей. Борьба с русофобией к ней никак не относится.

Важнее глобальное представление о том, что мир наполнен открытыми врагами и неверными союзниками России, то есть ощущение осажденной крепости. В этой логике Запад является системным противником России, желающим ее ослабления, поддерживающим внутрироссийскую оппозицию и стремящимся укрепить Украину как антиРоссию. Партнеры же по Евразийскому союзу, противящиеся политической интеграции и стремящиеся (с разной степенью успешности) к многовекторности во внешней политике, выглядят крайне ненадежными и неблагодарными за прошлые территориальные «подарки» или нынешнее покровительство России.

Соответственно, многие шаги в публичном пространстве, сделанные Россией в 1990-е и даже нулевые годы для совместимости со странами дальнего и ближнего зарубежья, де-факто дезавуируются как не повлекшие за собой встречного движения. Ставка делается на утверждение собственной идентичности без оглядки на другие страны. Речь идет не только о текущих политических решениях, но и о политике памяти. И далеко не только об особенно болезненно воспринимаемом в российской элите украинском вопросе.

Полтора десятилетия назад Владимир Путин, Герхард Шредер и Жак Ширак вместе праздновали 750-летие Кенигсберга, и тогда же местный университет получил имя Канта. А в 2018-м начальник штаба Балтийского флота лично агитировал моряков проголосовать против присвоения местному аэропорту имени писавшего «непонятные книги» философа-«чужестранца» — в результате аэропорт получил имя императрицы Елизаветы Петровны, при которой Кенигсберг на некоторое время был присоединен к России. Сейчас трудно представить себе российского лидера, возлагающего венок в Катыни, как это было в 2010 году, — в новом варианте катынского музея продвигается российская версия советско-польских отношений, неприемлемая для общественного мнения Польши. Великая Отечественная война все чаще трактуется в российском информационном пространстве как война Европы, объединенной Гитлером и движимой русофобией, против России.

Усиливаются претензии и к союзникам. Еще задолго до нынешней избирательной кампании, в декабре прошлого года, депутат Вячеслав Никонов заявил, что территория Казахстана — это большой подарок со стороны России. Эти слова вызвали протесты в соседней стране. Нынешние высказывания по поводу событий в Казахстане и Киргизии и законопроект Хинштейна вписываются в эту же логику. Проблема в том, что подобная позиция никак не способствует росту доверия со стороны немногочисленных союзников России.

Алексей Макаркин – первый вице-президент Центра политических технологий

Оригинал статьи опубликован на сайте Forbes

Версия для печати