01.10.2007 | Кирилл Холодковский

Российский опыт обогащает теорию партий

Читатели, интересующиеся жизнью российских партий, привыкли получать информацию из обстоятельных и вместе с тем вдумчивых аналитических обзоров Юрия Коргунюка в российских СМИ и специализированных политологических изданиях. Теперь они получают возможность ознакомиться со столь же обстоятельным трудом того же автора, итожащим опыт развития современной российской партийной системы за сто с лишним лет. Речь идет о новой его книге «Становление партийной системы современной России». На мой взгляд, она стала заметным событием в нашей политической науке.

Дело не только в том, что в книге Ю.Коргунюка собрана воедино наиболее полная летопись событий и фактов партийной жизни - прежде всего за определяющее для новой российской жизни пятнадцатилетие 1988—2003. Этому предпослан теоретический раздел, который, в отличие от многих аналогичных разделов в книгах других авторов, не страдает схоластикой и не даст заскучать читателю, представив свежий взгляд на принципиальные вопросы партологии. Мы знаем немало неплохих политологических работ, где, тем не менее, теория существует как бы отдельно от конкретного исследования, никак ему не помогая. Есть и другие труды, где авторы усердно прилагают к российской конкретике теоретические схемы, возникшие на иной почве, получая в итоге результат, либо не имеющий существенного значения, либо вовсе далекий от реальности.

Книга Ю.Коргунюка, напротив, относится к тем, где теоретические постулаты выведены из живого российского материала и потому исправно работают на конкретное исследование, не только направляя анализ, но и помогая привести в систему частные выводы. Для этого автору приходится прежде всего провести ревизию теоретических подходов современной партологии—прежде всего с точки зрения их ценности для исследования российского казуса, но не только. В своей оценке вклада известных западных политологов в теорию партий Коргунюк исходит из тезиса (с которым, думается, можно согласиться), что значимый вклад принадлежит только тем исследователям, которые имели за плечами опыт конкретно-исторического анализа, знали «изнутри» партийную систему хотя бы одной страны.

Такой опыт дает возможность заметить нечто новое, не укладывающееся в рамки существующих концепций и таким образом продвинуть теорию вперед. Поэтому наш исследователь невысоко ставит чисто механическое сопоставление количественных параметров, характерное для сравнительного анализа, проводившегося авторами типа американца К.Джанды. Отдавая должное классическим работам М.Дюверже, фактического основоположника партологии, концепция которого играет роль «печки», от которой «танцует» Коргунюк (как и многие другие авторы) в своих теоретических рассуждениях, идеям его предшественников М.Острогорского, Р.Михельса, его младших современников Дж.Сартори, С.Роккана, О.Кирххаймера, современных авторов П.Мэйра, Р.Каца и других, исследователь прослеживает постепенное развитие теории партий, шедшее параллельно эволюции самих партий и партийных систем. Отмечая, в чем состояло новое слово каждого из партологов, он видит и слабости их концепций—например, замечает, что известное понятие «всеядных партий» (catch-all parties) не укладывается в привычный со времен Дюверже логический ряд кадровые—массовые партии. Точно так же он оговаривает правомерность введенного Мэйром и Кацем термина «партия-картель», считая, что «картелизация» относится скорее к партийным системам, нежели к отдельным партиям.

В изложении своей концепции, можно сказать, выстраданной современным российским опытом, Ю.Коргунюк исходит из того, что партия является самостоятельной системой и в то же время частью более широкой системы. Он опирается тем самым на идеи Дж.ЛаПаломбары и М Винера о партии как посреднике между тремя «мирами»: обществом, государством и культурой. Рассматривая последовательно партию как организацию, преследующую определенные цели, знаменующую собой тот или иной тип социальных связей и отношений представительства, воплощающую некий фундаментальный общественный конфликт и соответствующую идеологию, автор таким образом постепенно расширяет социетальный контекст и подготавливает тем самым разговор о партийных системах и их типах.

Наиболее плодотворными и новыми в концепции Ю. Коргунюка мне кажутся два ее элемента, один из которых относится к партиям как таковым, а второй—к партийным системам.

