18.02.2005 | Татьяна Становая

ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО В ШТАТСКОМ

В российской общественно-политической жизни последнего времени обнаружились две тенденции. Одна связана с появлением первых ростков гражданского общества, что находит выражение в активности правозащитников, стихийных проявлениях социальных протестов, формировании инфраструктуры общественных движений. Вторая тенденция связана с политикой Кремля, который, чувствуя "оживление" общества, пытается ввести его в определенные рамки, создав систему фильтров для отделения "правильных" гражданских инициатив от "неправильных". Такая политика на самом деле может привести к тому, что проявления гражданской активности окажутся гораздо более радикальными и оппозиционными по отношению к власти, сама она потеряет возможность диалога с обществом, а выстраиваемые ею для этого площадки будут дискредитированы.

В условиях слабого гражданского общества центральная власть при президенте Путине могла позволить себе менять политическое пространство по своему усмотрению - делать ей это было легко, учитывая высокий уровень доверия к президенту. Фактически президент заключил с обществом контракт, на основании которого мог себе позволить проводить ту политику, которая кажется ему наиболее эффективной: был фактически ликвидирован как орган власти Совет Федерации, Госдума превратилась в механизм принятия кремлевских решений, политическая оппозиция оказалась вытеснена на самый край политического поля. Гражданское общество, которое по самой своей природе выполняет функции ограничения и контроля власти, в России в последние годы практически не имело условий для развития: общество полностью доверяло президенту, президент без всяких помех конструировал режим.

Ситуация начала меняться в прошлом году, когда в России прогремела серия терактов. Под вопросом оказалась способность власти обеспечивать главное - право граждан на безопасность и право на жизнь. Еще Томас Гоббс (чья идеология кажется сейчас очень актуальной для путинского режима), считавший, что верховный правитель должен иметь абсолютную власть, писал, что народ имеет право свергнуть монарха лишь в одном случае - при нарушении права людей на жизнь. После серии терактов и особенно после Беслана вполне закономерным выглядит появление со стороны общества "неудобных" вопросов к власти, что чревато потерей доверия к ней. Учитывая ослабление связи с гражданами ввиду дальнейшей централизации режима, можно прогнозировать ситуацию, в которой президентский рейтинг будет в итоге удерживаться исключительно на безальтернативности Владимира Путина - на политическом поле сегодня просто нет других игроков, по масштабу сопоставимых с нынешним президентом.

После парламентских выборов в 2003 году Кремль, отстроив нужную ему систему официальных институтов власти, обратил внимание на общество, которое оказалось "оторванным" от властной вертикали. И если в 2003-начале 2004 года власть институционально и политически разорвала связь с обществом, то теракты 2004 года привели к тому, что уже общество несколько дистанцировалось от власти, начав проявлять гражданскую активность.

После президентских выборов Кремль столкнулся с проблемой неподконтрольности ему гражданских инициатив. Следовало сделать их управляемыми или, как минимум, создать благоприятные условия для развития "своих" общественных и правозащитных организаций. Необходимость этого президент объяснял задачей "консолидировать общество". На самом же деле власть может иметь здесь совсем другие цели - создать видимость своей демократичности, используя авторитет правозащитных организаций. Ясно, что в данном случае общественные организации будут выступать не как контролеры власти, а как фактор дополнительной легитимации режима.

Желание таковой легитимации стало очевидным в сентябре 2004 года, после трагедии в Беслане. Тогда президент заявил, что рассчитывает на "помощь общества в борьбе с террористами". В своем выступлении президент несколько раз сказал, как важно "участие" общества в общенациональных делах и как важно "мужество и решимость" народа в "противостоянии террору".

Интересно, что после этих слов многие правозащитники заговорили о том, что президент хочет восстановить советскую систему доносительства. В любом случае такое выступление вовсе не было воспринято как сигнал к созданию условий для развития реального гражданского общества. Речь шла лишь о том, чтобы общество стало опорой власти, разделило с ней часть ответственности. От общества стали требовать патриотизма. Тогда же министр обороны России заявил, что Россия находится в состоянии войны: на фоне этих слов казалось, что власть намерена к патриотизму общество принудить - в рамках логики "кто не с нами, тот против нас". Буквально через две недели после выступления по поводу событий в Беслане президент подписал указ "О дополнительных мерах государственной поддержки правозащитного движения в России". В Госдуму был внесен законопроект о создании общественной палаты. Власть создавала материально-техническую и институциональную базу для правозащитных и общественных движений. Это должно было компенсировать гражданам урезание политических свобод (отмена прямых выборов губернаторов), а также дополнительно легитимировать президентскую политику, восполнив потери в общественном мнении после Беслана.

