21.11.2006

Неспособность элит управлять страной привела к появлению сверхэлиты

По мнению руководителя политологического департамента Центра политических технологий Алексея Зудина, ситуация с российскими элитами осложняется тем, что в России поменялся тип политической системы. И это создает большую часть тех серьезнейших проблем, которые мы сегодня имеем. Разговор о роли отечественных элит в жизни общества политолог предлагает начать с парадокса: «Однако при всех к ним претензиях единственно дееспособные группы у нас – элитные. И вся политика, даже в 90-е годы, когда она была куда более публичной, по существу, ограничивалась внутриэлитным либо межэлитным взаимодействием».

- В чем это проявилось?

- В экономике доминирование элиты выразилось в том, что она в своем развитии очень сильно оторвалась от основной массы делового сообщества. По существу, образовалось два сообщества бизнеса – привилегированное, которое составили олигархи, и то, куда вошла основная масса предпринимателей. Весьма показательна неспособность последних к политической организации. Корпоративные объединения – разного рода союзы, отраслевые и секторные ассоциации, - медленно прокладывали себе дорогу. Но политически основной массе сообщества бизнеса консолидироваться не удалось.

Что касается политики, все 90-е прошли под знаком недоверия граждан к политическим партиям. Партии укреплялись как электоральные инструменты, но им не удалось прорости в российское общество. Слабость социальных корней политических партий является свидетельством того, что доминанта в них была элитной. Массовые выступления случались редко и в основном дирижировались либо элитными игроками, либо игроками, которые были связаны с элитами.

- На Западе политика тоже во многом элитна.

- В принципе политический порядок на Западе также описывают, отталкиваясь от конфигурации элит. Одна из наиболее популярных на сегодня версий – теория полиархии Р.Даля. Речь в ней идет о плюрализме элиты, различные группы которой конкурируют друг с другом, но при этом оказываются совместимы, поскольку конкуренция происходит в рамках одних и тех же базовых ценностей, одной и той же институциональной системы. Считается, что полиархический порядок сочетается с демократией, потому что элиты настоятельно нуждаются в демократической легитимации и открыты для эпизодических массовых действий снизу. Например, они регулярно осуществляют политическую мобилизацию масс на те или иные институционализированные действия во время регулярных избирательных компаний. Ясно, что при любом типе политической системы элиты – ее ключевое звено. Вопрос в том, насколько они открыты обществу, допускается ли участие в политике неэлитных политических акторов, регулярно ли элиты осуществляют массовую мобилизацию, достаточно ли активно идет процесс обновления элиты.

Но вернемся к российским элитам и тому парадоксу 90-х годов, который был отмечен выше. С одной стороны, политический процесс в России еще в большей мере, чем на Западе, основывается на взаимодействии между элитами. С другой стороны, элиты, вовлеченные в политическое соперничество, только-только родились в ходе глубокой системной трансформации. Был совершен переход одной системы в другую, когда от распадавшейся плановой экономики мы двигались к нашей версии рынка, к нашему гибридному политическому режиму. Иными словами, политика в России элитная, но при этом элиты молоды, и существуют определенные сомнения, насколько они способны справляться со своими функциями политического руководства обществом.

Для подобных сомнений есть серьезные основания. Часть элит явно тяготится теми демократическими (пусть во многом формальными) институтами, которые были созданы. Выборы всякий раз являются для нее источником повышенной опасности. Но даже в той части элит, которая ориентирована на демократические ценности и практики, имели широкое хождение разговоры о том, что всеобщее избирательное право нам мешает и неплохо бы его ограничить. Подобные разговоры не столь активно велись на страницах печати, сколько на различного рода семинарах, встречах и т.д. – в приватном пространстве элит и субэлит. Провозглашалось, что граждане к демократии не готовы, рецепты же решения проблемы варьировались: от ограничения до полной отмены выборов, чтобы по модели Пиночета за несколько лет совершить прорыв к стопроцентному рынку.

К тому же наиболее передовая часть элит (передовая - в смысле связи с современными институтами и практиками, которые призваны были стать ведущими в рамках той системы, к которой мы пришли) оказалась плохо совместима со значительной частью общества. А те элиты, которые мы унаследовали от прошлого, были лучше совместимы с «социальным большинством», но испытывают серьезные проблемы в адаптации к современным институтам и обеспечении поступательного движения страны.

- Какого рода была эта совместимость?

- Значительная часть российского общества, учитывая наличные ресурсы и психологический настрой, оказалась не готова к переменам. Она была достаточно консервативной. Также важно, что хотя обновление элит и произошло, оно не носило кардинального, массового характера. Сохранившая тесную связь с советским периодом основная часть элиты была совместима с основной частью общества, которое сохраняло советские корни.

