11.06.2009 | Григорий Вайнштейн

Европейская идентичность. Возникающая реальность или фантом?

Прошедшие на днях выборы в Европарламент, вновь продемонстрировавшие падение ин-тереса рядовых европейцев к одному из основных политических институтов единой Евро-пы, дают очередной повод задуматься о проблеме восприятия гражданами европейских стран интеграционного процесса на континенте. И важным аспектом этой проблемы представляется вопрос о масштабах и перспективах укоренения в их сознании представ-лений о своей включенности в некую единую наднациональную общность.

Нынешние выборы в Европарламент совпали по времени с достаточно примечательной датой в истории содружества европейских стран - четверть века назад, в июне 1984 года, главы государств Европейского Сообщества, собравшиеся на саммит в Фонтенбло, приня-ли решение поставить в практическую плоскость формирование у граждан своих стран чувства общеевропейской идентичности. За прошедшие годы предпринято немало кон-кретных шагов, призванных способствовать достижению этой цели. Были учреждены та-кие символы единой Европы как флаг, гимн, общий праздник «Дня Европы». Жители стран, присоединившихся к Шенгенскому соглашению, стали пользоваться безвизовым режимом. Была введена единая европейская валюта. Жителям стран Евросоюза был пре-доставлен статус «гражданина Союза», учреждены единые общеевропейские водитель-ские права и многое другое. Похоже, однако, что надежды и ожидания поборников евро-пейской интеграции, сознающих, что гражданское единство европейцев, базирующееся на ощущении ими своей принадлежности к единому общему дому, является необходимым условием прочности политического единства Европы и, в конечном счете, залогом успеха всего интеграционного проекта, остаются сегодня далекими от воплощения.

Понятно, что, в отличие от политической интеграции Европы, занявшей сравнительно ко-роткий период времени, формирование коллективной европейской идентичности, предпо-лагающее глубокие изменения в общественном сознании, неизбежно является длительном процессом. Тем не менее, сегодня появляется все больше свидетельств явного торможения этого процесса, а то и вовсе его попятного развития.

Конечно, при всей амбициозности идеи создания общей идентичности у 450 миллионов граждан, населяющих несколько десятков европейских стран с разной историей, культу-рой, традициями, уровнем и образом жизни, речь отнюдь не идет о вытеснении нацио-нального самосознания европейцев неким «пост-национальным космополитизмом». Нере-альность подобной задачи особенно очевидна в свете данных конкретно-социологических опросов, свидетельствующих о крайней ограниченности доли жителей стран Евросоюза, склонных определять себя лишь в качестве «европейцев». В 1994 году таких было лишь 7% от общего числа опрошенных, а в 2004 году и вовсе ничтожно малое количество - 3%. На повестке дня иная цель – формирование у жителей Евросоюза чувства «двойной» идентичности, сочетающего в себе одновременно ощущение принадлежности и к своей стране, и к Европе в целом.

Между тем, значительная часть населения стран Евросоюза по-прежнему испытывает лишь чувство национальной идентичности. Причем, их доля не только не уменьшается, а, напротив, возрастает. Если в 1994 году в среднем 33% опрошенных считали себя только гражданами своей страны, то к концу 2004 года, вопреки всем усилиям сторонников пан-европеистского проекта, этот показатель возрос до 41%. Что же касается тех, кто считает себя одновременно и гражданами своей страны, и гражданами Европы, то в их сознании компонент «национальной идентичности» явно сохраняет доминирующее значение. В 2004 году в среднем 47% опрошенных в 25 странах Евросоюза говорили о себе в первую очередь как о французах, немцах, итальянцах, испанцах и т.п., и лишь во вторую очередь – как о европейцах (этот показатель практически не изменился с 1994 года, когда он соста-вил 46%). Те же, кто, ощущая «двойную» идентичность, ставят на первое место ее обще-европейский компонент, составляют крайне незначительное меньшинство – 7% в 2004 го-ду (в 1994 году их было несколько больше – 10%). Вполне естественно, что превалирова-ние национального компонента идентичности в наибольшей степени характерно для гра-ждан стран, сравнительно недавно пополнивших состав Евросоюза. Однако оно свойст-венно и весьма значительной части населения таких «старых» членов единой Европы как, например, Франция, Италия, Германия, где в среднем 36% опрошенных рассматривают себя лишь в качестве граждан своей страны. В Великобритании этот показатель и вовсе находится на уровне 55%.