Понятно, что для доступа к обещанным властью ресурсам всем общественным организациям надо пройти "фейс-контроль". Как президент красноречиво заявил в своем ежегодном послании Федеральному собранию в прошлом году, "практически все правозащитные и природозащитные проекты в России" существовали за счет "зарубежных грантов", что толкает их на "обслуживание сомнительных групповых и коммерческих интересов". Собственно, в этом и заключался критерий, по которому общественные организации делились на "правильные" и "неправильные". Понятно, что "меры государственной поддержки" будут касаться только тех организаций, которые независимы от западного капитала, действующего не только напрямую, но и опосредованно, через крупные частные ФПГ или политические организации.

Заметим, что в целом значительная часть правозащитных организаций финансируется либо западными фондами (что обычная практика во всем мире), либо из частными лицами, которые в России еще не так давно имели политические амбиции и были заинтересованы в плюрализации политического режима. Такие организации вряд ли смогут претендовать на господдержку - она будет оказана лишь тем, кто получит от власти определение "конструктивных". Создание таких организаций будет патронироваться сверху. Отправной точкой для продвижения такой инициативы и становится президентский указ, дающий отмашку для подобного рода начинаний. Как заявила Элла Памфилова, "России требуются новые, молодые правозащитные организации, потому что старых, таких как Хельсинкская группа и "Мемориал", мало и им надо помочь". Глава комиссии по правам человека при президенте убеждена, что благодаря указу, наконец, прекратится "охота на ведьм в отношении правозащитников в регионах, которая началась после федерального послания президента".

В итоге получается, что власть пытается выстроить управляемую инфраструктуру общественных организаций, проведя в отношении них политическую селекцию. Однако это не сможет устранить "непонимание" между властью и обществом, которое продолжает расти. Поэтому в кризисных ситуациях общество будет искать пути самоорганизации и давления на власть.

При этом самоорганизация оказывается эффективной. В периферийных вопросах власть практически безболезненно идет на уступки. Достаточно вспомнить "кетаминовое дело": тогда активность общественных организаций заставила правительство пересмотреть свое решение о запрете использования кетамина в ветеринарных целях. Последний пример - ситуация в Благовещенске. Против сотрудников тамошней милиции под давлением общественности было возбуждено уголовное дело по обвинению в противоправных действиях по отношению к жителя города.

Хотя и очень неохотно - и только тогда, когда активность общественных организаций и СМИ достигает пика, - но власть идет на уступки. Январские акции протеста против монетизации льгот, носящие стихийный характер, а сейчас все более организованные, заставляют власть пугаться общественной активности. Правительство было также вынуждено пойти на уступки, де-факто вернув льготы (но заставив оплачивать их региональные бюджеты). Президент был поставлен перед необходимостью встречаться с лидерами думских фракций, в том числе и с оппозицией, демонстрируя готовность "выслушивать" и "понимать" "народные проблемы". Но все эти шаги, конечно же, не снимают проблемы диалога власти и общества, который все равно напоминает разговор двух глухих. Иллюзорные меры по "поддержке" общественных организаций в большей степени дискредитируют власть, чем легитимируют ее.

Показательным стало недавнее заседание Всероссийского гражданского конгресса, на котором центральной темой оказалось создание общественной палаты. Председатель Московской Хельсинкской группы Людмила Алексеева назвала палату очередным "муляжом", который будет подменять "существующее в России гражданское общество". Представитель Института мировой экономики Виктор Шейнис предложил присутствующим не отказываться от приглашения войти в состав Общественной палаты (если позовут), а в случае невозможности в ней нормально работать громко из нее выйти. Эта идея понравилась президенту фонда "Индем" Георгию Сатарову. Но прозвучало и другое мнение: некоторые собравшиеся говорили о нежелании "садиться за один стол" с теми, кто войдет в эту общественную палату. Получается весьма примечательная ситуация: в среде правозащитников может четко проявиться раскол на "соглашателей" с властью и тех, кто не намерен играть в "общественную палату". Причем среди последних, скорее всего, окажутся наиболее идеологизированные организации, и они будут во многом влиять на формирование негативного общественного отношения как к институту общественной палаты, так и к ее представителям.

"Игра" в гражданское общество со стороны власти может быть относительно успешной лишь при жестком авторитарном режиме. После январских протестов стало понятно, что режим гораздо слабее, чем казалось, и власть вынуждена идти на поводу у социальных настроений, прислушиваться к региональным элитам. А при отсутствии жесткого авторитаризма попытки выстроить управляемую инфраструктуру общественной инициативы, профильтровав общественные и правозащитные организации, обречены на провал. В то же время сама по себе идея создания общественной палаты не является "вредной", но при одном условии: обеспечении реального доступа к ее работе со стороны всех влиятельных организаций вне зависимости от их отношений с Кремлем. Соблазн Кремля взять под контроль общественную активность может в действительности вывести ее из-под контроля, и то, что вчера казалось безобидным, превратить в заметную политическую силу, направленную против режима.

Версия для печати