Понятно, что проблемы «новой» и «старой» элит – это проблемы разного свойства. Но у них есть одно общее основание: элиты переходного периода были способны выполнять свои функции только в очень ограниченных масштабах.

- Что это за функции?

Прежде всего, речь идет о способности элит к политически и социально ответственному поведению. Старым элитам мешало то, что они вышли из советской системы, где элит как таковых не было. Существовали различные отряды номенклатуры, которые наделялись в рамках системы по большей части исполнительскими функциями. Новые же элиты не смогли продемонстрировать ответственное поведение в силу того, что были очень молоды, захвачены самоутверждением и главным для них стал индивидуальный и групповой эгоизм.

Отсюда, например, в случае с «передовой» частью элит длинный хоровод упреков и стенаний по поводу отсталости российского общества, мол, малочисленной элите приходится жить в условиях общества, которое не доросло до демократии.

- Фактически не доросшими до демократии были сами элиты.

- В общем, да. Весь период девяностых прошел в постоянном напряжении между демократическими институтами и элитами, которые в значительной степени не соответствовали логике этих институтов.

Нельзя сказать, что элиты не обучались. Они адаптировались к выборам и к деятельности в публичном пространстве, учились правильно говорить. Но одновременно происходил и обратный процесс. Наряду с обучением элит новым практикам шло приспособление этих практик под запросы и возможности отсталых (наследовавших советским) и инфантильных (новых) элит. С отсталыми все более-менее понятно. Пояснения требует тезис об элитах инфантильных.

Новые элиты молоды в прямом и переносном смысле этого слова. Какое бы место они не занимали, они были захвачены энергией группового самоутверждения. Знаком этого самоутверждения стал нигилистический настрой наиболее динамичного отряда элит. Они вели себя так, как будто никакого прошлого у страны не было. Крах коммунистического режима воспринимался ими как возможность начать жизнь с нуля, как отрицание какой бы то ни было преемственности с советским временем, вне зависимости от ее знака. Сама по себе эта установка абсолютно нереалистическая. Она оправдана на коротких промежутках времени, когда речь идет о необходимости сделать некий прорыв. Но становится совершенно контрпродуктивной и потому обречена на поражение, когда требуется закрепиться на новых позициях.

Этого закрепления новые элиты как раз и не смогли обеспечить, поскольку не видели никого, кроме самих себя. Они вели себя так, как будто кроме тех относительно немногочисленных групп, которые были непосредственно связаны с ними, в обществе никого не существовало. В своих практических действиях и даже публичных заявлениях они зачастую демонстрировали открытое игнорирование большей части российских граждан.

Итак, новые элиты утверждали себя как группу, выстраивали иерархии, а главное задачей было – зафиксировать дистанцию, которая отделяет их от остального общества. В принципе схожие процессы характерны для любых вновь образующихся групп. Но те политические игры, в которые играли молодые элиты, были играми на исключение. Их суть сводилась к тому, чтобы как можно сильнее ограничить количество интересов, допущенных к тому или иному общественному благу. А между тем политика, и демократическая политика прежде всего, напротив, является игрой на включение. Зрелые демократические лидеры формулируют задачу таким образом, чтобы вовлечь в свою орбиту как можно больший социальный круг. Конечно, он не должен быть безразмерным, но речь всегда идет о его расширении. Если же мы посмотрим на поведение наших демократических политиков, то увидим, что они не совершали никаких попыток выйти за рамки той исходной среды, которая послужила стартом для их пути наверх на начальных этапах политической карьеры. Так, правые никогда всерьез не отстаивали интересы ни среднего, ни даже малого бизнеса. То есть они не защищали интересы людей, которые теоретически должны составлять их ядерный электорат. Отчасти это было связано с тем, что правые могли получить доступ к власти, лишь вступив в союз с административной элитой.

Суммируем. Две основные причины, которые помешали демократическим политикам адекватно выполнять функции политического управления обществом, заключаются в следующем. Первое – группа была молода и подвержена играм на исключение. Она не была ориентирована на привлечение большинства. Второе - правые и вообще демократические политики с самого начала вступили в союз с бюрократической элитой, по крайней мере, той ее частью, которая выступила за перемены, за создание на территории СССР российского государства, поскольку к этому ее подталкивали собственные интересы.

- Элиты 90-х оказались не способны управлять страной, и, видимо, это каким-то образом сказалось на произошедших изменениях в их составе?

