27.04.2006 | Илья Левин

Раздвоения Италии

Тема парламентских выборов в Италии, привлекшая к себе небывало живой интерес в стране и за ее пределами, как-то вдруг зависла в вакууме неопределенности. Вроде бы бюллетени подсчитаны и пересчитаны, и выявлен пусть крайне малый, но вполне определенный перевес левоцентристской оппозиции над правящим правоцентристским правительством. Вроде бы сомнений насчет того, кому управлять страной следующие пять лет, не осталось. И вместе с тем ясные, казалось бы, очертания электоральных итогов день ото дня становятся все более расплывчатыми.

Прежде всего на первый план выходят календарно-институциональные обязательства. По закону новоизбранные палата депутатов и сенат проведут первое заседание 28 апреля. Начнется непростая процедура формирования партийных фракций и внутренних структур парламента: выбора председателей палат, их заместителей, глав комитетов и комиссий и т.д. Сразу вслед за этим на совместном заседании палат с участием трех представителей от каждой из 20 областей предстоит избрание президента республики (полномочия Карло Адзельо Чампи истекают 19 мая). В новейшей истории Италии были случаи, когда для избрания главы государства требовалось больше 20 туров голосования – нет уверенности, что на этот раз дело пойдет более споро.

Тем временем подойдет срок муниципальных выборов – они назначены на 28 мая (для второго тура зарезервирована дата 11 июня). Шансы на то, что новое правительство сформируется и станет дееспособным раньше середины первого летнего месяца, таким образом, невелики. «Неотложные», «критически важные», «жизненно необходимые» решения, которыми были полны предвыборные речи, откладываются на довольно долгий срок.

Между тем за эти недели многое может измениться. И в ходе дележа парламентских постов, и при избрании президента двум блокам, разделенным по результатам выборов какими-то 0,07% голосов, придется договариваться, находить компромиссы. Как знать, не материализуется ли к этому времени решительно отвергаемая Романо Проди идея Большой коалиции, чего домогается Сильвио Берлускони?.. На реализацию такого проекта работают как замыслы более молодых и честолюбивых деятелей, выглядывающих из-за плеч лидеров в каждом из двух блоков, так и влиятельные международные силы, заинтересованные в том, чтобы не дать Италии примкнуть к Германии и Франции в усилии сообщить новый импульс европейской интеграции¹.

Но даже если сколько-нибудь полную оценку апрельским выборам можно будет дать лишь по прошествии времени, представляется, что и само это голосование, и выявленные им линии размежевания заслуживают пристального внимания и разбора. По крайней мере, с точки зрения уточнения/пересмотра некоторых устоявшихся общих мест современной политологии, касающихся не одной лишь Италии.

1. В первую голову, разумеется, речь пойдет о связке политика – СМИ. Своим международным резонансом минувшая избирательная кампания в Италии, самоочевидно, обязана участию в ней Сильвио Берлускони (достаточно представить себе, что соперником Проди был бы любой другой из итальянских политиков, чтобы понять, что интерес к борьбе понизился бы в несколько раз). Всякий, кто принимается писать об этом персонаже, рискует тем, что не сумеет остановиться. В самом деле, фигура ярчайшая. О Берлускони написано более 80 книг в Италии и за ее пределами. Счет статей и очерков идет на многие тысячи. Есть уже и посвященная ему беллетристика – в разной степени авантюрно-детективно-фантастического жанра (в Англии, к примеру, вышел роман «Бонус Берлускони», герой которого миллиардер, добивающийся признания этого самого «бонуса», дающего право на безнаказанное нарушение закона² ). О нем снимают художественные фильмы (один из них с говорящим названием «Кайман» появился перед самыми выборами) и выпускают компьютерные стрелялки. Нечего и говорить, что он любимый герой политических карикатуристов всего мира.

С момента его «выхода на поле» (футбольная лексика – один из его фирменных знаков) в 1994 г. возникло понятие берлусконизма как обозначение особого типа связи между Большими деньгами, Mass media и Властью. Он первым (по крайней мере, в Италии) оценил возможности телевидения как средства обогащения и установления контроля над обществом. Бизнес-чутье и политическое покровительство лидера социалистов Беттино Кракси (позже умершего в добровольном изгнании из-за висевших на нем судимостей) позволили Берлускони в обход закона (в дальнейшем модифицированного специально для него) создать гигантскую медийную корпорацию: три общенациональных канала, две кинокомпании, крупнейшая рекламная фирма (с «встроенным» социологическим центром), добрый десяток издательств, в числе которых и самое большое в стране, выпускающее среди всего прочего две общенациональные газеты и наиболее распространенный иллюстрированный еженедельник; высокодоходный футбольный клуб «Милан» и много чего еще.