Справедливости ради следует отметить определенный прогресс в распространении чувст-ва общей европейской идентичности в сознании молодых европейцев. В частности, опрос, проведенный несколько лет назад среди граждан Великобритании, Франции, Германии и Италии в возрасте 21-35 лет, то есть среди представителей поколения, выросшего в усло-виях объединенной Европы, показал, что европейская молодежь в значительной большей степени, чем население Европы в целом, чувствует себя в первую очередь европейцами. Почти треть молодых людей сочла себя скорее европейцами, чем гражданами своей стра-ны. Однако, хотя поборники проекта европейской интеграции видят в этой тенденции од-но из свидетельств реализации их идей, пессимизм по поводу принципиальной возможно-сти возникновения на массовом уровне общей «европеизированной» идентичности все же получает в последнее время все большее распространение среди весьма авторитетных на-блюдателей. И действительно, темпы внедрения в массовое сознание ощущения принад-лежности к некой наднациональной европейской общности весьма незначительны, и по-давляющему большинству жителей Европы оно остается по-прежнему чуждым. Как сви-детельствуют, например, результаты обследований, проведенных во Франции, доля жите-лей этой страны, отказывающихся характеризовать себя как «граждан Европы», составля-ла в 2008 году 62% (хотя и уменьшилась по сравнению с 70% в 2001 году).

«Идея некой «европейской идентичности» пребывает в тумане», констатирует, например, Ральф Дарендорф. «Европейская интеграция, - отмечает он, - больше не воспламеняет во-ображение европейцев. Еще существуют евро-энтузиасты, но среди народов Европы пре-валирует безразличие, а в некоторых случаях даже тихая враждебность по отношению к идее европейской общности». Аналогичное мнение высказывает и Фрэнсис Фукуяма. «Несмотря на прогресс, достигнутый в формировании Европейского Союза, - признает американский политолог, - европейская идентичность остается чем-то идущим скорее из головы, нежели из сердца. Хотя существует узкий слой мобильных, космополитичных ев-ропейцев, немногие граждане Европы рассматривают себя как представителей общего ро-да европейцев и преисполняются гордостью, когда звучит европейский гимн. Поражени-ем, нанесенным Европейской конституции на референдумах 2005 года во Франции и Гол-ландии, рядовые граждане вновь дали понять политическим элитам, что они не готовы по-ступиться своей приверженностью идее национального государства и суверенитета». По-добного рода пессимистические суждения широко фигурируют и в публицистических статьях, и в обстоятельных научных публикациях западных авторов.

Как же в действительности оценить нынешнее положение дел с приобщением граждан Европы к идее их наднациональной общности? Чтобы ответить на этот вопрос и понять, таким образом, перспективы укоренения на массовом уровне идей европейского единства, следует, очевидно, трезво взглянуть на те факторы, которые препятствуют продвижению Европы в этом направлении.

Процитированные выше высказывания западных политологов обращают внимание на один из существенных недостатков идеи европейской идентичности – ее неспособность завоевать сердца рядовых граждан Европы.

Действительно, идея наднациональной общности остается пока лишь неким инструмен-том политической инженерии, своего рода продуктом политического расчета европейских элит, озабоченных созданием социально-психологических условий, благоприятствующих реализации их интеграционного проекта. Эта идея представляет собой идейно-политическую конструкцию, рожденную в политических верхах Европы, но отнюдь не вызревшую на низовом, массовом уровне. Результаты французского и голландского рефе-рендумов по Европейской Конституции лишь наглядно продемонстрировали масштаб-ность различий в отношении к идее европейской интеграции между рядовыми граждана-ми и европейскими элитами. Судя по данным социологических исследований, сторонни-ков европейской интеграции среди элит вдвое больше, чем среди европейской общест-венности. В этом контексте укоренение в массовом сознании чувства европейской иден-тичности является, по сути дела, элитарным проектом, далеким от реальных запросов ши-роких слоев населения. Однако, как справедливо подчеркивают некоторые авторы, обще-европейская идентичность «не может быть создана по прямым директивам из Брюсселя или столиц государств-членов Евросоюза». Она может возникнуть лишь благодаря осоз-нанию гражданами отдельных европейских государств того, что интеграция может дать лично им.