- Процесс перехода к элите нового типа был малозаметным, постепенным. Настолько, что еще четыре года назад этот вопрос никто всерьез не обсуждал. Многие из экспертного сообщества, да и сами представители политического класса исходили из линейной преемственности между элитами 90-х и 2000-х. Но эти перемены шли, качественным рубежом здесь послужили выборы 2003-2004 годов, разделившие российскую политику на две части и подведшие окончательную черту под девяностыми. В результате сфера политического, публичная сфера резко сузились. Появился доминантный игрок, режим приобрел полностью моноцентрические черты, стал плебисцитарным и более не опирается на коалицию в верхах разных групп. Правящая группа приобрела свойство однородности. После этих изменений уже всерьез заговорили о том, что элита 90-х уходит, и ей на смену идут новые люди. Безусловно, эти дискуссии весьма содержательны, другое дело, что, как это часто у нас бывает, по времени они серьезно запоздали.

Так чем же отличаются элиты 90-х и 2000-х? На первый взгляд, положительного в элитах 90-х больше. Они гораздо более динамичны, их представители более яркие, там очень много независимых людей, которые обладают индивидуальным человеческим и политическим лицом. В отдельных отрядах тогдашней элиты, в частности в бизнес-элите, наметился разрыв с советским типом руководителя. Однако, несмотря на все ее яркие позитивные характеристики, возникает вопрос, почему эта динамичная, более образованная элита проиграла. И здесь на первый план выходит ее неспособность к выполнению своих основных функций.

Винить элиту 90-х в этом не стоит, потому что данное свойство является структурной характеристикой, заданной ее относительной молодостью, а также особенностями ее формирования в советское время, когда элиты были подавлены и растворены в номенклатурном монолите. Номенклатурное прошлое элиты 90-х стало одной из причин ее неготовности выполнять политические функции. Но самый главный минус элиты 90-х состоял в том, что она оказалась плохо совместима с обществом. Невысокий уровень совместимости плюс тесно связанная с этим неспособность выполнения функций стратегического политического руководства привели к тому, что эта элита потерпела поражение.

- В совместимости сегодняшней элиты тоже есть серьезные сомнения. Показатель этого – рост антикоррупционных настроений в обществе.

- Я бы не назвал это антикоррупционными настроениями. Дело в другом. Недовольство растет вследствие ощущения резкой ограниченности жизненных шансов. Коррупция – лишь одна из причин этого. В принципе и коррупционные системы способны расширять возможности людей. Но тогда они должны быть устроены по-другому.

- Как?

- Речь идет о патронажно-клиентельных типах связи, когда отношения между политиками и избирателями строятся на прагматическом обмене ресурсами. Избиратели оказывают поддержку политикам на выборах. В ответ политики обеспечивают данные группы избирателей материальными или символическими благами. Данная схема коррупционна, потому что речь идет о неформальных связях, а также связях, в которых присутствует фактор материальных благ и денег, что порождает коррупцию госаппарата и политиков. И тем не менее, такого рода отношения обеспечивают, пусть несовершенную, обратную связь. Подобные системы распространены в развивающихся странах, а до недавнего времени их можно было наблюдать в Южной Европе…

Но вернемся к России. По ряду важных показателей, которые были востребованы в конце 90-х - начале 2000-х годов, новая элита оказалась более совместима с обществом, чем старая. Прежде всего, по способности выдвигать долгосрочные политические цели, соответствовать надеждам и чаяниям основной части общества.

- Разве элиты 2000-х выдвигают стратегические цели?

- Разумеется, это касается не всех элит. Те функции, с которыми не справились функциональные элиты, стало брать на себя специфическое образование - сверхэлита, возникающая в системах, которые отличаются высоким уровнем централизации. Речь идет о правящей группе, которая надстраивается над функциональными элитами.

- Можно предположить, что за вычетом правящей группы элиты 2000-х по критерию управленческих способностей не сильно отличаются от элит 90-х. В чем еще проявляется их преемственность? А в чем различия?

- Преемственность растет еще из советского периода, ведь наиболее многочисленный отряд российской элиты – государственная бюрократия. Я вижу преемственность и в том, что совместимость с демократическими практиками и с обществом у элиты 2000-х также находится на достаточно низком уровне. Первый показатель даже еще ниже, чем у элиты 90-х. Что касается различий, то нынешняя элита отличается меньшим динамизмом, это бюрократическая элита прежде всего. Можно сказать, что в 2000-х сменился ее габитусный образец. Раньше образцом было нечто среднее между предпринимателем и чиновником, ориентированным на новые ценности рынка, конкурентной публичной политики. А сейчас на место этого типа приходит нечто среднее между госчиновником и менеджером крупной фирмы. Причем этот тип делится на подтипы – соответственно гражданский и силовой. В элите 2000-х резко вырос удельный вес чиновников, а внутри чиновничества - силовиков.