Справедливо констатируя «классификационную путаницу» в партологии, проистекающую из смешения организационного и функционально-целевого критериев, Ю.Коргунюк предлагает (развивая идею немецкого политолога Г.Китшельта) принять в качестве основы для классификации, определяющей и организационные, и функционально-целевые, и некоторые другие характеристики, тип социальной связи, объединяющей членов партии. Идя от менее развитых к более развитым ее формам, исследователь выделяет клиентелу со свойственным ей типом представительства—патронажем, иерархическую структуру с характерным для нее командирством (делегированием полномочий сверху вниз), гражданский союз, выступающий в качестве «адвоката» своих членов, и, наконец, клуб единомышленников, для которого характерна «правозащитная» деятельность в интересах общества или его обездоленной части. Впрочем, он оговаривается, что можно говорить лишь о преобладающей характеристике партии, ибо в ее структуре практически всегда содержатся все четыре разновидности социальных связей.

Ю.Коргунюк удачно сопрягает характеристику партий с точки зрения преобладающей социальной связи с их социальным составом. Он отмечает, что пролетарская база первых массовых партий благоприятствовала их иерархическому построению, люмпенский социальный состав—доминированию клиентельного начала, интеллигентский характер—клубной организационной структуре.

Такой подход позволяет, в частности, развеять историческое недоразумение с американскими партиями, которых долгое время среди европейских исследователей было принято считать менее развитыми по сравнению с теми формами, которые дала Европа. Ю Коргунюк отмечает, что в американских партиях всегда присутствовало сильное гражданское начало, чего не хватало более «современным» массовым партиям европейского континента. С этой точки зрения происходящая ныне «американизация» европейских партий вовсе не выглядит их безусловной деградацией, а массовость партий –их неоспоримым преимуществом. Предложенная схема адекватна и реалиям России (естественно: ведь она и возникла прежде всего в результате размышлений над российским опытом!): если КПСС была типичной иерархической структурой, то современные «партии власти» и особенно ЛДПР—несомненные клиентелы, а либеральные партии проделали путь от клубов единомышленников к клиентелам или «избирательным машинам». Чего не хватает российским партиям, как и всему обществу, заключает Ю.Коргунюк, так это гражданских отношений.

Важными и плодотворными кажутся мне и нововведения Коргунюка в части, касающейся классификации партийных систем. Он справедливо указывает, что в основу этой классификации нужно внести такой элемент, как взаимоотношения партий и государственной власти. Отказываясь с этой точки зрения расценивать западные системы (ограничившись замечанием, что там правительства «переросли» партийные рамки, в то время как в России правительство до партийности не доросло), автор исследования дает на основе российского опыта чрезвычайно удачную классификацию незавершенной партийной системы.

К числу незавершенных партийных систем Ю.Коргунюк относит три подтипа—флуктуационную, периферийную и псевдопартийную. Первая—атомизированная система, возникающая в результате краха автократических режимов. Множество появляющихся при этом политических образований неспособно наладить ни долгосрочные связи с обществом, ни конструктивное сотрудничество между собой. Во флуктуационной системе нет признаваемого всеми центра власти, за этот статус ведется борьба всех против всех, которая делает систему неустойчивой, а ее существование—краткосрочным. Периферийная—более упорядоченная система, но за счет утраты рычагов влияния на исполнительную власть. Наконец, в псевдопартийной системе партии, и прежде всего доминирующая «партия власти» выполняют роль декорации, а стержнем системы является авторитаризм; стоит его убрать, и система рухнет.

Эта типология, конечно, точно так же является плодом изучения российского опыта ХХ—начала ХХI веков. В конкретно-исторической части своего труда Ю.Коргунюк наглядно показывает, что в начале ХХ века российская партийная система, возникнув как флуктуационная, быстро эволюционировала к периферийной, а затем—к однопартийной, а на рубеже ХХ—начала ХХI веков—наоборот, от однопартийной—к флуктуационной, а затем к периферийной и псевдопартийной. Тем самым столь различная в своих условиях и проявлениях партийная жизнь начала и конца века вплетается в единый контекст.