О том, как структурировано и функционирует все это хозяйство, как дифференцировано по уровням и типам аудитории, какие конкретно технологии использует, – обо всем этом, по-видимому, будет написано в учебниках по тележурналистике. Берлускони при этом не просто владелец, менеджер, стратег, вдохновитель и т.д. Он – главный коммуникатор, непосредственно воздействующий на зрителей/слушателей. Комментаторы часто пишут о его харизме. Неоспоримым во всяком случае является его артистизм, сценическая одаренность, способность к перевоплощениям. В одно и то же время он может выступать всепобедительным триумфатором и вызывающей пронзительную жалость жертвой (например, судебных преследований), закованным в панцирь официальности государственным деятелем и рубахой-парнем, отпускающим казарменные шуточки. Можно утверждать, что никогда еще у Италии не было такого неординарного, разбитного, калейдоскопически протеичного премьер-министра. По обилию сменяемых обликов-масок Берлускони превзошел, пожалуй, даже дуче, который обожал сниматься в разных позах и костюмах.

Об интенсивности использования им медийного пространства говорят цифры мониторинга, осуществляемого межуниверситетским центром исследования политической коммуникации³ . В ведущих общенациональных газетах Берлускони на протяжении одного месяца был центральным персонажем статей и сообщений от 40 до 62 раз (в 2-3 раза чаще, чем Проди). Только в новостных передачах шести общенациональных телевизионных каналов он появлялся в 2-4 раза чаще, чем его соперник⁴ . Насколько и в какую сторону это могло подействовать на выбор избирателей?

Еще в середине 90-х годов, после первого прорыва Берлускони к власти, политолог Лука Рикольфи предложил методику анализа влияния ТВ на предпочтения электората. Из его расчетов следовало, что телевидение на парламентских выборах 1994 г. «переместило» из левого лагеря в правый 8-10% голосов ⁵. Эти выводы не убедили научное сообщество: в ходе развернувшейся дискуссии предложенный метод был сочтен чересчур сложным и недостаточно надежным. Примечательно, правда, что, по данным почти всех опросов, отставание правоцентристского «Дома свобод» от левоцентристского «Союза» на протяжении всего года перед нынешними выборами составляло 6-8% и было преодолено лишь в последние недели перед голосованием ⁶ .

Кроется ли в совпадении этих цифр некая закономерность или речь идет о простой случайности, смогут прояснить лишь специальные исследования – если, конечно, когда-нибудь удастся привести к единству всю массу разнородных факторов, определяющих электоральную динамику. Несомненным представляется то, что в итальянских выборах выпукло проявила себя взаимосвязанная тенденция к театрализации и персонализации политики, характеризующая современный мир. Берлускони воплотил эту тенденцию в максимальной степени, сделался ее живым олицетворением.

В свою очередь, театрализация и персонализация политики с помощью СМИ, и прежде всего ТВ, влекут за собой измельчание и банализацию ее содержания, отвлечение общественного внимания от действительно важных вещей к второстепенно-декоративным. По замерам уже упомянутого межуниверситетского центра, около четверти времени на шести ведущих общенациональных каналах ТВ занимали такие сюжеты, как перепалка между соперничающими блоками, хроника избирательной кампании, споры по поводу «равных условий», инвективы Берлускони против судей, между тем как политическим программам и экономике досталось чуть больше 5% ⁷.

В свое оправдание руководители телеканалов говорят, что отбирают для эфира то, что пользуется спросом у публики. Сам спрос, однако, как считает, например, Умберто Эко, изначально определяется сконструированным маркетологами образом «народа-потребителя», «народа-клиента», который в конечном счете и начинает вести себя скорее как «зрительская аудитория» (audience), нежели как «общество» ⁸.