Между тем, для значительной части рядовых европейцев выгоды европейской интеграции далеко не очевидны. Как показало общеевропейское обследование, проведенное в конце 2004 года, лишь 53% европейцев полагало в тот момент, что членство в ЕС принесло пользу их стране, тогда как 34% считало, что, напротив, оно нанесло вред. Данные опроса жителей стран Евросоюза, осуществленного весной 2008 года, свидетельствуют, что эти показатели остались практически без изменения (лишь 54% опрошенных сочло, что член-ство в ЕС приносит пользу их стране). В наименьшей степени представления о благотвор-ном влиянии на жизнь их страны ее принадлежности к ЕС свойственны гражданам основ-ных членов европейского сообщества. Опрос жителей Великобритании, Франции, Герма-нии, Италии и Испании, проведенный службой Харриса в 2007 году в связи с празднова-нием 50-летней годовщины подписания Римского договора о создании Европейского Эко-номического Сообщества, обнаружил, что в среднем только 25% из них считало, что при-соединение к ЕС способствовало улучшению жизни в их странах, тогда как 44% сочло, что членство в ЕС негативно повлияло на их жизнь. Как признает один из ведущих бри-танских политологов Марк Леонард, занимающий ответственный пост в структурах брюс-сельской бюрократии, Евросоюз не пользуется значительным доверием граждан в плане его способности решать заботящие их проблемы. «Справедливо это или нет, - отмечает он, - но Евросоюз воспринимается как элитарный проект, реализующийся без согласия граждан».

Характерно, что мнение о позитивности происходящих в их стране экономических пере-мен свойственно в большей степени жителям тех стран, которые в меньшей степени во-влечены в процесс европейской интеграции. В частности, в таких странах как Великобри-тания, не желающей ни отказываться от своей национальной валюты, ни присоединяться к Шенгенскому соглашению, или же Дания, также остающейся вне зоны евро, или же Нор-вегия и Исландия, вовсе не входящих в состав Европейского Союза, в 2003 году от 44% до 59% граждан позитивно оценивали экономические изменения предшествовавшего десяти-летия. В то же время, в среднем по всем западноевропейским странам аналогичную оцен-ку высказывали лишь 32% опрошенных, а 49% опрошенных придерживались противопо-ложного мнения, считая свою страну экономически менее благополучной, чем 10 лет на-зад.

Думается, что сегодня, в условиях экономического кризиса, охватившего современный мир, отношение рядовых граждан к идее европейской интеграции подвергается особенно серьезному испытанию. Способность этой идеи получить признание широких масс во многом связана с тем, сумеют ли европейские лидеры найти совместные эффективные решения сегодняшних проблем, продемонстрировав их преимущества над попытками преодоления нынешних экономических невзгод средствами сугубо национальной полити-ки.

Существуют, однако, и некие более глубинные факторы, осложняющие формирование единой европейской идентичности, если не сказать, - вообще ограничивающие масштабы ее распространения. Один из наиболее значительных среди них – существенная размы-тость сути самого феномена, определяемого понятием европейская идентичность, и неяс-ность тех основ, на которых она может зиждиться.

Достаточно сакраментальным и не имеющим убедительных ответов является, в частности, вопрос о том, что значит быть «европейцем». Весьма сомнительными, а то и попросту па-радоксальными, выглядят попытки решить этот вопрос на основании сугубо формальных критериев. Так, звучащие из уст некоторых высокопоставленных представителей брюс-сельской бюрократии утверждения о том, что европейцы - это граждане стран-членов Ев-росоюза, по сути дела, отказывают в европейской принадлежности, например, гражданам Норвегии или же жителям такой находящейся в самом сердце Европы страны как Швей-цария.

В равной мере сомнительным представляется и причисление к европейцам жителей всех расположенных на территории Европы стран. Применение чисто географического крите-рия не проясняет ни вопрос о том, что такое сама Европа, ни вопрос о том, что такое «ев-ропеец». Географическое пространство Европы не имеет общепризнанных границ. Как известно, расширительное толкование этого понятия как пространства «от Атлантики до Урала», не находит понимания ни среди большинства европейских политиков, ни среди широких масс граждан многих европейских стран. Нет единого мнения и относительно правомерности включения в сообщество европейских народов жителей такой частично расположенной на европейском континенте страны как Турция. Весьма широко, по край-ней мере, в массовом сознании ряда стран, распространено и восприятие жителей некото-рых балканских государств, как и ряда других восточно-европейских государств, в каче-стве «европейцев второго сорта». Спору нет, мироощущению «новых европейцев», не-давно пополнивших состав Евросоюза, быть может, льстит представление о своей общно-сти с жителями «старой Европы». Но те глубокие различия, которые в действительности существуют между европейским Центром и европейской Периферией, очевидно, исчезнут еще не скоро, и заблуждаться по поводу перспектив преодоления их взаимной отчужден-ности и готовности «старых европейцев» идентифицировать себя с «новыми» вряд ли стоит.