Менее убедительно, на мой взгляд, выглядит у Ю.Коргунюка схема связи партийного размежевания с общественными конфликтами, порожденными процессами модернизации. Сама идея подобной связи, восходящая к С.Роккану, несомненно, плодотворна. Прав автор и в том, что наложение разных конфликтов друг на друга может приводить к кумулятивному эффекту, а может ослаблять, гасить один их них. Однако перечень идейно-политических размежеваний, который приводит Коргунюк (гл.2), как мне кажется, не во всем удачен. Во-первых, он представляется слишком дробным: шкала консерватизм—либерализм частично (в ряде исторических ситуаций, особенно раннего периода), совпадает со шкалой традиционализм—прогрессизм, а в других ситуациях—со шкалой рыночный индивидуализм—государственный патернализм. Во-вторых, шкала элитаризм—эгалитаризм связывается Коргунюком только с противоположением капитализма и социализма, что неправомерно сужает ее значение. Заметим, что применительно к современной России автор как-то забывает об этой линии, очевидно, считая ее исторически исчерпанной. От того, что некоторые шкалы близки друг другу или частично совпадают, на тех страницах, которые посвящены конкретному исследованию российского феномена, возникает некая трудно уловимая чересполосица, особенно там, где речь идет, скажем о смене противостояния консерватизм—либерализм на размежевание традиционализм—прогрессизм или наоборот. Наконец, вызывает недоумение попытка приписать либералов к сонму «образцовых левых».

Что касается России, мне лично кажется более правильным то укрупненное размежевание, которое я попытался дать в одной из статей: модернизация, приобретавшая разный облик в зависимости от времени)—консерватизм (в том числе традиционалистского толка), западничество—самобытность, демократия (политическая свобода)—авторитаризм (всех разновидностей), элитарность (политика в интересах меньшинства)—социальность (учет интересов большинства). (См. Холодковский К.Г. Идейно-политическая дифференциация российского общества: история и современность.// «Полития», № 2, лето 1998, с.5—40.). Конечно, здесь не хватает конфликта центр—периферия, совершенно справедливо указанного Коргунюком. Готов допустить, что о предпочтительности того или иного варианта можно спорить.

Вслед за Е.Гайдаром Ю.Коргунюк берет на вооружение концепцию конфликта «налогоплательщики—бюджетополучатели», выдвигая его на первый план сегодняшней политической жизни не только в России, но и на Западе. Сдается, что помимо этической некорректности терминов (а что, бюджетополучатели—например, так называемые «бюджетники»--работники государственных предприятий, врачи, учителя, научные работники, рядовые госслужащие—не являются налогоплательщиками? В силу их массовости в современной России на их долю приходится немалый процент налоговых сборов) здесь есть и сущностная неточность. Конфликт неолибералов с неокейнсианцами по поводу государственного вмешательства в социально-экономические отношения не сводится к вопросу о налогах и бюджете: здесь и вопрос о разрастании государства и его бюрократического аппарата, и проблема мотивации к производительной деятельности, которую ослабляет государственный патернализм. Но самое главное—не являются ли предприниматели (крупные налогоплательщики) тоже «бюджетополучателями», пожиная в своей экономической практике плоды заботы государства о развитии фундаментальной науки, повышении качества «человеческого капитала» (вложений в образование и здравоохранение)? Ю.Коргунюк невольно свидетельствует о уязвимости деления на налогоплательщиков и бюджетополучателей, замечая в конце работы, что наемные работники занимают промежуточное место на этой шкале. Наши неолибералы часто путают идеологические платформы западного неолиберализма с реальной практикой тех же неолиберальных правительств. В действительности социальные расходы в западных странах, несмотря на разного рода ограничения и усовершенствования системы социальных гарантий и вспомоществования, продолжают расти. И дело тут не только в «политкорректности» или боязни социальных потрясений…Говоря о своих частичных несогласиях с Ю. Коргунюком, я меньше всего хочу поставить под сомнение высокий уровень и научную значимость его труда. На мой взгляд, в данной области у нас еще не было работ, в которых широчайший охват конкретно-исторического материала (как-никак вся история российских партий) так удачно сочетался с его концептуальным политологическим осмыслением.