Между властью и социумом складываются, по выражению знаменитого семиолога, отношения «медийного популизма», методично закрепляющие в массовом сознании картину «вертикального» отношения вождь-толпа (Берлускони, например, ни на каких съездах или ассамблеях не сидит «в президиуме» – всегда и неизменно он один на возвышении сцены). Популизм отличается также тем, что апеллирует к наиболее простым (если не примитивным) чувствам и решениям людей. Вряд ли случайно среди избирателей «Дома свобод» более половины (50,5%) признаются в приверженности к ксенофобии (враждебность к иммигрантам), а 47,1% приветствовали бы введение смертной казни (среди сторонников левоцентристской коалиции «Олива» таких 29,8 и 27,7%) ⁹ . Исход голосования под этим углом зрения можно рассматривать как своего рода индекс уязвимости/неуязвимости к воздействию популизма – политического режима, который в большинстве учебников политологии описывается как принадлежность по преимуществу мировой периферии (чаще всего Латинской Америки), но который, как можно видеть, способен подниматься и в Европе «на дрожжах» современных СМИ. Хотя, разумеется, устойчивость к телевизионному оболваниванию не единственный и даже не главный из факторов, влияющих на электоральное поведение.

2. За политическим выбором, как ни банально это звучит, стоят в первую очередь социально-экономические интересы. Линии размежевания этих интересов в Италии, как и в других развитых странах, давно уже не совпадают с традиционной демаркацией общества на «левых» и «правых». Точнее говоря, эта демаркация не детерминируется исходно конфликтом труда и капитала (хотя сам этот конфликт вовсе не исчез). С наступлением постиндустриальной эпохи типичное и стержневое для предшествующего, индустриального, периода противостояние в значительной мере уступило место неимоверно более сложной комбинации интересов.

По большинству параметров Италия уже вступила в постиндустриальную эру: 68% производства ВВП и 63,1% занятости приходятся на сферу услуг, в промышленности трудятся менее 32%, в сельском хозяйстве – чуть больше 5%. Распространенное (тоже не в последнюю очередь благодаря СМИ) представление о новейшем этапе экономического развития рисует обычно заводские корпуса из стекла и стали, заполненные роботами, и цеха-лаборатории с людьми в белых халатах, прильнувшими к окулярам микроскопов. Между тем на Апеннины постиндустриальная эпоха пришла не только и не столько в облике new economy, сколько в виде финансового и торгового посредничества, консалтинга и спекуляций с недвижимостью, шоу-бизнеса, индустрии моды, дизайна, рекламы, кино- и телефильмов, книжно-журнальной продукции; в виде численного роста лиц «свободных профессий» и персонала рекреационно-развлекательных заведений и т.д. ¹⁰

Следует добавить, что старая финансово-промышленная знать ревниво оберегала свою обособленность; существовало понятие «салона избранных», куда категорически не допускались чужаки. Памятным осталось презрительное «торговец рекламой», которым хозяин ФИАТ Джанни Аньелли отреагировал на появление Берлускони. Превращение миланского медиамагната в ключевую фигуру национального бизнеса стало для «салона избранных» во многом неожиданным сигналом о том, что отныне наряду с крупным капиталом, занятым в производстве материальных ценностей, свое место под солнцем ищет капитал, помещенный в производство нематериальных благ.

Интересы (в том числе стратегические) этих двух капиталов в ряде пунктов не просто различны, но и разнонаправленны. Начать с того, что «постиндустриальный» капитал использует относительно меньшую массу наемного труда (к примеру, в берлускониевской корпорации «Фининвест» занято около 40 тыс. человек – в десять с лишним раз меньше, чем на предприятиях концерна ФИАТ). Эта рабочая сила к тому же в среднем более высокой квалификации и более дробна в профессиональном отношении. Значительная часть таких работников делает ставку на инвестирование в собственный человеческий капитал и придает меньшее значение коллективным способам защиты своих прав; меньше половины занятых, по данным Всеобщей итальянской конфедерации труда (ВИКТ), считают, что знаменитый Статут прав трудящихся, вырванный рабочим движением в 70-е годы, адекватно выражает их интересы.