Явная невозможность определить сущность европейской общности с помощью формаль-ных (будь то политических, или географических) критериев ставит во главу угла критерии культурно-цивилизационного и ценностного характера, побуждая акцентировать внима-ние на религиозных, культурных, политических традициях Европы и ее приверженности гуманистическим и демократическим ценностям. Однако, и при таком подходе, с одной стороны, сохраняется значительная трудность в интерпретации феномена европейской идентичности, а с другой, - обнаруживается неопределенность ее специфических, прису-щих именно европейской ментальности, особенностей.

Существующая реальность делает, в частности, все менее убедительным тезис о том, что одним из главных системообразующих компонентов общеевропейской идентичности служит религиозная общность Европы, объединяемой христианской верой и тем местом, которое занимают в жизни европейцев католическая и протестантская церкви. Во-первых, распространение христианства отнюдь не ограничивается европейским ареалом. Привер-женность ценностям и символам христианства свойственна и многим неевропейским на-родам.

Во-вторых, отнесение религии к числу важнейших факторов, определяющих сущность европейской идентичности, выглядит достаточно сомнительным в условиях растущей се-куляризации жителей европейских стран и, особенно, стран «старой Европы». Как свиде-тельствуют некоторые наблюдатели, для большинства европейцев христианская религия превратилась из «строгого жизненного кредо» в некую «аморфную духовную склон-ность». Согласно проведенному в 1999-2000 годах широкому межстрановому исследова-нию ценностей населения европейских стран, в среднем лишь 21% опрошенных заявляет, что религия «очень важна» для них. В таких странах как Дания, Германия, Швеция, Фран-ция, Великобритания этот показатель вообще колеблется между 8% и 13%. Регулярное посещение религиозных служб, еще сравнительно недавно бывшее атрибутом повседнев-ной жизни многих европейцев, ушло в прошлое. Ныне 58% жителей Европы вовсе не хо-дят в церковь, а 17% делают это лишь несколько раз в год. В таких странах как Франция, Великобритания, Швеция, Голландия, Бельгия доля граждан, никогда не посещающих церковь, и вовсе достигает 63%-82%. Даже в Италии и Испании, всегда отличавшихся особой религиозностью населения, 55% и 54% граждан отмечают ныне, что никогда не посещают религиозные службы, а 20% и 19% заявляют, что делают это крайне редко. «Факт заключается в том, что Европа не является больше христианской», утверждает, на-пример, генеральный секретарь Объединенной Реформистской Церкви Британии.

Наконец, весьма характерной для последних десятилетий тенденцией является прогресси-рующая утрата Европой ее религиозной гомогенности, заключавшейся всегда в домини-ровании здесь христианско-иудейской традиции и подавляющем преобладании привер-женцев католической и протестантской конфессий. Если следовать, например, логике С.Хантингтона, утверждавшего в своей известной работе о грядущем «столкновении ци-вилизаций», что Европа кончается там, где начинается православие и ислам, из европей-ского сообщества исключаются граждане Греции или же таких новых членов Евросоюза как Болгария и Румыния, для которых основной конфессией является именно правосла-вие. Наряду с этим, вне европейской общности оказываются и миллионы приверженцев ислама, составляющие сегодня все возрастающую часть населения Европы, имеющего ев-ропейское гражданство.