Однако управленческие свойства нынешних элит нужно оценивать не только по их качеству, но и по совокупной способности их и высшего политического руководства. Закрытость, бюрократизм, ориентация на краткосрочные интересы – все то, что элита 2000-х унаследовала от 90-х – отчасти компенсированы совместимостью высшего политического руководства с российским обществом, готовностью отвечать на интересы и чаяния граждан, руководствоваться в своих действиях «длинными» интересами и коллективными целями. Это отличает нынешнее руководство от прошлого в позитивную сторону.

- Появление фигуры Путина исторически предопределено? Как вообще стала возможна сверхэлита, появление которой связывается с его именем?

- Она стала возможна естественным путем, в силу строения российской политической системы, которую отличает традиционно гипертрофированная роль центра. Повышенная слабость элит как раз и была связана с тем, что в советское время центр слишком подменял функциональные элиты. В ситуации перелома старая сверхэлита оказалась дискредитирована, морально и политически износилась, вследствие чего произошел лавинообразный, катастрофический переход к новой общественной, политической и экономической элите. Функциональные элиты, которые стали появляться, были эмансипированы от старой элиты, что стало еще одной причиной их инфантильности и эгоистичности.

Однако, несмотря на все свои преобразования, политическая система сохраняла государствоцентричность. Роль центра как «одного-единственного», хотя бы чисто символически – при фактическом отсутствии государства - продолжала оставаться за Кремлем. Поэтому после того как функциональные элиты продемонстрировали свою неспособность к управлению, этот центр стал быстро восстанавливаться. На него был высокий вопрос.

- Это началось еще с 1993-го, с принятия новой конституции.

- Тогда говорили, что это конституция суперпрезидентской республики. Оказалось, что это не так. Режим в течение нескольких лет стал стремительно преобразовываться в прямо противоположном, полицентрическом направлении. Центр системы начал превращаться в номинальный, и, в общем, система шла к своему распаду. Поэтому я не согласен с утверждениями, что появление Путина было неизбежным. Конечно, у него были явные предпосылки. Тот режим, который стал формироваться с началом 2000-х годов, имеет институциональные, социальные, психологические корни. Говорить, что он был кем-то кому-то навязан, просто глупо. Но никакой предопределенности, опять же, нет. В социальных системах, которые состоят из живых людей, предопределенности не существует.

Если придерживаться языка социальной философии, можно сказать, что в лице Путина страна получила второй шанс - естественно, речь идет не о конкретной фигуре, а о курсе. При этом не факт, что этот шанс будет использован. И дело не в том, что какие-то злые люди помешают реализоваться «прогрессивному курсу Владимира Путина». Речь идет о другом. В самом этом курсе содержится много противоречий и ограничений. Он сам по себе может заблудиться. Так же, как элита девяностых разошлась с форматом страны, нечто подобное может случиться и с нынешней элитой. Однако проблема в том, что в условиях концентрации власти это расхождение может с большой вероятностью привести не к смене верхов, а к обрушению страны.

- Тогда в чем же плюсы от существования сверхэлиты?

- Позитивная характеристика усложнения элитного пространства в 2000-х заключается в том, что последняя в большей степени ориентирована на то, чтобы слушать общество. Хотя бы потому, что массовые слои служат главным ресурсом, политической точкой опоры для сверхэлиты.

Но, несмотря на повышенную социальную чувствительность, сверхэлита страдает существенными изъянами. Во-первых, она малочисленна, во-вторых упакована в персоналистскую конструкцию. В-третьих, силовики занимают место дисциплинированных и компетентных чиновников. И вообще, наша попытка использовать второй шанс упирается в катастрофический дефицит ресурсов – политических, культурных, символических, социальных; в низкую совместимость различных групп, в клановую структуру правящей группы и проч. Нельзя признать нормальным, когда у нас существует только один политический актор, а все остальные оказываются на положении инструментов. То есть на сегодняшний момент это объяснимо, но нормальным такое положение назвать нельзя.

При моноцентризме в центре политического режима находится не политический институт, а конкретная личность. Поэтому он по определению недолговечен. Представляется, что высшее политическое руководство, прежде всего, президент, отдают себе в этом отчет. Отказ Владимира Путина от третьего срока – демонстрация того, что он понимает недолговечность персоналистских конструкций. Однако проблема в том, что тот режим, который с большой долей вероятности придет на смену моноцентрическому, также будет опираться на неформальные связи, причем их значимость, скорее всего, существенно возрастет. Ведь это будет режим с неформальным центром.