Вызывает восхищение объем сведений,--взятых почти исключительно из первых рук—которыми располагает автор и которые исчерпывающе характеризуют особенности и эволюцию десятков партийных и протопартийных образований. Налицо подлинная научная добросовестность и скрупулезность,--насущно необходимое, но, увы, достаточно редкое качество настоящего историка и политолога. Читатель найдет в книге не только обширный справочный материал, но и меткие характеристики отдельных партий, лидеров, ситуаций, а главное, убедительный анализ тех процессов, которые и побудили автора сделать обогащающие партологию теоретические выводы.

Первоначальное легкое сомнение, стоило ли начинать изложение с истории российских партий начала века, столь непохожих на нынешние и возникших в других исторических условиях, фактически в другом обществе, тут же рассеивается: автор показывает, что почти все характеристики отсутствия настоящей многопартийности, отмеченные применительно к тому периоду, существуют и теперь. И тогда, и теперь многопартийность была интересом лишь узкого слоя образованной городской «общественности». В то же время—и в этом известный парадокс—общество созрело для возникновения незавершенной партийной системы в ее флуктуационном варианте, в 1905-1907 годах партии носили почти массовый характер (Коргунюк отвергает их характеристики как «протопартий»), а в 1917 году даже стали на короткое время главными субъектами политики. Однако «соприкосновение с властью» (а власть—цель любой настоящей партии) оказалось для них губительным, и дело кончилось утверждением однопартийной системы, милитаризацией и «очиновничаньем» уцелевшей единственной партии, ее срастанием с государственным аппаратом.

Ю.Коргунюк отмечает, что, хотя возрождение многопартийности произошло в условиях, коренным образом отличающихся от тех, которые были в начале ХХ века (другие проблемы, другие порожденные ими конфликты), партийная система вновь сложилась как незавершенная. Он делит ее историю на три этапа. С конца 80-х годов по август 1991г. совершался переход от однопартийной к флуктуационной системе, с осени 1991г. по конец 1999г.—от флуктуационной к периферийной, с 2000 по 2003-й—переход от периферийной системы к псевдопартийной.

Первый период характеризовался кумулятивным наложением друг на друга сразу нескольких общественных конфликтов (главными из которых, по мнению Коргунюка, были конфликт между государством и бюджетополучателями и между государством и наемными работниками). «Экономический инфантилизм» населения создал благоприятную обстановку для расцвета популизма (вообще, замечает автор, популисты вкупе с властью были основными акторами на политической сцене последнего пятнадцатилетия). В то же время Ю. Коргунюк, прослеживая зарождение партий, отмечает рост активного меньшинства, заслуги возникавших неформальных организаций в противостоянии однопартийной системе (в частности, даже заслуги радикального Демократического союза в деле политической эмансипации общества), их роль во время первых относительно свободных избирательных кампаний. Он подчеркивает, что, вопреки некоторым оценкам современников, на этих выборах имели место и контроль «сверху», и административное давление, но именно в результате общественного подъема они оказались намного менее эффективны, чем в начале нынешнего века.

Наибольшую дееспособность, по словам Коргунюка, показали в этот период не партии, а организации с более гибкой клубной структурой, способные не столько командовать, сколько согласовывать и координировать. Это объясняется сложным и противоречивым составом демократического движения, в котором объединились разнородные потоки, в дальнейшем избравшие себе разные русла. Наиболее мощная организация того времени—«Демократическая Россия»--была именно таким объединением. В работе подчеркивается ее интеллигентский состав. Впоследствии это движение ослабело и перестало существовать, поскольку выполнило свою задачу—ликвидацию властной монополии КПСС, и с этого времени дороги его участников разошлись.

Ю.Коргунюк дает свою оценку и первым парламентам, избранным в 1989-1990 годах—общесоюзному и российскому. Думается, он не совсем прав, когда вместе с Н.Бирюковым и В.Сергеевым считает Съезд народных депутатов СССР органом, вполне удовлетворявшим целям руководства КПСС. С точки зрения чисто законодательной он действительно был достаточно послушным, но одновременно сыграл роль политической трибуны демократического меньшинства. На российском съезде первоначальное соотношение сил было более выгодным для демократов—и не только потому, что, как пишет Коргунюк, разложение коммунистического режима зашло еще дальше, но, как кажется, еще и потому, что там не было представительства столь явных заповедников консерватизма, как Центральная Азия и некоторые другие союзные республики.