Вообще, вопрос об идентичности постоянно растущей мусульманской части населения сегодняшней Европы отличается особой сложностью, о чем еще будет сказано. Здесь же следует отметить, что на фоне характерной для наших дней секуляризации духовной жиз-ни коренного населения большинства европейских стран, единственной религией, процве-тающей сегодня в Европе, становится ислам. Одно из наиболее ярких тому свидетельств - многочисленные мечети, становящиеся в последние десятилетия характерным элементом облика многих европейских городов. По оценке американского историка и культуролога Ф.Дженкинса, автора недавно вышедшей монографии о состоянии религии в Европе, в девяти основных западноевропейских странах насчитывается сегодня около 7 тысяч мече-тей и молельных домов, большая часть которых сосредоточена в Германии (2400), во Франции (2000) и Великобритании (1200). Примерно 1000 мечетей приходится на такие страны как Италия, Испания и Нидерланды.

В условиях, когда ислам занимает все более заметное место в жизни современной Европы, остается все меньше оснований видеть в религии один из важнейших компонентов евро-пейской общности. И совершенно естественно, что авторы проекта общей конституции Евросоюза отказались от упоминания в ее тексте о христианских основах Европы как и вообще о Боге, о ценностях религиозного наследия или о каких-либо иных «религиозных скрепах» европейского сообщества.

Довольно туманными представляются и возможности выстраивания европейской иден-тичности на основе некой культурной общности европейских народов.

Вообще фактор культуры имеет особое значение для утверждения общественной иден-тичности. Трудно переоценить его значение и в формировании европейской идентично-сти. Говорят, что один из отцов-основателей Европейского Сообщества Жан Монне неза-долго до своей смерти признал, что, если бы у него была возможность заново начать про-цесс европейской интеграции, он начал бы его не с экономики, а с культуры.

Вместе с тем, реальные пути превращения культуры в некий цементирующий компонент европейского единства просматриваются с трудом. Речь, конечно же, не идет о том, что подобная стратегия предполагала бы игнорирование национального своеобразия европей-ских культур. Напротив, сторонники идеи европейской общности видят в культурном плюрализме континента одну из отличительных особенностей и достоинство европейской культуры («единство в многообразии»). Но при этом они подчеркивают приверженность европейцев таким общим гуманистическим ценностям как свобода, уважение прав инди-вида, верховенство закона, терпимость, социальная справедливость. Однако, говоря о тех элементах европейской культуры, которые несомненно способствуют сплочению народов, адепты пан-европейской идентичности явно недооценивают определенный дезинтеграци-онный потенциал, заключенный в сегодняшнем культурном ландшафте Европы.

И дело не только в том, что идентичность общеевропейского характера размывается со-храняющимися национальными идентичностями, опирающимися на уникальные истори-ческие опыты разных стран, на их уникальные национальные символы, национальные мифологии и культурные ценности. Гораздо важнее то, что многие компоненты, обра-зующие национальные культуры, пронизаны устойчивой памятью о межнациональных конфликтах и нередко кровавых распрях, сыгравших трагическую роль в европейской ис-тории (в том числе, и не в такой уж далекой).

Еще более существенным обстоятельством оказывается тот факт, что культурное много-образие Европы все чаще оборачивается сегодня культурной несовместимостью, а в ряде случаев взаимной отчужденностью и неприязнью различных национальных и этнических групп в составе населения Евросоюза. Один из источников этой конфликтности - расши-рение числа входящих в ЕС государств.

Еще в 1999 году, когда Европейский Союз насчитывал лишь 15 западноевропейских стран, в среднем лишь 38% населявших их граждан склонны были признать существова-ние некой европейской культурной идентичности, разделяемой всеми европейцами, тогда как 59% отрицали это. С тех пор культурная гомогенность Евросоюза стала еще более со-мнительной. Сегодняшнее пополнение Евросоюза новыми членами-государствами Вос-точной Европы, ведет не только к усилению культурного многообразия европейского со-общества, но и к определенному возрастанию внутренней конфликтности в европейском культурном пространстве, которая не может не отражаться негативным образом на про-цессе формирования общеевропейской идентичности. И достаточно показательным пред-ставляется тот факт, что вступление в Евросоюз новых государств воспринимается имен-но как одно из препятствий этому процессу значительной частью самого населения евро-пейских стран. Недавний опрос, проведенный в 12-ти странах Европы, показал, что в среднем 55% населения этих стран полагают, что «дальнейшее расширение Евросоюза сделает еще более трудным формирование общей европейской идентичности». В таких странах как Голландия, Франция, Германия доля граждан, разделяющих эту точку зрения, достигает, соответственно, 76%, 68% и 64%.