В отличие от хозяев промышленных компаний, жизненно заинтересованных в социальном мире на предприятиях, а значит – в партнерских отношениях с профсоюзами, «постиндустриальные» предприниматели видят в профсоюзах обузу и делают все возможное, чтобы от них избавиться (например, принуждают работников оформляться в виде «юридических лиц» и трудиться не по контрактам найма, а по договорам «о предоставлении услуг», т.е. без выплаты социальных отчислений и соблюдения других условий трудового законодательства; скажем, в персонале телевизионных и радиокомапний таких более трети). Перманентный конфликт с профсоюзами привел к тому, что в 2004-2005 гг. Италия вышла на первое после Испании место в ЕС по числу и интенсивности забастовок.

Крупная промышленность в Италии всегда жила под опекой и при поддержке государства: как в виде прямой финансовой помощи (субсидиями, дотациями, льготным кредитом), так и косвенной – достаточно вспомнить астрономические расходы на создание современных автострад ради прибылей ФИАТ, «Пирелли», «Пьяджо» и других компаний, связанных с автомобилестроением. «Постиндустриальный» капитал, особенно действующий в сфере финансовых спекуляций, заинтересован не только и не столько в поддержке государства, сколько в свободе от его опеки и контроля. Вряд ли случайно берлускониевская корпорация «Фининвест», единственная среди крупнейших компаний, не котируется на Миланской бирже (и таким образом избавлена от необходимости соблюдать установленные законом требования прозрачности бизнеса).

Разными – до противоположности – являются также позиции двух капиталов по целому кругу других вопросов, таких, как углубление европейской интеграции, переход Италии на евро, отношения с мелким бизнесом и т.д.¹¹ Разумеется, эту противоположность не следует абсолютизировать: с одной стороны, финансовые интересы индустриальных и «постиндустриальных» компаний переплетаются во многих точках, с другой – не все предприниматели в «постиндустриальной» сфере в восторге от правления «Дома свобод». Фактом, однако, – несомненным и беспрецедентным! – стал выбор крупного промышленного капитала в пользу Проди и против Берлускони.

Если руководство главного объединения предпринимателей, Конфиндустрии, во главе со своим президентом Лукой Ди Монтедземоло (одновременно президентом ФИАТ) выразило эту позицию скорей непрямо, в виде фактического отказа поддержать правящую коалицию, то пресса промышленников не оставляла сомнений, на чьей стороне их симпатии. Сенсационным, в частности, стало выступление главного редактора самой респектабельно-консервативной газеты Италии «Коррьере делла сера», открыто призвавшего в передовой статье голосовать за левый центр ¹² (две другие главные газеты страны, также связанные с ФИАТ, римская «Репубблика» и туринская «Стампа» почти откровенно вели кампанию против Берлускони).

Таким образом, неспособность правоцентристского правительства вывести страну из затяжного экономического упадка (об этом чуть ниже) и, в первую очередь, обеспечить конкурентоспособность ее промышленности побудила индустриальных грандов поддержать оппозиционный блок, не смущаясь даже тем, что в нем – вместе с партиями социал-демократической ориентации – объединились группировки и течения, продолжающие видеть свою цель в преобразованиях социалистического характера. Вместе с тем крупный промышленный капитал, самоочевидно, ждет, что, придя к власти, «оливковая» коалиция сумеет придать необходимым реформам нужную ему направленность. Содержимое избирательных урн показало, в какой мере те и другие ожидания разделяются электоратом.

3. Почти во всех комментариях к итальянским выборам, отечественных и зарубежных, акцент делается на возникшей «патовой ситуации». Действительно, с одной стороны, к концу правления Берлускони экономический рост, который и до того был ниже, чем в среднем по ЕС – 1,8% в 2001 г., 0,4% в 2002 г., 0,3% в 2003 г., 1,1% в 2004 г., – замер на нуле. По размерам средней заработной платы Италия опустилась на 23-е место в ОЭСР, даже ниже Греции, – что ставит под вопрос возможность подъема экономики за счет внутреннего потребления. Бюджетный дефицит достиг 4,2% ВВП (при допустимом в ЕС предельном уровне в 3%). Государственный долг, который было снизился до 103% ВВП, снова полез вверх, превысив 106%. Ни о каком снижении налогов, обещанном Берлускони, не может быть и речи; страну, напротив, ждут суровые санкции Брюсселя.

С другой стороны, перед правительством, которое сформирует Проди, встанет крайне жесткий выбор: либо повышать налоги, либо уменьшать государственные расходы (либо делать то и другое одновременно). Любая из этих мер больно отзовется на положении обширных слоев населения. При той политической разнородности, которая отличает левоцентристскую коалицию – от коммунистов до либералов, – она этого испытания, судя по всему, не выдержит. Получается тупик. Безвыходность.