Возникшая к началу 90-х годов флуктуационная система, пишет автор, по определению не могла быть долговременной. И параллельно с происходившим в 90-е годы партийным строительством происходит другой процесс—трансформация партийной системы в периферийную. Если в 1991-1993 гг.

флуктуационность, как показывает Коргунюк, достигает максимума (отсутствие единого центра власти, стремительно меняющаяся ситуация), то с конца 1993 г., после силового решения вопроса о центре власти в пользу исполнительной (и ее фактической вершины—президентской) периферийность партийной системы (независимость власти от партий) начинает выявляться все ярче.

Здесь снова приходится затронуть спорные вопросы. По определению Ю.Коргунюка, в 90-е годы основным общественным конфликтом, конструировавшим партийное размежевание, был конфликт «бюджетополучатели—налогоплательщики», который, однако, не принял открытую форму, поскольку по советской привычке претензии бюджетополучателей переадресовывались государству. Однако здесь возможна и иная, на мой взгляд, более адекватная трактовка. Имело место наложение и и взаимное пересечение двух конфликтов: рыночная модернизация—советский традиционализм (выражающийся в привычке к государственному патернализму) и элитарность—социальность. Произошло это потому, что рыночные реформы в том виде, в каком они реально осуществились в России, оказались слишком противоречащими понятию социальной справедливости. Реформаторы и в силу объективных обстоятельств, и в силу своего воспитания и идеологических установок пренебрегли задачей социального демпфирования преобразований, сооружения минимально возможной «страховочной сетки».

Мне кажется также, что в споре Ю.Коргунюка с В.Гельманом насчет того, можно ли сомневаться в приверженности «Выбора России» демократии, правота скорее на стороне Гельмана. Нет сомнения, в составе и руководстве ВР было много искренних демократов. Но столь же несомненно, что наиболее влиятельные лидеры «Выбора» (включая Е.Гайдара и особенно А.Чубайса) уповали не столько на силу демократического движения и развитие демократических институтов, сколько на близость к управленческим рычагам (вхождение в «комнату с кнопками»). Адекватная их характеристика—экономические либералы или либеральные технократы (отчасти этим можно объяснить вхождение в ДВР ряда крупных чиновников).

При всем при том Ю.Коргунюком сказано немало справедливых слов как о сильных, так и о слабых сторонах и ВР (ДВР), так и «Яблока». Он соглашается с позицией В.Шейниса, отмечавшего двойственную природу «Выбора России». И убедительно показывает, что замыкание «Яблока» на себя, его недоговороспособность связаны не только с характером лидера, постепенно превращавшего партию в клиентельное образование, но и с маргинализацией массовой базы—разочаровавшейся в реформах интеллигенции. Блестящим надо признать анализ феномена ЛДПР (взять хотя бы замечание, что «державничество Жириновского лишено традиционалистской окраски—это скорее присущее люмпену восхищение силой как таковой»). Удачны и многие другие характеристики партий и партийных лидеров.Специальная большая глава посвящена деятельности партий в первых постсоветских российских парламентах. Здесь несколько осложнил положение автора выход двухтомника В.Шейниса «Взлет и падение парламента», подробнейшим образом освещающей первые шаги постсоветского парламентаризма.

Поскольку оснований для иной концепции этих событий, расходящейся с концепцией Шейниса, у Коргунюка нет (что подтверждается многочисленными ссылками на книгу Шейниса), в том, что касается периода 1991-1993 гг., изложение воспринимается как дублирование его книги. Иное дело—период после событий октября-декабря 1993г. Тут аналитическое перо Ю.Коргунюка, используя богатейший первичный фактический материал, показывает себя во всем блеске. Совершенно справедлив его вывод (в полемике с Г.Голосовым), что сам по себе новый институциональный дизайн, созданный Конституцией 1993 г., не предопределял с неизбежностью превращения президентской власти во всесильную. Решающую роль сыграли неверие в свои силы и трусость оппозиции. Стоило только добавить, что трусливой оппозицию сделало силовое разрешение конфликта в октябре 1993 г.