Еще большую напряженность в культурное пространство современной Европы вносит другой фактор - пополнение населения Европы миллионными массами иммигрантов, яв-ляющихся выходцами из не западных стран. Изменения национально-этнической струк-туры Европы, связанные с приобретшей в последние несколько десятилетий огромный размах массовой иммиграцией, становятся принципиально новым для жизни континента явлением, подвергающим серьезной трансформации его культурный облик. Конечно, не-малая часть выходцев из развивающегося мира (в частности, с мусульманского Востока, из Азии, из Африки), оседающих в европейских странах в поисках лучшей доли, стремит-ся вписаться в новую социальную и культурную среду. Но в то же время существует и значительная масса новых жителей Европы (как в первом, так и в последующих поколе-ниях), которые не только не способны, но и не стремятся интегрироваться в европейское культурное пространство. Пользуясь благами нового для них мира, они воспринимают его как нечто чуждое и враждебное им. Их сознание, их образ жизни, формы их повседневно-го поведения остаются подчиненными их «изначальной» этнической и культурно-религиозной идентификации.

Появление в странах Европы многочисленных выходцев из не западных обществ, многие из которых остаются носителями чуждой европейцам культуры, непривычных для евро-пейцев норм общественного поведения и нередко враждебных их менталитету ценностей, не просто осложняет формирование общеевропейской идентичности, но и ведет к размы-ванию той культурной и ценностной гомогенности, которая всегда являлась характерной чертой ряда европейских стран. Все очевиднее становится не столько потребность допол-нения «национального» компонента идентичности компонентом «общеевропейским», сколько необходимость интеграции в европейскую общность носителей антизападных ценностей и стандартов поведения.

Особую остроту эта проблема приобретает в свете так называемой «исламизации Евро-пы», - то есть неуклонного и чрезвычайно быстрого возрастания в составе европейского населения доли лиц мусульманского вероисповедания. Эта тенденция, получающая на-глядное проявление не только в уже упомянутом присутствии многочисленных мечетей на карте многих городов Европы, но и в появлении здесь целых «анклавов», характери-зующихся необычным для европейцев образом жизни, ведет к возникновению того весьма тревожного с точки зрения не столь уж отдаленных перспектив европейской реальности феномена, который определяется сегодня некоторыми исследователями емким понятием «Еврабия». Проникновение в Европу вместе с иммигрантами-выходцами из не западного мира ценностей иного образа жизни размывает европейскую идентичность. Причем суще-ствует опасность не только сохранения, но и усиления этой тенденции – в частности, в случае присоединения к Евросоюзу Турции с ее 70-ти миллионным мусульманским насе-лением, которое может добавиться к уже живущим в Европе почти 20 миллионам мусуль-ман.

На этом фоне задача формирования европейской идентичности все больше оттесняется на второй план не менее сложной и в то же время не менее актуальной задачей интегрирова-ния выходцев из не западного культурно-цивилизационного пространства в общую либе-ральную культуру европейского общества. В случае неспособности Европы решить эту задачу, увеличение этой категории граждан в составе европейского населения станет, как считает, в частности, Ф.Фукуяма, «бомбой замедленного действия», которая может явить-ся «угрозой существованию самой европейской демократии». Некоторые исследователи высказываются по этому вопросу с еще более пессимистической категоричностью. Так, по мнению известного американского культуролога Бернарда Льюиса, существуют две аль-тернативы для прогнозирования будущего Европы: «исламизация континента» или же «европеизация ислама».

Оценивая в целом нынешний характер европейского культурного ландшафта, такой авто-ритетный исследователь как Ульрих Бек констатирует: «Чем больше мы присматриваемся к эмпирической реальности, тем очевиднее становится, что представление о культурной однородности Европы на самом деле является отрицанием реальности».

Характеристика факторов, противостоящих культурной гомогенизации Европы, будет не-полной, если не упомянуть о сохранении языковой разобщенности населения континента. Хотя положение со знанием европейцами иностранных языков постепенно улучшается, оно остается все же далеким от желаемой поборниками европейской интеграции цели – появления «многоязычного европейца». В конце 90-х годов в среднем 66% граждан госу-дарств, входивших в то время в Евросоюз, знало лишь язык собственной страны и лишь 10% говорило как минимум на двух языках. Как показали результаты обследования, про-веденного в 2005 году в 25 странах, образовывавших на тот момент Евросоюз, моноязыч-ными оставались в среднем 44% их граждан, а большая часть из тех, кто заявил о знании иностранных языков, владело ими лишь в той степени, чтобы быть понятыми собеседни-ком. При этом в разных странах ситуация со знанием языков весьма неоднородна. В част-ности, в Люксембурге практически все население говорит как минимум на одном ино-странном языке, а 92% граждан – на двух. В Великобритании же 62% граждан владеет лишь английским языком. В Италии 59% населения не знает иностранных языков, в Пор-тугалии – 58%, во Франции – 49%.