При этом почему-то забывается, что, когда Проди в первый раз возглавил правительство в 1996 г., он получил страну с государственным долгом почти на четверть больше ВВП (123%), бюджетным дефицитом и инфляцией, которые превышали 5%. Италия никак не могла рассчитывать на то, чтобы попасть в головную группу стран, переходивших на евро. Меньше чем за два года болонскому профессору вместе с тогдашним министром экономики Карло Адзельо Чампи, ныне президентом республики, удалось переломить ситуацию. Итальянцы, кажется, впервые, поверили в свое правительство. Они согласились пойти на жертвы – был введен особый «евроналог», в среднем около 1,5 тыс. долларов в год на семью. В 1998 г. Италия наряду с Францией, Германией, Бенилюксом перешла на единую валюту.

За неполных три года пребывания на посту премьер-министра Проди сумел добиться и другого, по-своему поразительного, результата. Благодаря ответственной политике Левых демократов (бывших коммунистов), наиболее внушительной силы в блоке «Олива», правительству тогда удалось провести пакет законов, существенно снизивших жесткость рынка труда, которая считается одним из главных барьеров на пути роста экономики ¹³. Трудоустройство перешло от государственных бирж труда к частным рекрутинговым агентствам, были легализованы некоторые «атипичные» формы занятости, введены контракты на ограниченный срок для молодежи. Конечным результатом этих мер стало, по оценке национального статистического ведомства, «значительное охлаждение динамики роста трудовых издержек»: доля труда в ВВП к концу 90-х годов снизилась с 46,1 до 40,9%. Реальный среднедушевой доход наемного работника в годы первого правления левого центра сократился в Италии на 3,4%, в то время как в Англии он вырос на 17,8%, Франции – на 7,4%, Германии – на 0,9% ¹⁴.

Капитализация Миланской биржи в связи с этим более чем удвоилась (с €171,6 млрд. в 1995 г. до €448 млрд. в 2002 г.). Предприниматели, правда, не сумели и/или не захотели эффективно использовать эти выгодные для бизнеса обстоятельства, чтобы придать новый импульс национальному экономическому развитию – но это уже другой вопрос, не затрагивающий напрямую способность левого центра и лично Проди мобилизующее воздействовать на обстановку в стране.

Верно и то, что на этот раз перед «оливковым» правительством будут стоять проблемы потяжелее. И, пожалуй, самая тяжкая из них – восстановление/реабилитация общественной морали как первоосновы общественной солидарности, на которой, в свою очередь, держится вся система отношений граждан с государством. На протяжении пяти лет итальянцы слышали от своего премьер-министра, что налоги платить, конечно, надо, но если их уровень непомерно высок, то кто же станет осуждать людей, уклоняющихся от их уплаты ¹⁵.

Эта позиция «фискальной толерантности» последовательно дополнялась правительственной политикой в виде череды амнистий, распространявшихся на неуплату налогов, незаконный вывоз капиталов, таможенные нарушения, самовольную застройку и т.д. Такие, одномоментно-конъюнктурные, меры (подменявшие собой структурные реформы) на краткое время облегчали финансовое положение государства: в 2003 г. в казну от амнистий поступило €11 млрд., а в 2004 г. €9 млрд. Однако могла ли подобная логика – откупись по минимуму и живи спокойно – восприниматься массовым сознанием иначе, чем оправдание антиобщественного поведения?

С легкой руки американских социологов Италию подчас характеризуют как страну «аморального фамилизма». Имеется в виду особенная привязанность итальянцев к семейно-домашним ценностям, их своего рода семейноцентричность ¹⁶ , отражающая преобладание «коротких» (родственно-соседских) связей над «длинными» (партийно-профсоюзными). Этот приоритет частно-партикулярного над общественным Берлускони постарался закрепить собственным примером, подчеркнуто появляясь на избирательном участке с престарелой мамашей или заявляя (в ответ на требование продать свои компании, чтобы разрешить проблему «конфликта интересов»): «Но у меня же пятеро детей!»