Особый интерес вызывает последняя глава, посвященная произошедшему в 1999—2003 годах переходу от периферийной к псевдопартийной системе. Эта трансформация, показывает Коргунюк, несколько замедлилась из-за раскола подконтрольных исполнительной власти сил на два образования, что вынудило власть какое-то время применять, подобно тому, как это было в !907—1914 годах, тактику попеременной опоры на два разных большинства в Думе. Однако за какой-нибудь год власти удалось преодолеть этот раскол, после чего взять парламент под более или менее полный, а со времени выборов 2003 г.—под безусловный контроль. Характеризуя главный инструмент этого контроля—«Единую Россию», автор указывает, что ее основную членскую массу составили безгласные статисты, а реальная власть в ней принадлежала узкому кругу крупных чиновников, нередко даже не являвшихся членами партии. Курс ЕР, определяемый исполнительной властью, оказался «центристским» лишь в том смысле, что несколько либерально-реформистских законов в экономической сфере были «уравновешены» консервативными мерами, ужесточающими регламентацию общественной жизни. То, что ЕР представляла собой «не более чем декорацию», не имело значения. Она сосредоточила в своих руках все рычаги управления парламентом, и от мнения меньшинства перестало что-либо зависеть. Все противники Кремля, реальные и потенциальные, оказались в состоянии «совершеннейшего раздрая». Переход к псевдопартийной системе к началу 2004 г. завершился.

Ю.Коргунюк совершенно прав, когда связывает происшедшее с изменениями в самом обществе. Но вряд ли стоит сводить их к выдвижению на первый план конфликта налогоплательщиков и бюджетополучателей. Все, увы, сложнее. Да, бесспорно, на авансцене к избирательному циклу 2007—2008 годов действительно оказались социальные вопросы, но за ними скрывался все тот же конфликт модернизации и консерватизма, выступавшего в ипостаси государственного патернализма. К началу ХХI века страна вынуждена была платить по счетам того модуса преобразований, который не смог соединить в себе удовлетворительного решения двух наложившихся друг на друга конфликтов: модернизация—консерватизм (советский квази-традиционализм) и элитарность—социальность. Отсюда—чрезмерное усиление традиционалистского (государственно-патерналистского) лагеря и резкое ослабление модернистско-реформаторского. Отсюда же—усталость масс от преобразований и политики, тяга к «порядку», стремление прислониться к государству, симпатии к авторитарной власти, компенсаторное усиление великодержавности. При этом в некоторых аспектах «налогоплательщиков» и «бюджетополучателей» объединяют одинаковые заботы.

Ю.Коргунюк подчеркивает в своей книге, что любая незавершенная партийная система—по определению переходная. К чему это переход—к полноценной партийной системе или к деградации до полной «беспартийности»--решается конкретным ходом событий. Автор выражает надежду, что в российском случае речь пойдет о становлении партийной системы, а не о сползании к однопартийной или беспартийной диктатуре.

Российские читатели получили еще один солидный, заслуживающий внимания труд. Не все в трактовке его автора выглядит бесспорным. Но и спорить с ним интересно, так как за всеми его пусть не всегда безупречными построениями проглядывает живая мысль. В понимании происходящего, в оснащении российской общественности знаниями, необходимыми для движения вперед, сделан новый шаг.

01.10.07

К.Г. Холодковский - доктор исторических наук, ИМЭМО РАН

Рецензия была опубликована в журнале "Полития", № 2, 2007 г.

Книгу Юрия Коргунюка «Становление партийной системы современной России» можно купить в редакции "Партинформа" по адресу: 101000 Москва, Б.Златоустинский пер., 8/7 (Российский общественно-политический центр - РОПЦ), комн. 210.

Предварительно позвонить по тел. (495) 624-3297

За справками обращаться по электронному адресу mail@partinform.ru

Версия для печати