Нынешний уровень языковой разобщенности Европы, препятствуя образованию некой целостной «транснациональной культуры», с одной стороны, фиксирует существование на континенте нескольких регионов, каждый из которых (в зависимости от преобладания в нем одного из трех наиболее распространенных на континенте языков) ориентирован главным образом на культурные традиции то ли Франции, то ли Германии, то ли Велико-британии, а с другой, - предопределяет сохранение ситуации, когда приверженность гра-ждан разных стран своей национальной культуре остается одним из доминирующих эле-ментов их самоидентификации. О том, что язык является одним из важнейших факторов, детерминирующих характер идентичности европейцев, свидетельствуют, например, ре-зультаты обследования, проведенного среди жителей Великобритании. На вопрос «на-сколько вы себя ощущаете европейцем?» 84% опрошенных ответили в середине 90-х го-дов: «вовсе не ощущаю» или «ощущаю в малой степени». Отвечая же на вопрос о том, с какой страной у них больше всего общего, 7% британцев назвали Германию и 5% - Испа-нию, тогда как 23% выбрали США, 15% - Австралию и 14% - Канаду, что говорит о том, что большинство британцев идентифицируют себя с представителями англо-саксонского или англо-язычного мира в значительно большей степени, нежели со своими партнерами по европейскому сообществу.

Отвлечемся, однако, от характеристики факторов, ограничивающих пределы распростра-нения среди европейцев чувства общей наднациональной идентичности, и обратим вни-мание на другой, чрезвычайно существенный аспект проблемы – на значительную труд-ность с выявлением специфики и отличительных особенностей этой идентичности. От-части этот вопрос уже был затронут выше. Говоря о неправомерности утверждений о том, что одним из компонентов европейской идентичности является, якобы, общая привержен-ность населения Европы традициям и ценностям христианской веры, мы уже отметили, в частности, то обстоятельство, что ареал распространения христианской религии отнюдь не ограничивается европейским континентом.

То же самое можно сказать и об упомянутых выше секулярных гуманистических и демо-кратических ценностях, приверженность которым также провозглашается обычно в каче-стве одной из главных скреп европейской общности. В реальности эти ценности давно уже стали достоянием отнюдь не одной лишь Европы и даже не одного лишь Запада, по-нимаемого в чисто географическом смысле. Приверженность Европы демократии и гос-подству права, считающаяся сутью ее идентичности, отнюдь не является некой уникаль-ной европейской особенностью. Гуманистические и рационалистические принципы, про-возглашаемые обычно основой европейской идентичности, в действительности представ-ляют собой универсалистские принципы западной цивилизации, и акцент на этом компо-ненте европейской общности по сути дела обессмысливает понятие «европейская иден-тичность» и лишает ее своего собственного «лица».

С распространением европейской системы ценностей и представлений на другие регионы мира, своеобразие цивилизационной идентичности Европы стало значительно более рас-плывчатым, чем прежде. И в этой ситуации определение европейцами своей идентичности все чаще наполняется сегодня не столько позитивным, сколько негативным смыслом, то есть осуществляется не через утверждение ее собственных отличительных особенностей, а через неприятие цивилизационных особенностей иных регионов мира и через стремле-ние осмыслить самое себя по принципу противопоставления «другим».

Поиск общей идентичности европейцев все отчетливее оказывается отформатированным их склонностью к бинарному мышлению в рамках конструкции «мы» - «они». Конечно, было бы неверным говорить об этой тенденции как о некой совершенно новой особенно-сти европейского мышления. На протяжении многих веков, еще со времен отпора франков мусульманскому нашествию в VIII веке, противопоставление себя «другим» играло опре-деленную роль в самосознании европейских народов. В недавней истории Европы в каче-стве ее основной «антиреферентной группы», существование которой во многом способ-ствовало укреплению в сознании европейцев чувства их общности, выступали страны коммунистического Востока. Однако, сегодня негативный компонент формирования ев-ропейской идентичности приобретает особое значение и наполняется новым содержани-ем.