Картину дополняют законы, спешно принятые правоцентристским большинством ради защиты лично Берлускони и его ближайших сподвижников от уголовного преследования, и бесконечные тирады премьер-министра против ведущих его дела судей, оборачивающиеся дискредитацией правосудия как такового. Все это не просто меняло нравственный климат в стране. По случайному ли совпадению или закономерно, но завершающий этап правления «Дома свобод» ознаменовался вереницей финансово-биржевых скандалов, каких страна не знала со времен кампании «Чистые руки» начала 90-х годов: банкротство двух крупнейших пищевых компаний, «Чирио» и «Пармалат» (эта последняя ухитрилась скрывать от вкладчиков долг в €14 млрд.), темные махинации спекулянтов недвижимостью с целью завладеть издательством «Риццоли» и газетой «Коррьере делла сера», коррупционные сговоры, в которых оказался замешан глава Банка Италии – фигура каноническая, освященная пожизненным назначением…

Можно понять негодование священника из южноитальянской деревни, который, возвращая нераспечатанным буклет, разосланный партией Берлускони во все 27 тысяч церковных приходов, пишет о «бесстыдстве» и о «нашем культурном, социальном и гуманном достоянии, пущенном на ветер за пять лет вашего хозяйничанья»¹⁷ . Наиболее тяжелый урон, по мнению несомненного большинства итальянских и международных наблюдателей, нанесен именно этическим устоям итальянского общества. И выправить это положение, пожалуй, не под силу даже такому деятелю, как Проди.

Здесь пришло время подробней сказать об этом политике и человеке. Выходец из многодетной, как положено у католиков, болонской семьи, Романо Проди получил известность как экономист – исследователь «промышленных округов» Центральной Италии ¹⁸ и основатель научного центра «Номизма». Многие годы он руководил Институтом промышленной реконструкции (IRI) – головным холдингом госсектора, и затем проводил его приватизацию. После ухода из правительства четыре года возглавлял Еврокомиссию.

Этапы успешной карьеры просвещенного чиновника-технократа, однако, мало что говорят о его облике, характере, убеждениях. Небольшого роста, мешковатый, он медленно растягивает слова (один журналист пишет, что, слушая его по телевизору, хочется встряхнуть «ящик»). Улыбчивый, добродушный (без обиды воспринимает прозвище «Мортаделла» – по имени знаменитой болонской колбасы, толстой и аппетитной). По выходным на своем mountain bike совершает прогулки по окрестным холмам.

Быть католиком в Италии, казалось бы, необременительно. Но родиться католиком в «красной» Эмилии значит оказаться в кислотной среде. Властью – и угнетателем – здесь долго было Папское государство (перечитайте финал «Овода»). Ненависть к церкви трансформировалась в симпатии к республиканцам, а позже – к социалистам и коммунистам. Среди местных католиков это повлекло за собой выработку особого человеческого типа: стойкого в вере, твердого в убеждениях, щепетильного в вопросах морали. Слова «долг» и «совесть» для этих людей исполнены глубокого и требовательного смысла.

Человеком, который с молодости глубоко повлиял на Романо и его семерых братьев, был Джузеппе Доссетти, крупный политик, один из «отцов» республиканской конституции, второй человек в ХДП, который в 1951 г. проиграл выборы кандидату-коммунисту, потому что выступал с лозунгом «Прожить можно и на 250 лир!». От Доссетти Романо воспринял идеи социальной справедливости и активной роли государства в экономике (речь шла о демократическом программировании, выравнивании условий на Севере и Юге, расширении полномочий профсоюзов и т.д.). По своим взглядам поэтому Романо Проди зачастую ощущает себя ближе к лидеру Партии коммунистического переоснования Фаусто Бертинотти, нежели к председателю партии Левых демократов Массимо Д’Алеме, прошедшему изощренную школу политической тактики Пальмиро Тольятти (именно Д’Алема, кстати, сменил Проди на посту премьер-министра в 1998 г., предпочтя союзу с ПКП Бертинотти сотрудничество с центристами из числа бывших демохристиан).

В свете сказанного велик соблазн интерпретировать результаты выборов как деление итальянского общества поровну на «чистых» и «нечистых», сознательных граждан и «аморальных фамилистов». На самом же деле «человек подполья» живет в каждом индивиде. Берлускони действительно способствовал высвобождению этого человека из-под гнета моральных табу. Но итогом, видимо, стало голосование многих из них за «Дом свобод» не столько из любви к бывшему премьер-министру, сколько из опасений перед этическим максимализмом его конкурента. Голосование в этом смысле «сфотографировало» довольно характерное состояние общества в момент растерянности, колебаний, рассогласованности между вербально заявленными ценностями и реальными интересами.