В настоящее время центр формализован, формальная его составляющая совпадает с неформальной в лице популярного президента. Но если после смены режима ушедший президент превращается в самостоятельный политический центр в рамках нового режима, это будет означать резкое расширение неформальных практик. Важно и то, что деконцентрация, которая может произойти при трансформации нынешнего режима, захватит только самые верхи.

По большому счету, перед российскими руководителями 2000-х годов стоят исторические задачи, при этом сроки их политической жизни по определению ограничены. Это наводит на довольно невеселые мысли относительно жизнеспособности системы. Мы не прекратили существование в качестве единого целого в конце 90-х – начале 2000-х годов, как того ждали на Западе. И это отрадно. Но наш переход в новое устойчивое состояние сопряжен с решением даже не структурных, а именно исторических по масштабам и глубине задач.

- Какие это задачи?

- Изложу их тезисно.

Нам предстоит превратиться в современную нацию, которая может быть только гражданской. А это очень длительный процесс.

Предстоит выработать объединяющую граждан систему ценностей. Но чтобы быть успешной, она не может быть навязана сверху. Чтобы выполнить задачу интеграции страны, она должна быть именно системой ценностей, а не официальной идеологией.

Российское государство способно выжить только как демократическое. Поэтому на смену старым, носившим разрушительный характер, должны появиться новые линии идеологического размежевания, не порождающие раскола.

Должна быть создана приемлемая для большей части общества картина прошлого и система перспективных целей, то есть образов будущего.

Должна произойти экономическая интеграция страны.

До сих пор ряд этнических элит фактически ориентирован на выход из России или, по меньшей мере, обособление в ее составе. Эта тенденция сегодня «подморожена», но она никуда не исчезла. Следовательно, нужно найти способы интеграции этих этнических элит в общероссийские.

Должно произойти нормальное структурирование элитного пространства. А это предполагает замену клик и кланов на более «открытые» образования.

Полноценным предстоит стать парламенту и другим институтам политической системы. Институты должны стать именно институтами, а не некой условностью, как это имеет место сегодня. Должен произойти переход от персонализма и господства коротких сетевых связей к реальным институтам, к институциональным связям.

Должен быть установлен продуктивный баланс между религиозной и светской культурой.

Наконец, наша страна – страна двух диспропорций: между огромной территорией и убывающим населением; между масштабами территории и экономики. Экономика и демографические ресурсы должны быть приведены в соответствие с размерами страны. Если этого не произойдет в исторически обозримые сроки, тогда соответствие может быть восстановлено противоположным образом – распадом страны и (или) освоением ее пространств другими государствами.

В общем, куда ни посмотри, всюду находим провалы, разрывы и дисбалансы. Именно это позволяет говорить, что перед нами задачи даже не структурные, а исторические. А время, как говорится, никого не ждет.

- Какая элита востребована сейчас?

- Сегодня, как мне кажется, востребованы несколько во многом противоречащих друг другу качеств элиты. И я не вижу, каким образом они могут сочетаться в каком-то одном отряде элит. Сегодня необходимы повышенная социальная чуткость и одновременно повышенная способность к решению ответственных и долгосрочных задач. Причем на первое место я бы поставил именно креативность, умение изобретать новое, нестандартное. Время освоения и усвоения западных образцов, время институционального импорта в общем и целом прошло. Все, что можно было импортировать, мы импортировали. И ныне речь идет о том, чтобы приспособить эти институты к нашей реальности, создать что-то свое. Но для этого нужны инновационные элиты, которые как раз исключаются тем повсеместно утверждающимся бюрократическим либо технократическим типом. Исключаются они еще и столь же объективным запросом на консолидацию. Впрочем, это понятно: новое всегда отличается, оно необычно, непривычно, новое всегда разрушает старое. Названные мною качества находятся между собой в достаточно серьезных противоречиях. Потому что, по большому счету, бюрократический тип тоже востребован. Что такое бюрократия? Она призвана привносить упорядоченность, некий порядок в хаос. Другое дело, что те бюрократы, которые приходят, зачастую этот хаос усугубляют.

И еще раз, проблема состоит в том, что одновременно востребованы качества, которые находятся друг с другом в конфликте. Это некая аномалия, которая означает, что долгое время не решались вопросы, связанные с качеством элит. А сейчас совокупный запрос расширился, причем все это требуется здесь и сейчас.

Версия для печати