Доминирующими элементами нынешнего европейского самосознания, выполняющими едва ли не основную функцию в объединении значительной части населения Европы, ста-новятся настроения антиисламизма и антиамериканизма. Причем, если еще недавно су-ществовали значительные различия между массовыми и элитарными слоями европейского населения по степени распространенности этих настроений (так, рядовые европейцы от-водили незавидную роль «других», по контрасту с которыми они определяли самое себя, главным образом, мусульманам и иным выходцам из не западных обществ, тогда как на-строениями антиамериканизма характеризовалось преимущественно сознание европей-ских интеллектуалов и представителей элитных групп общества), то в последнее время между ними наблюдается все большее сходство, и именно антиамериканизм рассматрива-ется многими авторитетными наблюдателями в качестве главного фактора, обеспечиваю-щего социально-психологическую основу становления европейской общности. Весьма симптоматичен тот факт, что многомиллионные антиамериканские демонстрации, прока-тившиеся по всему континенту 13 февраля 2003 года, накануне вторжения США в Ирак, были восприняты рядом политиков и экспертов не просто как важный показатель состоя-ния умонастроений сегодняшней Европы, а как яркое и наглядное проявление возникно-вения новой европейской общности. Как пишет известный американский политолог Энд-рю Марковиц, однажды в будущем именно 13 февраля 2003 года будет признано истори-ками днем «подлинного рождения объединенной Европы».

Усиление значимости «негативной составляющей» европейской идентичности по-разному расценивается западными политологами. Если одни из них считают эту тенденцию поло-жительным явлением, подчеркивая, в частности, что антиамериканизм выступает в каче-стве важного фактора утверждения ценностей Европы, представляющего собой необхо-димый первый шаг к конструированию новой европейской идентичности, то другие об-ращают внимание на разрушительный потенциал этой тенденции. По их мнению, жела-ние «выстроить» европейскую идентичность на ее противопоставлении другим цивилиза-циям (будь то исламская, православная, или же американская) чревато угрозой провала самой идеи европейской интеграции. Самоопределение европейцев по контрасту с «дру-гими» (в частности, с их соседями из стран третьего мира), замечает, например, шведский политик Ингмар Карлсон, чревато опасностью того, что поиск европейской идентичности обернется «возведением демаркационной линии, отгораживающей Европу от остального мира». Говоря о распространении в сегодняшней Европе настроений антиамериканизма, такие европейские политологи как Р.Дарендорф и Т.Гартон Эш пишут, что «любая по-пытка определения Европы как некоего целого, противостоящего Америке, будет вести не к объединению Европы, а к ее расколу». И действительно, проблема отношения к Амери-ке угрожает сегодня не только углублением так называемого «трансатлантического раско-ла» (конфликтом между Европой и США), но и служит источником напряженностей внутри самой Европы, вызывая определенные разногласия между старыми членами Евро-союза и «новыми жильцами европейского дома».

Сказанное выше не дает, похоже, оснований для особого оптимизма по поводу перспектив формирования общеевропейской идентичности.

С одной стороны, сам феномен идентичности европейцев представляется явлением весьма неоднозначным. Нынешние трудности с выявлением специфики европейской идентично-сти, обусловливая склонность европейцев акцентировать, в первую очередь, свое отличие от «других», порождают опасность рождения нового национализма регионального, так сказать, «разлива», который может придти на смену национализмам отдельных госу-дарств.

С другой стороны, беспристрастная оценка масштабов внедрения в сознание европейцев чувства их принадлежности к наднациональной общности свидетельствует о том, что речь должна идти отнюдь не о поступательном, пусть и гораздо более медленном, чем того хо-телось бы архитекторам единой Европы, процессе, а скорее об исчерпании его потенциала и побудительных мотивов. Сегодня крайне трудно понять, что могло бы придать новый импульс этому процессу. Судя по всему, распространение на массовом уровне чувства ев-ропейской идентичности достигло некоего предела, преодоление которого в обозримом будущем выглядит малореальным.

Григорий Вайнштейн - д.и.н., ведущий научный сотрудник ИМЭМО РАН

В расширенном варианте статья публикуется в июльском номере журнала «По-лис»

Версия для печати