4. Строго говоря, исход выборов вряд ли можно считать неожиданным или принципиально новым. Если внимательно проанализировать электоральную динамику за последние шесть десятилетий, нельзя не заметить, что по численности «левый» и «правый» электораты всегда были близки друг к другу. Другое дело, что масса католиков принуждалась поддерживать своими голосами монополию на власть одной-единственной партии – ХДП. Политологи определяли эту ситуацию как «несовершенную двухпартийность» (Джорджо Галли) или «поляризованный плюрализм» (Джованни Сартори) – смысл заключался в том, что в формально демократических условиях (регулярно проводимые выборы с участием оппозиционных партий) бездействующим, «заклиненным» оставался механизм смены у власти разных политических сил.

Страна тяготилась такой, «блокированной», демократией и ждала освобождения от нее. Избавление пришло с распадом Советского Союза и прекращением блокового противостояния. В 1992-1994 гг. политическая встряска, вызванная кампанией «Чистых рук», смела с политической сцены прежние правящие партии, ХДП и ИСП, и очистила место для новых субьектов. Но появившиеся в освобожденном пространстве игроки оказались совсем иными, чем представлялось.

В первую очередь это относится к «Вперед, Италия!» (ВИ) – партии, сооруженной политтехнологами «Фининвест» за 4 (!) месяца до выборов (мировой рекорд, который удалось побить, кажется, только «Единой России»). У этой, как ее называют, «складной», «пластмассовой», «медийной» партии фактически нет иной идеологии и стратегии, кроме той, которую определяет сам Берлускони (как выяснилось, он до последнего колебался, разместить ли партию в правом или левом секторах политического спектра). В этой партии не бывает политических дискуссий (кланово-персональные трения не в счет). На ее съездах и ассамблеях нет президиума – на возвышении находится один «бог Сильвио». Чтобы понять, как при всем этом ВИ удалось привлечь и удерживать чуть ли не четверть избирателей (23,7%), следует обратиться к ее партнерам по коалиции.

Прежде всего это «Лига Севера», сложившаяся в 80-е годы из нескольких местнических движений против «чрезмерных» налогов, расходуемых центральным правительством на содержание «бездельников и мафиози» Юга. «Лига» оформилась как правая партия националистического толка, вроде лепэновцев во Франции, но с тем отличием, что выступила – впервые в истории Италии – как сепаратистская организация, открыто провозгласившая идею раздела отечества на отдельные страны (позже трансформированную в требование радикальной федерализации государства) и отринувшая патриотическое наследие Мадзини, Гарибальди, Кавура. В северных областях за «Лигу» голосует около 10% избирателей, в Центре и на Юге – менее 1%.

Другим ключевым союзником ВИ является «Национальный альянс» (НА) – партия, до 1993 г. сохранявшая символику и программатику неофашистского «Итальянского социального движения». Стараниями лидера НА Джанфранко Фини партия постепенно позиционировала себя как «социальная правую сила», что добавило ей электорального веса (12,3%), но не устранило полностью сомнений насчет ее перехода в конституционное поле.

При таких союзниках (к ним нужно добавить еще «Христианско-демократический союз» – группировку, объединившую осколки правого крыла ХДП и набравшую 6,7%) «Вперед, Италия!» выглядит в глазах умеренного электората, по тем или иным причинам опасающегося прихода левых к власти, не просто более благопристойной организацией, но и своего рода гарантом того, что другие квартиранты «Дома свобод» не позволят себе экстремистских телодвижений.

Довольно причудливая конструкция, отчасти напоминающая матрешку, сложилась влево от центра. Ее твердое ядро образуют Левые демократы (ЛД), сами состоящие из трех течений – от сохраняющих верность социалистическому идеалу до современных социал-демократов. Соучредителями ЛД значатся, кроме того, левореформистские группировки республиканцев, социал-христиан, социал-либералов и некоторые другие. Вместе с партией «Ромашка» (объединившей значительную часть бывшего левого крыла ХДП и сочувствующих католиков), партией социалистов-демократов, «европейскими реформистами» и некоторыми другими группировками ЛД год назад образовали федерацию «Олива» (31,3% голосов). На выборах в коалиции левого центра вместе с «Оливой» выступили Партия коммунистического переоснования (5,8%), несколько лет назад отколовшаяся от нее Партия итальянских коммунистов (2,3%), радикал-либеральная группировка «Роза в кулаке» (2,6%), партия «Ценности Италии» (2,3%) (основана героем кампании «Чистых рук» бывшим следователем Антонио Ди Пьетро), экологисты из партии «зеленых» (2%), бывшие демохристиане-центристы «Союза демократов за Европу» (1,4%), Партия пенсионеров (0,9%) и некоторые еще более мелкие формирования.

В целом подобный – двухполюсный – расклад политических сил, несомненно, знаменует движение к формированию «классической» партийно-политической структуры с более или менее регулярной ротацией конкурирующих партий у власти. То, что правоцентристов второй раз сменяет левый центр, означает, что полвека бездействовавший базовый механизм демократии заработал, наконец, в полную силу. Однако радикальное, казалось бы, обновление эмблем, программ, организационных принципов, руководящего состава партий, как выяснилось, не избавило политическую систему Италии от таких ее прежних недугов, как дробность политического спектра, способность даже совсем мелких группировок шантажировать основных акторов, вытекающая из этого малая стабильность и низкая эффективность правительств и т.д.

Обобщенным свидетельством неудовлетворенности достигнутым положением вещей может служить то, что за неполные 15 лет трижды пересматривалась избирательная система (причем последний ее вариант стал ловушкой для продавившего его в парламенте «Дома свобод»). Иначе говоря, обретенный в своей полноте политический плюрализм оказался не таким, о каком мечталось. Италию, как и другие страны Запада, захлестнула волна рассуждений о «кризисе демократии», предвещающем конец самой политики как процесса по определению демократического – посредования и согласования разновеликих и разнонаправленных интересов.

Итальянские выборы, таким образом, подчеркнули остроту проблемы обновления/развития демократии, необходимости ее совершенствования в соответствии с новыми вызовами и условиями. В то же время выборы выявили цепкость прошлого опыта, относительно легкую готовность (если не стремление) пожертвовать разочаровавшими демократическими новациями в пользу возврата назад: к более простым и привычным схемам и традиционному делегированию своего права на анализ и экспериментирование кому-то другому, «наверх» (см. выше о «медийном популизме»). Итальянские события в этом отношении вплетаются в более общий процесс поисков и перестройки институционально-политических моделей, которым – после конца «холодной войны» – охвачены многие страны мира, не исключая Россию.

5. В итальянско-российских отношениях приход Проди вряд ли что-нибудь существенно изменит. Италия, которая является нашим вторым торговым партнером на Западе, по-видимому, сохранит эти коммерческие позиции (хотя по объему прямых инвестиций она занимает место лишь в конце первого десятка). Крупные и средние итальянские фирмы, судя по всему, хорошо распознали выгоды участия в наших «особых экономических зонах», таких, например, как Липецк или Елабуга, где под маркой устройства «промышленных округов» они пользуются обширными льготами. Правда, эта динамичная модель организации «роста снизу» (которой не случайно в последнее время живо заинтересовались китайцы) в наших условиях сплошь и рядом превращается в госплановскую практику администрирования «сверху», но прямой ответственности за это итальянские контрагенты, разумеется, не несут.

Что касается политических связей, то Проди, конечно, не тот политик, с которым можно вести дела на основе приятельских отношений с похлопываниями по плечу. Еще более существенно, что в отличие от своего предшественника Проди убежденный европеист. Не только потому, что четыре года он возглавлял Еврокомиссию, но и потому, что, будучи христианским демократом и ощущая себя продолжателем дела трех «великих старцев»-демохристиан Де Гаспери, Шумана и Аденауэра, он видит будущее европейцев в русле все более глубокой интеграции. Поэтому, вероятно, он будет добиваться выработки общей политики Евросоюза по главным мировым проблемам – в том числе и по отношению к России.

Илья Левин - к.и.н., старший научный сотрудник ИМЭМО РАН, вице-президент Ассоциации культурного и делового сотрудничества с Италией

Версия для печати